Аркадий Первенцев - Над Кубанью. Книга вторая
— Воюете, землячок?
— Воюю, ваше превосходительство, — браво ответил Брагин, оглядывая генерала. Гурдай постоял возле него, пожевал губами, потрогал его за темляк и, промычав что-то неопределенное, ушел.
В атаманской было густо накурено. Филимонов, Ря-бовол и Быч сидели особняком с какими-то жалкими, растерянными лицами. По комнате шагал Корнилов, выпрямившись и заложив руки за спину.
— Я вопреки вам нисколько не сомневаюсь в успехе, — приостанавливаясь возле Быча, раздраженно говорил он. — Город падет. Но только теперь мы не повторим ростовских ошибок, за которые Каледин расплатился жизнью. Коллегиально пусть управляют большевики. Я не допущу коллективного творчества. Сейчас можно присоединиться к замечательным словам генерала Краснова, который метко сказал, что творчество никогда не было уделом коллектива. Мадонну написал Рафаэль, а не коллектив художников… — Он прислонился к дверному косяку, небольшой, худой, желчный. — Вам, господа, временно придется отказаться от парламентской говорильни, — он круто обернулся к Деникину, — а вы, Антон Иванович, назначаетесь генерал-губернатором области. Они, — он кивнул в сторону кубанцев, — подыщут вам в помощь опытных общественных деятелей.
Рябовол наклонил седую голову. Никто из присутствовавших членов правительства не возразил Корнилову, но все сделали вид, что они принимают его решение с неодобрением. Романовский что-то сказал Алексееву. Тот несколько раз кивнул головой, улыбнулся. Заметив пристальный взгляд Кулабухова, снял очки и принялся внимательно протирать их синеньким носовым платочком.
Корнилов задержался возле окна. На улице разорвалась граната. Крупным осколком отщепило кору тополя. Из-под забора поднялся рыжий дымок.
— Аванпосты большевиков, — сказал Богаевский, приподнимаясь.
— Надо отогнать, — коротко приказал Корнилов, — переправа должна протекать без инцидентов.
— Там Неженцев.
— Пусть ему поможет Казановнч. Распорядитесь сами.
Богаевский вышел. Он был рад покинуть тягостное совещание. Красные перенесли огонь на переправу. Богаевский помчался на окраину, сопровождаемый двумя донцами-ординарцами.
— Бои потрепали полки, — продолжал Корнилов, — надо пополниться. Вы можете это сделать?
Вопрос был снова обращен к группе членов кубанского правительства, только что жестоко оскорбленных назначением Деникина генерал-губернатором.
— Мы бросим клич, — Г'урдай выдвинулся вперед. — В минуту опасности нас всегда поддержат казаки.
— Можно послать по станицам, — промямлил Быч, потирая лоб, — безусловно, станичники поддержат свое правительство.
— Члены рады просятся в бой, — вставая, сказал Кулабухов, — они вольют мужество своим личным примером.
Корнилов недовольно поморщился.
— В мои славные полки нечего вливать мужество.
— Но… — растерялся Кулабухов, виновато улыбаясь.
— Зачем рисковать, — смягчил Корнилов. — Армия, имеющая за спиной законное правительство, — он выделил слово «законное», — имеет основание силою оружия покончить с большевистской узурпацией.
— Второй областной съезд Советов, собранный сейчас в Екатеринодаре, объявил Кубано-Черноморье республикой, — осторожно вставил Деникин, — они выбрали Совнарком.
Корнилов обернулся.
— Не Совнарком, а совдеп… Но, насколько мне не изменяет память, борьба против совдепов — наша задача.
— Они успели собрать выборных представителей области, — доложил Романовский, изучающе поглядывая на Быча и Кулабухова, — таким образом, съезд… как бы выражает волю населения.
— Тем хуже для него…
— Для кого? — Быч тревожно замигал, приподнялся.
— Для населения.
Быч опустился. Корнилов придвинул карту. Гурдай видел узкий затылок командующего и коротко подстриженные, посеребренные темные волосы. Вошел Покровский, развязно помахивая плеткой и стуча каблуками. Корнилов приподнял глаза, Покровский на носках отошел в сторону, стал за спиной гурдаевского стула.
— Итак, позовем станичников, — сказал Корнилов, обращаясь к Бычу, — я охотно принимаю ваше предложение. В окружности расположены станицы, своими названиями уже любезные моему сердцу: Титаровская, Поповическая, Брюховецкая, Переяславская, Величков-ская, Тимашевская — курени обиженных сечевиков… — тихо добавил, склонившись к Деникину: — На их предков рассчитывал и Левенгаупт. Иван Павлович, вы подготовьте текст воззвания и… приказ.
— Почему приказ? — удивился Быч. — Достаточно одного воззвания. Клич — это воззвание.
— Воззвание обращено к совести и подлежит обсуждению, а приказ — безоговорочному исполнению.
— Можно и приказ, — согласился Быч, сделав безнадежный жест, — мобилизация?
— Да.
— Какие года присяги? — услужливо спросил Филимонов. Он уже успел занять двойственную позицию в конфликте командования и правительства.
— Мы должны призвать не менее пяти возрастов, — сказал Корнилов. — В арсеналах города достаточно оружия. Кроме того, для поднятия духа мобилизованных казаков надо вернуть войсковые регалии и знамена. Вы говорите, они спрятаны в Брюховецкой? Хорошо. В станицы пошлите преимущественно казачьих офицеров и членов рады.
Корнилов потянул ремни, навесил оружие, бинокль, надел шапку. Все поднялись и тихо очистили комнату. Остались только Деникин и Алексеев. Прихрамывая, вошел Романовский, подал папку с бумагами.
Корнилов бегло читал заготовленные тексты.
— В приказе не все ясно, Иван Павлович, — сказал он Романовскому, — сформулируйте репрессивный пункт. За невыполнение… — встретился глазами с Деникиным, Алексеевым и, прочитав в них согласие, добавил — Смертная казнь.
Он вынул из полевой сумки цветной карандаш, размашисто вывел знак параграфа и, медленно вписав дополнение, подписался.
— Мы спасаем их от анархии. Пусть помогают. Приказ пусть скрепят и кубанцы. Квартирмейстеру прикажите подготовить ночлег ближе к городу.
— Может быть, здесь, в Елизаветинской?
— Я хочу быть вблизи своих войск. Они к этому привыкли! Завтра утром командный пункт перенесете на ферму. Большевики бегут толпами…
— К ним подходят подкрепления.
— Ну и что же! Толпы будут гуще…
Проверив переправу, Корнилов поскакал на окраину станицы. Темнело.' На противоположном берегу Кубани горели бесчисленные костры. Казалось, многотысячные туманы[7] монголов раскинули по прикубанской пойме свои боевые шатры.
Командующего догнал комендант штаба.
— Ваше высокопревосходительство, квартира готова.
— Не надо, — бросил Корнилов, — я переночую на кирпичном…
— Там оставлено только сторожевое охранение. Части Богаевского тоже отведены сюда для ночлега.
— Вы свободны.
Корнилов поскакал по дороге, проложенной над кубанским обрывом. Где-то глубоко внизу катилась река, видевшая сотни воинственных набегов. Сколько всадников переплывали ее древние воды, и сколько беспокойных голов скатилось с ее крутых берегов!
У заводских сушилен, похожих на овечьи сараи тав-ричан, Корнилова окликнул офицерский патруль. Узнав командующего — взяли на караул.
Появился всадник в белой папахе. Это был Неженцев. Корнилов любил его и потому искренне обрадовался.
— Вы опять не спите, — тоном мягкого упрека Произнес Неженцев.
— Так, очевидно, всегда вели себя завоеватели.
Они выехали на дорогу, уходящую к городу. В ямках лежали люди. Пулеметы были полуприкрыты шинелями. Впереди белели раздетые до белья убитые красногвардейцы.
— Дальше нельзя, — предупредил Неженцев, — опасно.
— Проедем. Я хочу поближе увидеть город.
Оставив конвой, они поехали по тропинке. На реке колебался огонек.
— Бакен?! — удивился Корнилов. — Разве уже открылась навигация?
— Сегодня мы прогнали вооруженный катер. Вон и город, — Неженцев приостановился. Баварец затоптался на месте.
На окраине Екатеринодара вяло горела какая-то постройка. Зарево резче выделяло силуэты церквей и заводов… Дым, розовато подкрашенный, колебался то в одну, то в другую сторону. Изредка над линией фронта пролетала кометная ракета, и неизвестный пулеметчик сопровождал ее короткой очередью.
— Они даже на войне развлекаются, — сказал Корнилов, повернув к своему спутнику бледное лицо, окаймленное бородкой. Потом помолчал, и Неженцев видел его пальцы, спокойно перебирающие поводья.
— «Град обреченный», — тихо произнес Корнилов, — прекрасное творение Рериха. У него есть такая мистическая картина, Митрофан Осипович. Град обреченный…
— Я помню эту картину Рериха, Лавр Георгиевич, — тихо произнес Неженцев, — змий обвивает обреченный город… страшная картина.
Корнилов не слушал. Он был со своими мыслями.
