Юрий Лебедев - Уходящие в вечность
До прихода врача кто-то, бегло взглянув на младенца, констатировал, что родился мальчик. Так как полковник был наречен при крещении Станиславом и взял на себя опекунство, то было решено этим же именем назвать и ребенка. Однако подошедший к тому времени полковой врач констатировал, что родилась девочка, которую дивизионный лютеранский священник затем окрестил именем Станислава. Все это Йенеке наблюдал издали, сидя в подвале у своей радиостанции.
Через некоторое время мать с ребенком отправили в безопасное место в Красное Село, а полковник фон Девитц вплоть до своего откомандирования уже в звании генерала в Венгрию постоянно интересовался судьбой своей крестницы. Сегодня Станиславе, если бы она благополучно пережила войну, могло бы быть уже за 70 лет. Фон Девитц дожил только до 56 лет, умерев в русском плену под Воркутой. На этом можно было бы поставить точку, если бы не волновал вопрос: а вдруг Станислава живет до сих пор? Где она, как сложилась ее судьба? Знает ли она, кто дал ей такую своеобразную путевку в жизнь?
В конце своего письма Гейнц Йенеке написал мне: «Большинство из моих боевых товарищей заплатили жизнью за войну против вашей Родины. Теперь они получили право на достойное упокоение на солдатском кладбище в деревне Сологубовка под Санкт-Петербургом. Благодарю вас и всех ваших земляков за помощь в создании этого кладбища. Могу лишь представить, насколько тяжело было это осуществить».
Мне же в свою очередь захотелось выразить признательность Гейнцу Йенеке и его сослуживцам, которые в суровых военных условиях проявили человечность. Потому я и решил рассказать эту историю.
Не судите…
Почему они лежат рядом, мне было понятно. На воинских кладбищах однополчане всегда покоятся бок о бок. Эти два солдата, судя по всему, были из одной воинской части. Не укладывалось в голове другое: почему они не были врагами, ведь один из них немец, а другой – русский. Они обязаны были воевать по разным сторонам фронта.
В эту поездку по Германии меня откомандировал Совет ветеранов Санкт-Петербурга. Мне поручили узнать, в каком состоянии находятся там захоронения советских солдат. Акция называлась «Цветок на русскую могилу». Проехал я всю Германию с севера на юг. Посетил и крупнейшие в Западной Германии советские воинские мемориалы в Штукенброке и Берген-Бельзене. В войну это были лагеря военнопленных. Десятки тысяч советских солдат сгинули в лагерных печах. Побывал также и на крохотных солдатских захоронениях, устроенных прямо на городских кладбищах. Советским людям, погибшим в неволе, там отведены отдельные участки, за которыми ухаживают городские власти.
В Германии огромное количество немецких и иностранных воинских кладбищ. Куда ни кинь взгляд, везде солдатские погосты, начиная от наполеоновских войн до наших дней. В центре Ганновера, к примеру, до сих пор сохраняется могила казака Еремеева. Он похоронен был у местной кирхи в 1813 году, когда Россия победоносно гнала войска Наполеона к Парижу. Немцы, показывая могилу русского казака, всегда подчеркивают, что в этот период войска Кутузова и Блюхера были союзниками.
На крупном воинском захоронении Гамбурга в городском районе Ольсдорф могилы советских и немецких солдат разделены кладбищенскими участками. Границами между ними являются небольшие дорожки. Когда видишь их рядом, это производит впечатление. Уход за всеми солдатскими могилами одинаков: везде прибрано, дорожки подметены, памятные надгробия имеют четкие надписи. Невольно возникает ощущение, что сделано это для сохранения памяти. Погибшие солдаты здесь уже не враги, а жертвы войны. Их всех примирила смерть. Воинские захоронения являются назиданием потомкам: это своеобразная прививка от войны.
Такие мысли крутились в моей голове, когда я шел вместе со знакомым немецким ветераном войны по городскому кладбищу курортного городка Бад-Липпшпринге недалеко от Ганновера. Случайно бросив взгляд вправо, я увидел два одинаковых надгробия в форме старинного немецкого Железного креста. Этим орденом традиционно со времен битвы под Кульмом в 1807 году награждали немецких солдат. Этот обычай сохранялся и в последнюю войну. Под одним из крестов покоился обер-ефрейтор Иоганн Циммер. Надпись свидетельствовала, что происходил он из Нидерштедена. Другое надгробие принадлежало русскому человеку, рядовому Анатолию Максимову. Место рождения моего соотечественника указано не было. Они были ровесниками, и оба погибли в цветущем возрасте. Не дотянули даже до четверти века. Глядя на эти две могилы, я вдруг задумался над тем, насколько все сложно и запутанно было в той далекой уже для нас войне. Невольно возник вопрос: почему этот русский человек воевал на стороне противника?
Отчего Иоганн Циммер надел форму солдата вермахта, понятно: он немец. А вот зачем Анатолий Максимов облачился в немецкое обмундирование? На этот вопрос, видимо, уже никогда не будет ответа. Ясно лишь одно: весной 1945 года он погиб в немецком мундире. Вместе с другими солдатами вермахта он отражал наступление британских войск на небольшой курортный городок Бад-Липпшпринге юго-западнее Ганновера.
Вернувшись в Россию, я не раз брал в руки эту фотографию, не отпускала она меня. Что-то говорило: должно быть объяснение всему этому. Возникали новые вопросы. Как Максимов оказался в Германии? Живы ли его родственники? Знала ли его мать, что он надел форму врага? Знают ли об этом его родственники, родившиеся уже после войны? Или же он для них числится пропавшим без вести советским солдатом? И наконец, самый главный вопрос: какова тяжесть вины его за предательство своей родины?
Кажется, я все же нашел ответ на этот главный вопрос. До меня его тысячелетиями искали и находили люди разных национальностей. Кто-то раньше, кто-то потом приходил к пониманию: «Не судите, да не судимы будете».
Несостоявшийся расстрел
Вот история, которую я узнал от бывшего немецкого солдатаМихаэля Загера. «В конце ноября 1942 года мы ждали, когда последует приказ на выдвижение к линии фронта. Уже несколько дней я отдыхал в обозе нашей роты в станице Нефтяная на Северном Кавказе. Наше пулеметное отделение также ждало, к какой из рот мы будем теперь приданы.
Как вдруг после полудня передо мной внезапно возник унтер-офицер Эрнст Шмид. Рядом с ним стояли двое пленных русских в военной форме. Унтер-офицер приказал мне: «Ефрейтор Загер! Следуйте за мной. Нам велено расстрелять этих русских». Помимо меня, Шмид отрядил еще одного солдата-обозника. Быстро собравшись, мы вышли из станицы. Кандидаты на тот свет следовали перед нами, держа в руках лопаты и кирки, взятые в станице у местных жителей.
Был прекрасный солнечный ноябрьский день. В моей голове непрестанно вертелись мысли: как избежать всего этого и объяснить унтер-офицеру, что я не хочу в этом участвовать. Вначале мы шли молча, как вдруг унтер-офицер сказал: «Мы не станем их расстреливать. Дадим им возможность убежать». Для меня эти слова были огромным облегчением, будто гора упала с плеч.
У опушки леса мы остановились. На лицах пленных читался ужас. Жестикулируя, мы дали им понять, что они должны копать в этом месте яму. Но после того, как последует команда «Огонь» и мы выстрелим в воздух, они должны будут броситься в сторону леса. Не знаю, поверили ли этому пленные. Что думали они в тот момент, роя себе могилу? Какой смертельный страх должны были при этом испытывать? Нам это было неизвестно.
Но мы ведь и сами были в опасности. Мы обязаны были заставить их рыть эту могилу. Наши выстрелы должны были быть услышаны в станице. Это следовало сделать после того, как вырыли бы яму те, кого мы должны были расстрелять. Иначе возникло бы подозрение в том, что мы не выполнили приказ. Так оно и случилось. После того как яма была вырыта, мы выстрелили в воздух из карабинов, а унтер-офицер добавил еще очередь из своего пистолета-пулемета. Несколько секунд русские в ужасе смотрели на нас, после чего побросали свои инструменты и со всех ног кинулись в лес.
Некоторое время мы еще стояли у этого места. Если кто-либо думает, что мы в тот момент рассуждали о том, что означает невыполнение приказа в данной ситуации, дискутировали о Женевской конвенции по вопросам ведения войн, тот ошибается. Мне было тогда чуть больше двадцати лет, и обо всех таких высоких материях я тогда и не помышлял. В той ситуации мы поступили так, как нам подсказывала совесть: «Преступно убивать безоружных людей». Мой товарищ-обозник и я действительно были счастливы оттого, что унтер-офицер Шмид придерживался такого же мнения.
Сегодня я вспоминаю об этом событии в связи с выставкой «Преступления вермахта 1941–1945», которая недавно была организована в Германии и вызвала большие споры. Посетив ее, я убедился, что далеко не все солдаты поступали в подобных ситуациях так, как мы это сделали в станице Нефтяная. Но упаси меня бог быть судьей людям в их поступках!
