Николай Коняев - Непобежденная крепость
«Мы приблизились к крепостной стене. В средине ее, начиная от поверхности земли, выделялось довольно большое отверстие полукруглой формы. От него шел спуск вниз – узкая лестница со ступеньками из белых плит вела в глубь земли. Вокруг на земле лежали груды старого кирпича и камня. Спустившись по лестнице вниз, мы очутились на дне подземелья, представлявшего собою довольно просторную комнату со стенами, выложенными кирпичом.
– Это подземелье, ход и лестница – все это было замуравлено. Только недавно их очистили от кирпича и камня… Обратите внимание на кладку кирпича в этих стенах. Замечаете ли вы, что в средине стен кладка имеет совершенно другой характер, чем в остальных местах? Даже кирпич другой. Ясно, что здесь существовал когда-то ход, который был замуравлен впоследствии. Постучите сюда палкой. Слышите? Звук совершенно другой, чем в остальных местах, – точно там, дальше пустое пространство. Может быть, там-то и существовали те подземные камеры, о которых рассказывают легенды. Недаром же почти все убеждены, что здесь существовали пытки. Многие, осматривая казематы, ищут следы крови на стенах! Рассказывают, что многих узников держали в течение всей жизни в наклонном положении… Однако здесь так холодно и сыро, что меня пробирает дрожь…
Мы вступили в коридор, чуть-чуть освещенный узкой полоской света, падавшего откуда-то сверху. На нас пахнуло гнилою сыростью подвала…
Тяжелая дверь, скрипя заржавленными петлями, тихо отворилась…
Представьте себе пещеру – мрачную, потрясающе мрачную пещеру, высеченную в каменной массе, с двумя дырами, просверленными в этой массе. Эти дыры заменяют окна. Они сделаны так высоко, что даже стоя на полу, или, вернее, на дне этой пещеры, вы не в состоянии что-нибудь видеть в эти окна. Но если бы даже вам удалось заглянуть в необыкновенно глубокие оконные ниши, то вы не увидели бы ничего, кроме позеленелых стекол в толстых переплетах рам да еще более толстых и частых железных решеток. Луч солнца вовеки не проникнет сюда, не осветит, не разгонит вечного мрака, вечных сумерек, что сгустились в темных углах этой «кельи». Смертью и гробом веет от стен и сводов этого подвала. Вы испытываете ощущение, какое овладевает человеком, попавшим в могильный склеп. Как далеко кажутся отсюда та жизнь, те люди, тот мир, среди которых вы только что жили и действовали!
Сыростью, затхлою гнилью насквозь пропитан спертый воздух. Дух спирает от этого воздуха, легкие отказываются работать. Перед глазами встают зеленые круги и пятна…»
Интересно, что брошюра Александра Степановича Пругавина, описывающая Шлиссельбургскую крепость накануне появления там народовольцев, вышла только четверть века спустя, накануне освобождения из крепости последних членов «Народной воли».
Осталось тогда в крепости всего несколько эсеров.
Эсер Григорий Гершуни назвал прощание с народовольцами сдачей крепости: ««Народная воля» сдавала крепость своей преемнице, Партии социалистов-революционеров…»
Он же сказал тогда прочувствованную речь: «Не в традициях русских революционеров взаимные излияния чувств. Но необычность настоящего момента, неизвестность, увидимся мы или нет, обязывают нас высказать вам хоть часть того, что сказать должно было бы.
Партия социалистов-революционеров считает себя духовной наследницей «Народной воли». Мечтой и стремлением пионеров ПСР было вдохнуть в молодую партию тот дух революционной стойкости, гражданского мужества и беззаветной преданности народному делу, которым так сильна была «Народная воля» и который покрыл ее такой неувядаемой славой. Вы – последние могикане пленной, разбитой партии. Сегодня ее старая гвардия, отслужив все возможные и невозможные сроки, оставляет Шлиссельбург и передает нам, молодым солдатам молодой партии, свое знамя.
Помните: мы знаем, что то знамя облито кровью погибших здесь товарищей. Мы знаем, что оно переходит к нам чистым и незапятнанным, что таковым же мы должны его сдать нашим преемникам, если таковые еще, к несчастью, будут. И мы надеемся, что эта задача окажется нам по силам.
Уходя отсюда, вы, восемь человек, уносите 203 года тюремного заключения. Ноша чудовищная, почти невероятная. И если вы под тяжестью ее не пали, товарищи, вы честные, надежные носильщики. Вот чувства, волнующие сегодня нас, остающихся, и тех, которые ждут вас там, за стенами этой тюрьмы…»50.
После этого, когда увезли и эсеров, снова можно стало попасть в крепость на экскурсию, пока в 1907 году не началось здесь строительство новой каторжной тюрьмы.
Так что не очень-то и долго в Шлиссельбурге, как выразился герой очерка А.С. Пругавина, двери отворяли для «всех, кто, значит, только пожелает…»
Впрочем, для нас сейчас существеннее свидетельство А.С. Пругавина, что Шлиссельбургский чудотворный образ Казанской Божией Матери находился в крепости перед прибытием туда народовольцев…
6Шлиссельбургский образ Казанской иконы Божией Матери находился в крепости и тогда, когда привезли в Шлиссельбург нового вечника – Варфоломея Стояна (Чайкина).
После приговора суда в Казани Варфоломей Стоян отбывал наказание в мариупольской тюрьме, но вскоре бежал оттуда посредством подкопа. Считается, что он принимал участие и в революционной смуте, укрывая бунтовщиков и занимаясь вместе с ними грабежами и налетами. После завершения смуты 1905 года Варфоломей Стоян был схвачен при подстроенном полицией фиктивном ограблении ювелирного магазина в Ярославле. Его снова судили, и теперь он был помещен в Шлиссельбургскую крепость на пожизненную каторгу.
Совпадение поразительное.
Столь близкое соседство Шлиссельбургского чудотворного списка Казанской иконы Божией Матери и человека, уничтожившего чудотворный первообраз Казанской иконы, создает столь сильное драматургическое напряжение, что, перебирая документы, испытываешь ощущение, будто читаешь чью-то пьесу.
Вот, например, допрос Варфоломея Стояна в Шлиссельбургской крепости жандармским подполковником Михаилом Васильевичем Прогнаевским.
Допрос этот состоялся в 1912 году и был продиктован теми сомнениями, которые появились после расследования преступления и суда в Казани.
Повод к сомнениям дал сам преступник.
И.П. Вороницын пишет, что Чайкин по прибытии в Шлиссельбург был посажен в общую камеру: «Начальство наше не думало, да и не считало себя вправе выделять его за его «страшное» преступление».
Однако Чайкина это не устраивало, и он решил вступить в новую жутковато-подлую игру.
«Кажется, сам Чайкин, желая добиться воли, написал о том, что подлинную икону он не сжег, как утверждал это сначала и как – несомненно, правдиво – рассказывал это потом и нам, а спрятал в одном ему доступном тайнике, откуда он соглашался извлечь ее и дать в руки верующим, если ему будет гарантировано помилование.
Помнится, так это и было.
И вот началось посещение Чайкина разными духовными и светскими начальниками, поведшими с ним торг… Его перевели в одиночку, лишив всякой возможности общения с другими заключенными. Изредка, впрочем, нам удавалось переписываться с ним, несмотря на чрезвычайную строгость надзора»51.
Потом Варфоломей Стоян отказался от своего заявления, объявив, что похищенная икона сожжена, но Михаил Васильевич Прогнаевский просто не мог уразуметь, как это профессиональный церковный вор решился сжечь икону, зная, что староверы (и не только староверы!) заплатят ему за чудотворный образ гораздо больше, чем стоят все содранные с иконы драгоценные камни. Нет! Профессиональный грабитель не мог уничтожать то, что должно было принести самые большие деньги… Об этом и расспрашивал Михаил Васильевич вечника Стояна (Чайкина). Варфоломей Стоян подробно поведал жандармскому подполковнику, как он вынул в церкви из киотов иконы Божией Матери и Спасителя и передал икону Спасителя стоявшему настороже у двери Комову, а икону Божией Матери спрятал у себя на животе под поясом…
Да, он был в пиджаке, и было не видно, что он несет за пазухой…
Да, в дом Шевелягина они шли с Комовым разными путями…
Дома на кухне он выложил принесенный образ на стол и начал сдирать «юбки» с иконы. Он содрал с иконы верхнюю матерчатую ризу с драгоценными камнями, а затем снял и золотую ризу.
Ну а потом он расколол чудотворный образ и сжег его.
– Зачем? – спросил Прогнаевский. – Ведь вы могли получить огромные деньги за икону!
Ответ прозвучал как будто из романа Ф.М. Достоевского «Бесы».
– Я хотел узнать, господин начальник, действительно ли икона чудотворная, – цепко глядя на полковника, сказал Варфоломей Стоян. – Если Бог есть, он не даст ее уничтожить, а меня разорвет в куски. А если даст, то и Бога нет. Видите, как я сумел доказать небытие Божие!
В этой сцене, достойной пера Федора Михайловича Достоевского, открывается и еще один мистический план.
