Владимир Волосков - Где-то на Северном Донце.
«Черт возьми, зачем? — с растущим беспокойством размышлял майор. — Неужто разнос?»
Тем временем ходко бежавшая по избитой прифронтовой дороге полуторка приближалась к небольшому районному городку, где размещался штаб фронта.
Исчез танковый корпус
В кабинете полковника Тагильцева дымно. У полковника неожиданные гости: командующий фронтом генерал-лейтенант Николаев и начальник штаба генерал-майор Сталемахов. Командующий и начальник штаба склонились над раскинутой на широком полковничьем столе картой. Сам Тагильцев стоит чуть сбоку, но взгляд его безотрывно следит за карандашом Сталемахова, вслух анализирующего обстановку. Николаев тоже следит за перемещающимся карандашом начштаба и озабоченно морщит широкий мясистый лоб.
Дело, приведшее генералов к начальнику разведуправления, весьма серьезное, внушающее заботу и тревогу. На днях снялся с места и исчез в неизвестном направлении немецкий танковый корпус, находившийся в резерве верховного германского командования. До недавних пор корпус дислоцировался в двухстах километрах от линии фронта, а куда брошен сейчас — неизвестно. Исчез вместе с входящими в его состав двумя полностью укомплектованными танковыми дивизиями, вместе с частями усиления и корпусными подразделениями. И это в тот момент, когда полным ходом шла подготовка к большому наступлению советских войск, в котором должно было одновременно участвовать несколько фронтов.
Немецкий танковый корпус — сила серьезная. Каждая из его бронетанковых дивизий по численности личного состава и оснащенности техникой превосходила любой советский механизированный или танковый корпус тех времен. А тут две дивизии да плюс к тому многочисленные части усиления, мощная артиллерия… Если такой бронированный кулак обрушится на фланги наступающих советских войск — быть многим бедам. А главное — могут быть замедлены темпы наступления. В предстоящей же операции все решали темпы…
Где-то на юго-востоке, за придонскими степями, продолжались ожесточенные уличные бои в разрушенном Сталинграде; на юге, в предгорьях Кавказа, немецкие механизированные и горноегерские части еще не отказались от попыток прорваться к бакинской нефти. Вся южная группировка фашистских армий продолжала активные действия, удерживала в своих руках стратегическую инициативу. Эту инициативу нужно было перехватить — пришло время создать перелом в войне. Фронту, которым командовал Николаев, отводилась немаловажная роль в осуществлении этой задачи. Все шло по плану. И вдруг исчезает целый корпус противника…
— Передислокация корпуса в район Кавказа — вариант маловероятный, — продолжает рассуждать Сталемахов. — Использование танков в горных условиях мало что даст немцам. Думаю, они это отлично понимают.
— Разумеется, — соглашается Николаев. — Юг исключен.
— Сталинград… Может быть, они все же решили предпринять там какие-то решительные акции?.. — полупредполагает-полуспрашивает Сталемахов и поворачивает бледное, утомленное лицо к Николаеву.
— Это было бы авантюрой! — Генерал-лейтенант резко выпрямляется. — Им там сейчас и три корпуса погоды не сделают. И притом… здесь… Сотни километров стабилизировавшегося фронта! Не могут они не иметь на таком огромном пространстве солидных оперативных резервов. Не могут не иметь! Этот проклятый корпус надо искать где-то здесь.
Начальник штаба долго смотрит на карту, ведет остро заточенным карандашом по извилистой линии фронта, наконец соглашается:
— Да. По логике вещей должен быть здесь…
— Вы связались с разведотделами Ставки, других фронтов? — спрашивает Николаев Тагильцева.
— Так точно. На других участках появления новых соединений не зафиксировано.
— Хм… — Невысокий, плотный Николаев начинает быстро расхаживать по тесному кабинету — три шага от стола до двери, три шага обратно. Его полное моложавое лицо становится хмурым. — Черт побери… Важно знать, где этот корпус сейчас. Зная его расположение, нетрудно принять упреждающие меры.
— Разумеется, — соглашается Тагильцев. Он на голову выше Николаева, худ, узкоплеч, высокий рост словно мешает ему, так как, глядя на командующего, он чуть склоняет к плечу крупную лысую голову.
— Разумеется… — раздраженно бурчит Николаев. — Разумеется, проще простого принять контрмеры, когда знаешь, откуда ждать удар. Я пока не знаю. А вы знаете?
Тагильцев пожимает худыми плечами, и на его длинноносом, продолговатом лице появляется выражение вины.
— То-то и оно! — Николаев вдруг останавливается, глядит на начальника разведуправления снизу вверх. — Послушайте, полковник, а не ошиблись ваши разведчики? Не обманули их немцы? Может быть, они выдумали какой-то трюк?
— Исключено, — уверенно говорит Тагильцев. Выражение вины исчезает с его лица, оно вновь становится строго официальным. — Мы располагаем сведениями из различных источников. Сообщения подпольных организаций, разведывательных групп, авиаразведки и специально заброшенных парашютистов совпадают — в прежнем районе дислокации корпуса уже нет.
— Что же, такая махина испарилась в неизвестном направлении?
— Перед перебазировкой противник провел широкую операцию против партизан и наших разведгрупп. Они были вынуждены на время покинуть интересующий нас район. Железнодорожные станции в зоне погрузки были оцеплены, магистрали тщательно патрулировались.
— Вы полагаете, что немцы перебросили корпус по железной дороге? — устало спрашивает Сталемахов.
— Не исключено. — Тагильцев ненадолго замолкает, чешет костлявым кулаком острый, тщательно выбритый подбородок. — Но едва ли… Простейший подсчет показывает, что для переброски этого корпуса противнику потребовалось бы что-то около двухсот эшелонов. Такой концентрации подвижного состава мы не могли не заметить. Тут двумя днями не обойдешься…
— Почему двумя?
— Видите ли, операции против партизан были предприняты первого и второго ноября. Третьего ноября все части корпуса прекратили всякую радиосвязь… — Полковник многозначительно посмотрел на внимательно слушавшего командующего. — Пятого ноября мы получили первые сведения о передислокации корпуса, а вчера вечером и сегодня ночью эти сведения были уточнены окончательно. Следовательно…
— Следовательно, корпус движется в новый район сосредоточения своими средствами! — быстро заключает за него Николаев. — Так?
— Всего вероятнее, — соглашается Тагильцев.
— Так куда же он движется?
— Сведений пока не имею. В такой ситуации могла много дать авиационная разведка, но… Сами видите! — Тагильцев угрюмо кивает на окно.
Николаев подходит к окошку, отдергивает темную маскировочную шторку. Все трое глядят на тусклое, забитое тучами небо.
— Н-да, — вздыхает Сталемахов. — Вот вам праздничный сюрприз! Но куда все же он переброшен?
Все снова склоняются над картой.
— Неужели они располагают сведениями о готовящемся наступлении? — вдруг тихо произносит Николаев, и обветренное лицо его слегка бледнеет.
— Что вы, товарищ генерал! — Тагильцев изменяет обычной своей официальности, взмахивает длинными тощими руками. — Не может быть! Меры маскировки приняты самые строжайшие! Наши разведорганы начеку. Любые крупные мероприятия противника по отражению наступления были б тотчас замечены. Мы точно знаем — пока такие мероприятия не проводятся.
— А исчезновение целого танкового корпуса, по-вашему, не мероприятие, а легкая прогулка по Невскому? — язвительно замечает Николаев.
— Так-то оно так, товарищ командующий, — приходит на помощь Тагильцеву начальник штаба, — но если учитывать огромные размеры предстоящей операции, то никакой отдельно взятый корпус тут ничего изменить не сможет. Часы бьют уже не немецкое, а наше время.
— Конечно, — соглашается Николаев, — в целом изменить не может. Но на какой-то из важнейших этапов этой операции повлиять сможет. И причем существенно. Внезапный удар… Не шутка! Опасность этого удара никто не может предопределить, пока мы не знаем, откуда его ждать. — Николаев опять поворачивается к Тагильцеву. — Дайте мне район сосредоточения этого корпуса невидимки. Кровь из носу, а дайте! Дадите — сумеем сделать из него лапшу. Нынче сил у нас на это хватит!
— Дадим, — уверенно говорит Тагильцев. — Дайте время — дадим.
— Нет, дорогой полковник, — жестко усмехается Николаев, — времени-то как раз нам ныне и не дано. Все предоставлено: люди, оружие, техника, а времени — нет! Больше трех дней не даю. Извольте через три дня членораздельно доложить о новом местоположении этого резервного корпуса.
— Постараемся, — менее уверенно произносит Тагильцев и вновь угрюмо косится на тусклое окно.
