Александр Одинцов - Огненная вьюга
— Постановка задачи отряду — прямое подтверждение того, что самолет непременно прилетит и прилетит именно сегодня, — ответил командир.
Комиссар, прочитав телеграмму и выслушав командира, воскликнул:
— Да это же замечательно, товарищи! Наш первый совместный удар по врагу. Надо, черт возьми, не подкачать!
— Будем стараться, — ответил Шевченко. — А пока — все внимание организации встречи самолета. Без самолета и обещанного груза в этой обстановке мы как птица без крыльев.
После небольшого обмена мнениями было решено еще засветло отправиться на лесную поляну, с легкой руки какого-то остряка названную «аэропортом», чтобы еще раз уточнить места расположения костров, заранее расставить наблюдателей за сброшенными грузами, заготовить побольше сухих дров, возможно, часть их позаимствовать у колхозников.
Начальник штаба, на которого возлагалась работа по встрече самолета, попросил разрешения сразу же убыть со своей командой к «аэропорту».
— Что так рано? — спросил Шевченко. — Ведь до поляны от нас не более трех километров. Долго придется быть на морозе. Замерзнете ведь.
— Деревня рядом, — ответил Ергин, — с наступлением темноты, если не возражаете, можно будет погреться у колхозников.
— Ну, на месте виднее. Действуйте!
Начальник штаба ушел. Комиссар надел свою тужурку на меховую безрукавку, нахлобучил ушанку.
— А ты куда? — спросил Шевченко.
— Я тоже прокачусь на лыжах на ту поляну, а заодно зайду в деревню к деду Евлампию. С собой возьму Базирова и Комарова.
— Добро. Ступай, Иван Александрович. А я займусь вплотную завтрашними делами.
…Комиссар с двумя бойцами шел к деревне по азимуту напрямую по лесной снежной целине. Лыжи проваливались в глубокие пушистые сугробы, выбираться из них было нелегко. Этому вначале и приписал Огнивцев глубокие вздохи идущего за ним Базирова. Да что-то не похоже на него. Раньше не замечалось, чтобы он проявлял слабость, тем более на таком коротком отрезке пути. Решил спросить без обиняков:
— О чем вздыхаете, Базиров?
— Тоскую, товарищ комиссар, — отозвался он. — По дому… По нашим горам и степям… У нас теперь тоже зима… Барашка режут, жарят шашлык. Свадьбы гуляют под Новый год…
— Да какие же теперь свадебные гуляния?
— А почему и не быть? Живые люди есть — и свадьбы будут. Я ведь тоже собирался, но не успел. Война. А теперь…
— Что теперь?
— Душа не на месте, товарищ комиссар, какой-то нехороший предчувствий. Видать, убьют меня на первый бой…
Услышав этот разговор, Комаров дипломатично отстал от Базирова.
«Что ты будешь делать! — думал комиссар. — Раскис боец, опасная это штука. Чтобы сбить такой настрой, немало верных средств есть. Посмеяться над его страхами, суеверными предчувствиями. Пропустить разговор мимо ушей, как совершенно незначительный, всем видом своим показать, что чепуха ему лезет в голову. Хорошо помогает, если перекрыть растерявшегося человека пятиэтажным матюком с перекатами, чтоб озлился он сам на себя, встряхнулся… Но здесь не тот случай. Душа у бойца затосковала. Наверное, у каждого так бывало, да не все об этом вслух говорят. А этот открытый, искренний, до болезненности честный. Что на уме, то и на языке. И с ним нужно только так». От мыслей этих и комиссар вздохнул, помолчав минуту, задумчиво сказал:
— Это, дружище, бывает. И у меня бывало. Иной раз такая тоска одолеет, просто сердце сжимается. Думается: молодые мы все, толком жизни еще повидать не успели. А тут война. Каждый день под смертью ходим. Обидно вроде… Но вот подумаешь, что выпала тебе суровая, но благородная мужская доля — Родину защищать. Кто же это будет делать, если не мы?
— Это точно, — более бодрым тоном ответил Базиров, — только вот предчувствие…
— Пройдет оно. Точно пройдет. Просто хандра на вас напала. Временная… Хандру — прочь. Это болото — засосет, пропадете, без пули пропадете, а вам пропадать никак нельзя. Вас ждет невеста, степь, горы. Праздник Победы!
— Дожить бы…
— Доживем! С цветами, музыкой нас встречать будут. А пока вот лес, глушь… схватки с врагом, встречи с друзьями, просто с хорошими людьми. Сколько мы их встречали на своих трудных дорогах. Кстати, где вы, Базиров, научились так хорошо ходить на лыжах?
— Как где? Дома, товарищ комиссар. Я ведь из Восточного Казахстана. У нас зима такой же, как и в Подмосковье, даже сильней будет: мороз, снег, буран. Без лыж никак нельзя. Когда я учился, а школа почти восемь километров от нашего аула, то зимой каждый день на лыжах туда-сюда бегал.
На опушке леса вырвались из-под снега несколько тетеревов. Они шумно захлопали крыльями меж деревьев и скрылись в чаще. На месте их взлета остались глубокие лунки.
Базиров вскинул автомат. Огнивцев окликнул его:
— Вы что?!
— Нет, нет, — виновато откликнулся боец. — Это я по привычке. Думал враг, а птица пусть живет. Эта хороший птица… красивый птица…
Через несколько минут перед разведчиками распахнулась небольшая лесная деревушка Власково с неказистыми, рубленными из бревен, крытыми тесом избами, подслеповатыми баньками, жердевыми заборами…
— Ну вот и пришли, — сказал комиссар. — Зайдемте к старому знакомому, узнаем, что нового слышно.
Хозяева избы — дед Евлампий со старухой встретили гостей радушно, как близких любимых родственников, которых давно не видели. Бабка, сорвав с припечной жерди полотенце, подступила к лавке, чтобы вытереть ее, но дед упредил — смахнул крошки просяной мякины в ладонь и, стряхнув их в лохань у порога, пригласил:
— Садитесь. Милости просим. Что-то вы, желанные, начинаете забывать стариков. Думал, не случилось ли чего недоброго?.. Ан, слава богу, живехоньки.
— Некогда было, папаша. Все дела, дела…
— Слыхали мы кое-что про это, слыхивали. Земля-то, она слухами полнится. Не вы ли это у Надеждино немцев целую кучу набили, говорят, не меньше тыщи, и машин ихних пожгли — страсть?
Огнивцев, улыбнувшись, неопределенно пожал плечами.
— Ну, извиняйте, ежели я что невпопад, — засуетился дед Евлампий. — Конешно, про того говорить не следовает… Так что извиняйте. А вот как там под Москвой? Расскажите, сделайте милость…
— Бьют фашистов под Москвой, — с готовностью ответил Огнивцев. — Наши войска уже подошли к Клину. Немцы вынуждены вести бои в этом районе в полуокружении. Вот-вот освободят этот город. А это ведь совсем близко от вас, в каких-то двадцати километрах.
— Вот это новости, вот это дела! — воскликнул дед. — Спасибо, дорогой наш, за добрые вести.
Дед увидел, что бабка стоит у печки и слушает его разговор с комиссаром, стараясь не упустить ни слова, напустился на нее:
— Ах, господи, твоя воля! Да что же ты к печке прилипла, старая? Ай не знаешь, как гостей встречают.
— Спасибо, папаша, спасибо, мамаша, — остановил Огнивцев засуетившихся стариков. — Ничего не надо. Сыты… Сейчас уходим.
— Уж не покинуть ли нас удумали, — с сомнением спросил дед Евлампий. — Иль еще что-то придумали? По глазам вижу. А вот что? Ума не приложу. Стар стал. Соображение застопорилось. Не уйти ли задумали из наших лесов? Потому и попрощаться зашли.
— Нет, папаша, не угадали. Зашли просто на минуту, как к родичам заходят. Да и куда нам без вас, без народа нашего…
— Вот то-то и оно, — удовлетворенно подтвердил хозяин дома. — Мирный люд тоже вить к войнам не беспричастный. В тысяча восемьсот двенадцатом, не то тринадцатом, как древние старики сказывали, забрел в нашу деревню отступающий полуобмороженный француз — от своей бонапарты откололся, значит. Ну, обступили его бабы с вилами, кочергами, кто с чем, и решают, что с ним делать: дубьем забить али на сук вздернуть? Тот и говорит: «Отпустите меня, за ради бога, помогите, Христа ради, домой до Франции добраться. Я, говорит, пользу вам принесу: буду всех своих потомков предупреждать, чтоб никогда не нападать на вашу страну». Ну, народ наш отходчивый. Да и лежачих бить у нас не в обычае. Покумекали бабы и отпустили. Пуще того, сказывают, одежонку какую ни на есть дали, харчишек само собой, и на торный большак вывели. Только смотри, дескать, не обмани. И что ты думаешь, видать, доехал тот французик до дому и наказал кому надо, чтоб на русских — ни-ни! Глянь, вон сколько лет прошло, а французы боле на нас не идут…
Огнивцев улыбнулся про себя, но разубеждать старика не стал. Только заметил:
— Ну, а фашистов отпускать живьем не будем. Не те люди.
— Верно, — согласился дед. — Этот враг куды как злее. Его прощать грех!
Уже провожая Огнивцева, дед Евлампий, хитро прищурив глаза, спросил:
— Надысь ваши приходили в деревню и попросили сухих березовых дровишек. А на что они вам? Уж не палить ли немца удумали?
Комиссар, не задумываясь, ответил:
— Запас сухих дров у нас кончился. Вот и решили разжиться немного на растопку. Да к тому же из березы хорошая лучина получается.
