Виктор Кондратенко - Курская дуга
Снаряд разбил колесо. Курбатов видел, как резко наклонилось орудие. «Ящик подставьте, ящик! Эх, не сообразят…» Но кто-то из артиллеристов догадался и заменил снарядным ящиком колесо. Выровнялось орудие, открыло огонь. Черное облачко окутало башню «тигра». Но с правого фланга уже зашел «фердинанд». «Не успеют повернуть орудие, поздно…» — Курбатов хмурил брови. В душе он тяжело переживал эту неравную борьбу. Сильные духом люди сознательно пошли на верную смерть ради победы и жизни других. И куда-то в Туркмению, на Урал, на Алтай принесут треугольники писем горе, и не одна там заплачет мать. Его тревожила и другая мысль. Не откроет ли какой-нибудь слабонервный расчет огонь раньше срока? Но артиллеристы молчали. Они подчинялись железной дисциплине.
Полетели вверх обломки орудия. Кто-то из гвардейцев, засев в окопе, продолжал борьбу. Он бросил дымовые гранаты и отбивался противотанковыми.
«Тигры» обошли полоску дыма. Они осторожно продвигались. Взлетели зеленые ракеты. Танки пошли быстрей. Из верхних люков выглядывали гитлеровские танкисты, осматривались — нет ли здесь неожиданного подвоха, не видно ли вблизи русских?
Ветер колыхал высокие пыльные травы да опаленную огнем рожь. Вперед устремились танки, бронетранспортеры с пехотой. Побатарейно, перекатами двигалась артиллерия. В боевых порядках врага показались даже громоздкие зенитки. Противник спешил продвинуться. Наконец-то найдена лазейка и можно выйти на оперативный простор!
Кружились воздушные разведчики. Гудели «рамы». Они снижались и снова набирали высоту — ничего подозрительного! Низко-низко проносились одиночные мессершмитты. «Какое у них задание? — думал Курбатов. — Очевидно, разведывают, все высматривают, не отходят ли наши войска».
— Танки в огневом мешке! — воскликнул полковник и слегка прищурил глаза. — Пора! Сейчас начнут артиллеристы… За око — два ока, за зуб — всю челюсть!
Курбатов одобрительно кивнул. В поле из тщательно замаскированных «карманов» показались десятки стволов. Сверкнул огонь. Загремели фронтальные орудия.
«Тигры» и «фердинанды» не выдвинулись вперед, не пошли в стремительную атаку. Стальные громадины сейчас же замедлили движение. Через свои боевые порядки они пропускали средние танки, поддерживали их огнем. С машин соскочили автоматчики. Картечь косила их. Они залегли.
Молчали фланговые батареи. Они были в засаде, ожидали подхода тяжелых танков и самоходных орудий на близкие расстояния.
— Осталось четыреста, триста метров! — громко отсчитывал полковник.
На флангах взметнулось и затрепетало пламя. В башни, в борта, в черно-белую паучью свастику ударили бронебойные снаряды. Они пробили броню, и внутри машин вспыхивали пары бензина, взрывались боеприпасы.
Косоприцельный огонь фланговых батарей выводил из строя моторы, заклинивал башни. Выкатывались из-за бугров новые пушки, из засад неожиданно били в упор невидимки — «тридцатьчетверки». Гитлеровцы метались в огневом мешке. Они атаковали рощу Фигурную. Там их встретили врытые в землю «тридцатьчетверки». Фашисты бросились на горку Острую. Снова ураганный огонь артиллерии — и те же незаметные, почти неуязвимые в капонирах «тридцатьчетверки».
— Надо завязать мешок, — сказал Курбатов полковнику.
— И гонять фашистского кота!
Курбатов усмехнулся и приказал выдвинуть пушечную батарею на правый фланг дивизии. Какой-то отважный артиллерийский офицер опередил приказ. Командир батареи по своей инициативе совершил дерзкий маневр во фланг и тыл наступающим танкам. Первыми косоприцельными выстрелами батарея подбила три танка. «Тигры» развернулись, пошли на выстрелы. Гвардейцы подожгли еще четыре тяжелых машины.
Враг попятился. Из канав выглядывали стволы разбитых зениток. У дороги валялись полосатые, как зебры, покалеченные бронетранспортеры. Во ржи горели танки и самоходки. Над высокими кострами поднимались столбы дыма. Их расшатывал ветер и как бы старался обрушить на землю. Но столбы росли, ширились, подпирали тучи.
— Разгром, полный разгром танковой группировки! — Комкор снял фуражку, вытер платком пот. Складки на лбу разгладились, голубые, без старческой мути, глаза блестели. На загорелом лице появилась торжествующая улыбка. Ветер, врываясь в блиндаж, играл седыми волосами комкора. Они казались белым пламенем. — Так громить! — Курбатов встал, пожал руку полковнику. — Добивайте врага! Я прошу вас все выяснить, представить достойных к наградам и к самым высоким — ефрейтора Боброва и офицера, совершившего смелый маневр батареей.
На КП корпуса Курбатова ждали приятные известия. На Малоархангельском направлении гитлеровцы не имели никакого успеха, их 23-й армейский корпус топтался на месте. На Гнилецком противник повторял безрезультатные лобовые атаки, части 46-го ударного танкового корпуса не могли прорвать ни одного оборонительного рубежа. Только под Ольховаткой, не считаясь с огромными потерями, войска Моделя продвинулись на шесть-восемь километров.
Войска Моделя вклинились в оборону, но Курбатову удалось лишить их свободы маневра. И перед ставкой фюрера Модель не мог пока похвастаться даже самым незначительным оперативным успехом.
На решающем участке фронта генерал Курбатов умело сковал действия Моделя. Павел Филиппович наносил контрудары по флангам, и острие танкового клина тупилось. Модель снимал батальоны боевых машин с избранного направления и прикрывал уязвимые места. Ему вновь и вновь приходилось штурмовать укрепленные рубежи. Стальные звери — «тигры» и «пантеры» — метались с одного направления на другое.
На закате солнца Модель усилил атаки, но его танковые части так и не вышли на оперативный простор.
На юге ударные эсэсовские танковые дивизии «Мертвая голова», «Райх», «Адольф Гитлер» и «Великая Германия» продвинулись всего на семь километров вдоль шоссе Белгород — Обоянь. Потомок немецких псов-рыцарей, племянник Гинденбурга, «лучший оперативный ум» фашистского генштаба — коротышка Манштейн нанес вспомогательный удар из маленькой деревушки Графовка на Корочу. Но его войска встретили упорное сопротивление, и он радировал в ставку:
«Дивизии не вошли в прорыв».
Курбатов вдумывался в радиоперехваты, просматривал показания пленных и наливал из термоса чай в алюминиевую кружку. Он пил по-солдатски, торопясь, обжигая губы. Павел Филиппович любил крепкий, как турецкий кофе, чай.
Курбатов складывал документы в папку. Даже в радиограммах эсэсовских дивизий слышались, вопли о помощи. Гитлеровские генералы настойчиво требовали пополнений. Командир пехотной дивизии Вейдлинг радировал:
«Истекаю кровью. Обещанное подкрепление еще не подошло».
Взятый в плен обер-ефрейтор показывал: «Роты 216-го пехотного полка опустошены. Один санитар сказал мне: «Перевязочный пункт напоминает двор скотобойни».
Павел Филиппович перелистывал трофейные журналы. После какого-то совещания Манштейн, улыбаясь, пожимал руку Моделю. «Рано пожимаете, очень рано!..» Курбатов совершенно случайно прочел фразу:
«…Склоняясь над оперативной картой, фельдмаршал Манштейн по привычке задумчиво переносил монокль с одного глаза на другой…»
«Да, господин фельдмаршал, вам есть над чем задуматься!» — И Павел Филиппович швырнул в угол журналы.
Звонили комдивы, дважды спускался в блиндаж начальник штаба корпуса генерал-майор Черников. Противник приостановил движение. Вел огневой бой. С бортов разведывательных самолетов радировали:
«Идет спешная перегруппировка вражеских войск. К Ольховатке подходят свежие резервы».
Штабной офицер принес телеграмму. Командующий фронтом вызывал Курбатова на совещание.
Быстро промелькнул июльский день. Кленовый лесок бросил тени, и они поползли в овраг. «Время в бою летит незаметно. Не успел оглянуться — вечер», — думал Курбатов, садясь в машину.
Комкор смотрел на закат. Иссиня-черные тучи низко нависали над землей. Они сливались с перелесками. Из клубящихся туч текли ручьи красной меди. В полях — необычная темно-коричневая мгла. Небо на западе — пепельное, на востоке — голубоватое, как пламя горящей серы. Сгущались сумерки. Вдали вспыхивали огромные факелы, искрились костры. Взлетали шары ракет. Грозди зеленых, красных и желтых огней висели над перелесками.
Когда Курбатов вошел в блиндаж командующего, там уже собрались генералы. Молодой, красивый Черняховский о чем-то спорил у оперативной карты с Рыбалко. Слушая его, грузный Рыбалко медленно поворачивал бритую голову, усмехался, отчего складки у рта казались еще глубже. Он вытер платком потную шею и сказал:
— Я понимаю ваше опасение. У нас и на Воронежском фронте танки целых соединений врыты в землю, они находятся в капонирах. Прочность обороны колоссальная. Но если немцы обойдут нас, то мы, конечно, не сможем совершить стремительного маневра, наш ответный удар запоздает. — Рыбалко поморщился, смахнул с бритой головы неожиданного муравья и продолжал: — Под Курском сильно пересеченная местность, район действия танков ограничен, и если учесть тактику врага, то он обязательно пойдет в том направлении, где мы его ждем.
