Станислав Бискупский - Парни из Островецких лесов
Ураган в душе жалел о своем решении взять с собой всех, кто хотел идти. «Надо было отобрать только тех, кто выдержит такой изнурительный переход», — думал он про себя, пока не пришел к выводу, что поступить иначе он все равно не смог бы. Ведь эти люди искали спасения. Хватило бы у него мужества отказать им?
В сумерках двинулись дальше. Оставалось пройти последний отрезок пути. Все ближе и ближе звучал грохот канонады. Короткие вспышки озаряли низко нависшие тучи. Казалось, что где-то там вдали, на фоне дрожащего зарева горит земля. Юрек широко раскрытыми глазами смотрел в ту сторону, и ему на миг представилось, что вся эта колонна людей, с которыми он идет, неумолимо приближается к разверзшейся пропасти.
Теперь они шли, соблюдая особую осторожность. В прифронтовой полосе могли натолкнуться на оборонительные сооружения немцев.
— Видишь, вон там фронт, — шепнул Василь и показал рукой. Юрек кивнул головой. Он давно уже смотрел в ту сторону. Картина была впечатляющей и вместе с тем ужасающей. Казалось, что земля содрогается под ногами.
— Стой!
— Стой! — пронеслось по колонне.
Колонна тут же остановилась.
— Бруно, к командиру!
— Бруно, к командиру! — передавали по рядам. Бруно шел вместе с партизанами. Перед самым выступлением в поход он получил оружие как доказательство доверия, которое он сумел завоевать своим поведением и участием в нескольких операциях.
Немец, расталкивая партизан, протиснулся вперед и вытянулся перед Ураганом и Горцем.
Горец приложил палец к губам и кивком головы приказал ему следовать за собой. Прошли несколько шагов.
— Хальт! — раздалось вдруг в темноте.
Бруно понял, что требуется от него.
— Хальт! — прозвучало второй раз.
Послышался щелчок затвора.
— В чем дело? — ответил непринужденно по-немецки Бруно, будто бы разговаривал со своим старым знакомым. Короткая очередь прорезала тишину и вдруг оборвалась. Все замерли в напряженном ожидании. Из темноты выступил Бруно.
— Дорога свободна, — сказал он.
Однако дорога не была свободной. Гитлеровский часовой охранял невидимую в темноте мельницу, в которой располагались немцы. Автоматная очередь встревожила расчет. Из окон мельницы раздались выстрелы.
— Ложись! — крикнул Ураган.
Залегли на мокрой, пропитанной влагой земле. До линии фронта оставалось около двух километров. Если бы засевшие на мельнице немцы выпустили в воздух ракету, то партизанам пришлось бы нелегко. Ураган понимал, что необходимо ликвидировать этот немецкий пост не поднимая шума. Более тысячи людей не могли пройти незамеченными. Он дал знак стоявшим рядом с ним трем партизанам. Те неслышно, мягко, по-кошачьи, поползли к мельнице. Немцы прекратили стрельбу. Автоматную очередь они приняли за проявление бдительности часового.
— Кто там? — донесся из окна голос одного из немцев. Ему ответила тишина. Раздался чей-то громкий смех, затем на мельнице стало спокойно.
Партизаны подкрались к самым окнам. До них долетали уже отдельные немецкие фразы. Почти одновременно в окно влетело три гранаты. Раздался взрыв. Донесся чей-то пронзительный крик. Затем снова воцарилась тишина.
— Вперед!
Отряд двинулся дальше. Где-то вдалеке затараторили пулеметы. Горец оглянулся. Он привык видеть позади фигуру, следовавшую за ним как тень. Но Сикорского не было. Может быть, в эту минуту его везут в госпиталь. «Только бы поскорее», — подумал он.
Прощаясь, Горец хлопнул рукой по сухощавой ладони Сикорского.
— Держись!
— Слушаюсь, командир! — воспринял тот его слова чуть ли не как приказ.
— Ну, пока!
— Пока.
Горец все время чувствовал его отсутствие. Немногие из этих молодых ребят остались в живых. Прощание с ними было самым тяжелым. Они верили своим командирам, своим старшим товарищам. И надо было с честью оправдать это доверие. Приходилось скрывать от них свою неуверенность, делать вид, что все в порядке, хотя чаще всего обстановка не давала поводов для такого оптимизма. Они привязывались к своим командирам, как к самым близким людям, инстинктивно тянулись к человеческой теплоте, которая в их возрасте была для них необходимой. Лес стал для них школой и домом. Правда, не всегда оставалось время на теплоту: дом должен был быть строгим, а школа — суровой.
Они становились взрослыми, не успев побыть молодыми. Целый период жизни отняла у них война. Нередко он был последним.
Из прежних осталась только горсточка. Но вслед за Здзихом, Богусем, Юреком в лес пришли другие. Из Островца, Денкувека, Копальни, Енджеюва… Иногда они настолько хорошо знали друг друга, что пользоваться псевдонимами было смешно.
Каждый из них имел что-то общее со Здзихом, Богусем или Юреком. Да и судьбы их ничем не отличались. Так же, как и те, они мечтали и голодали, радовались победам, переживали неудачи. На этом длинном пути к народной Польше после каждого боя таяли их ряды, но они продолжали упорно идти вперед.
«Кто-то должен дойти…»
С этой одной из первых островецких групп шел и Юрек.
«Гранит, гранит», — повторял он про себя пароль, боясь забыть в последнюю минуту слово, которое должно проложить ему дорогу через линию фронта.
«Красная — ложись, зеленая — вперед», — вспомнил он несложную систему сигнализации, установленную Ураганом.
Перед ними тянулись ровные поля, засаженные капустой и свеклой. Партизаны привыкли к лесу и в полях чувствовали себя неуверенно. Ведь здесь не спрячешься. Им казалось, что немцы видят их издалека.
Вереск, сжимая рукой автомат, следил за каждым движением Урагана. Сзади шел командир группы советских партизан капитан Донцов. Была в его отряде маленькая веселая девушка Танюша — незаменимая связная. Теперь она тоже шла вместе с ними.
Ураган дал знак. Партизаны начали развертываться в цепи. Усилили фланги пулеметами, поставили туда наиболее опытных партизан. Им предстояло принять на себя всю тяжесть огня противника.
Небо вдали то и дело озарялось вспышками артиллерийских орудий. Кто-то чертыхнулся впереди. Ураган кинулся туда. Прикрепленные к низким столбикам, тянулись телефонные провода.
— Перерезать!
С каждым шагом телефонные провода попадались все чаще. Их резали всем, что попадалось под руку: кинжалом, перочинным ножом, штыком.
Сталь мягко вонзалась в изоляцию, скрежетала о медь. Фашисты начнут искать место обрыва, а найдут перерезанные телефонные провода. Потеряют драгоценное время на восстановление линии.
— Режьте, ребята!
Снова двинулись в путь. Теперь фронт лежал перед ними как на ладони. Казалось, будто бы сама земля стонет, дрожит, раскалывается, клокочет. Лаяли пулеметы, глухо ухали орудия, перепаханная, словно корчившаяся от ран земля извергала вверх облака дыма. Но людей не было видно.
Немцы еще не подозревали, что более тысячи человек вышло к ним в тыл.
Передовой дозор партизан занял уже первые траншеи. В них никого не оказалось. Немцы построили разветвленную, уходящую далеко вглубь линию обороны, чтобы можно было отойти на заранее подготовленные позиции в случае натиска Советской Армии. Следующие траншеи тоже оказались пустыми. Партизаны задержались в них недолго, чтобы немного отдохнуть. Ночь была холодной, но у многих от волнения выступил на лбу пот.
— Осторожно, мины! — передали по цепи.
С этой опасностью следовало считаться. Немцы любили расставлять повсюду мины.
Вдруг где-то рядом на правом фланге застучал пулемет. Партизаны ответили огнем. Секунда тишины. Немцы, по-видимому, опешили. В небо взвилась ракета, стало светло как днем. Припали к земле, крепко прижавшись к ней. Ракета медленно догорала, пока не погасла.
— Вперед!
— Вперед! — вырвалось из груди Юрека.
Он устремился за Горцем. Рядом бежал Василь. Где-то справа шел бой. Пули с визгом разрезали воздух, раздался взрыв гранаты. Немцы никак не могли понять, что происходит на этом участке фронта. Никаких сообщений о передвижении противника на переднем крае не поступало. Тыловые посты молчали, а тем временем здесь, в рядах их обороны, появился неизвестный отряд.
Ураган выстрелил вверх зеленую ракету.
— Вперед!
Пробежали несколько шагов. Снова закипел огонь, и снова они распластались на земле. К новому броску некоторые уже не поднялись.
Начавшаяся перестрелка в тылу противника обеспокоила советское командование. Загремели орудия, дали залп минометы. Один день опоздания! На войне пунктуальность является незыблемым принципом. В пять часов я протягиваю тебе руку, ибо знаю, что ты свой, а в пять часов пять минут — стреляю.
Произошло то, чего больше всего боялся Ураган. Они оказались между двух огней. Это был настоящий ад.[18]
Юрек лежал на раскаленной земле, всем телом ощущая, как она гудит и дрожит. Со всех сторон веером летели к нему белые, красные и голубые огоньки трассирующих пуль. Рядом раздался взрыв. Взрывная волна опалила лицо жаром. Лежавших засыпало землей. «Это — конец, — мелькнуло у Юрека в голове. — Живым отсюда никто не уйдет. Это просто невозможно». Ему кажется, что каждый выстрел нацелен именно в него, что каждая пуля неминуемо поразит его. Странно, что этого еще не произошло. Он чувствовал себя беспомощным в этом море дыма и огня. Бессильная злоба парализовала руки и ноги. Вырваться бы из этого проклятого ада и помчаться не глядя вперед. Все равно, дойдет он или нет, лишь бы избавиться от сковавшего его страха.
