За правое дело - Василий Семёнович Гроссман
С месяц назад Даренский не поладил с начальником отдела Быковым. Как-то перед началом наступления советских войск на одном из участков фронта он высказал и обосновал мнение, что несколько южней места предполагаемого прорыва противник концентрирует силы и готовит удар.
Начальник отдела назвал его доклад чепухой. Даренский вспылил. Быков, как выражаются, «поставил его по команде смирно», но Даренский продолжал утверждать свое. Быков обругал его и тут же дал приказ о его увольнении во фронтовой резерв.
– Вы знаете, я работников строго сужу, – сказал Новиков, – но определенно: если б мне дали командную должность, я бы взял вас к себе в начальники штаба. У вас нюх, интуиция хорошая, а это важно, когда глядишь на карту. Правда, вот насчет женского пола у вас слабость, но кто без слабостей.
Даренский быстро оглядел его живыми, весело блеснувшими карими глазами и усмехнулся, сверкнув золотым зубом:
– Одна беда, не дают вам дивизии.
Новиков подошел к окну, сел рядом с Даренским и сказал:
– Вот что, я сегодня с Быковым обязательно поговорю.
Даренский сказал:
– Спасибо большое.
– Ну, это вы бросьте – «спасибо».
Когда Даренский выходил из комнаты, Новиков вдруг спросил его:
– Виталий Алексеевич, вам новая живопись нравится?
Даренский оторопело посмотрел на него, потом рассмеялся и сказал:
– Новая живопись? Отнюдь нет.
– Но ведь как ни говори – новая.
– Ну и что же, – пожал плечами Даренский. – Вот о Рембрандте никто не скажет: старое, новое. О нем скажут: вечное. Разрешите идти?
– Да, пожалуйста, – протяжно сказал Новиков и наклонился над картой.
А через несколько минут вошла старшая машинистка Ангелина Тарасовна и, вытирая заплаканные глаза, спросила:
– Это верно, товарищ полковник, что Даренского отчислили?
Новиков резко сказал:
– Занимайтесь, пожалуйста, своими служебными делами.
В пять часов Новиков докладывал обстановку генерал-майору Быкову.
– Что там у вас? – спросил Быков и сердито посмотрел на стоявшую перед ним чернильницу. Он невольно раздражался, когда видел Новикова, словно тот, принося ежедневно тяжелые известия, именно и был виновником всех перипетий отступления.
Летнее солнце ярко освещало долины, реки и степи на карте, белые руки генерала.
Новиков размеренным голосом называл населенные пункты, начальник отдела отмечал их на своей карте карандашом, кивая головой, повторял:
– Так, так…
Новиков кончил перечисление, и генеральская рука, державшая карандаш, пропутешествовав с севера на юг, до устья Дона, остановилась.
Быков поднял голову и спросил:
– У вас все?
– Все, – ответил Новиков.
Быков составлял доклад о событиях, уже происшедших в начале месяца, и Новиков видел, что он встревожен обстоятельствами отчетной работы больше, чем событиями сегодняшней живой и грозной действительности.
Он стал объяснять Новикову движение армий, напирая на слова «ось» и «темп». Все это касалось прошедшего времени.
– Видите, – говорил он, водя тупым концом карандаша по карте, – ось движения тридцать восьмой проходит по совершенно точной прямой – темп отхода двадцать первой все замедляется.
И он, взяв линеечку, стал прикладывать ее к карте.
Новиков сказал:
– Разрешите, товарищ генерал. Беда в том, что с такой осью да с такими темпами мы и на Дону не удержимся, а на подходе к нам никого нет.
Быков потер резиночкой солнечное пятно, переползавшее на красную ось движения одного из соединений, и сказал слова, которые Новиков часто слышал от него:
– Это не наше дело, над нами тоже есть начальство, резервами располагает Ставка, а не фронт.
После этого Быков посмотрел внимательно на ногти своей левой руки и недовольным голосом сказал:
– Сегодня генерал-лейтенант докладывает маршалу, вы, товарищ полковник, находитесь неотлучно в отделе: вас вызовут. А сейчас можете быть свободны.
Новиков понял недовольство Быкова. Начальник отдела относился к нему холодно. Когда стоял вопрос о выдвижении Новикова на старшую должность первого заместителя, Быков сказал: «Да, собственно, работник хороший, в этом ошибочного нет ничего, но, знаете, все-таки он неуживчивый, с самомнением, не сумеет организовать в работе людей».
Когда Новикова хотели представить к Красному Знамени, Быков сказал: «Хватит с него и звездочки», и он действительно получил Красную Звезду. Но когда Новикова зимой хотели забрать в штаб направления, Быков всполошился, стал хлопотать, писал объяснительную записку о том, что без Новикова он никак не может обойтись, и так же категорически отказался поддержать Новикова, когда тот подал рапорт о своем желании перейти на строевую должность.
Когда кого-либо из сотрудников отдела спрашивали, где получить те или другие сложные сведения либо кто может осветить запутанный вопрос, сотрудник убежденно говорил: «Лучше прямо к Новикову идите, а то Быков вас еще в приемной поманежит часика полтора, он либо заседает, либо доклад принимает, либо отдыхает, а потом скажет: «Спросите Новикова, я ему это дело поручал».
Комендант из уважения, а не по рангу давал Новикову на каждом новом положении хорошую квартиру; начальник АХО, человек без иллюзий, выдавал ему лучший габардин на костюм и лучшие папиросы, и даже официантки в столовой подавали ему обед вне очереди и говорили:
– У полковника минуты свободной нет, ему ждать нельзя!
Секретарь Военного Совета, батальонный комиссар Чепрак рассказывал однажды Новикову, как заместитель командующего, просматривая список вызванных на важное совещание, сказал:
– Быков есть Быков. Вызовите полковника Новикова.
И, видимо, Быков знал о таких вещах и не любил, когда Новикова вызывали на совещания. В последнее время он обижался и сердился на Новикова – тот подал начальнику штаба докладную записку, в которой излагал свои мысли и предложения, критически разбирал важную операцию. Быков знал от адъютанта, что докладная записка заинтересовала командующего. Его обижало, что Новиков подал записку, минуя своего непосредственного начальника, и даже не посоветовался с ним.
Он считал себя опытным и ценным работником, знатоком всех уставных положений, правил и норм, организатором сложной, многоэтажной документации – все дела и архивы находились у него в идеальном порядке, дисциплина среди сотрудников была на большой высоте. Он считал, что вести войну легче и проще, чем преподавать правила войны.
Иногда он задавал странные вопросы:
– То есть как это не было боеприпасов?
– Да ведь склад был взорван, а на ДОП не подвезли, – отвечали
