Михаил Ильин - Ради жизни на земле-86 (сборник)
Все это промелькнуло в его сознании в считанные секунды. Фесенко с трудом открыл глаза. Над ним стоял офицер-верзила. Фашист размахивал пистолетом и покрикивал на суетившихся на берегу солдат. Потом повернулся к автоматчику, сидевшему на носу лодки со шмайсером, направленным на политрука, бросил ему несколько слов. Фесенко уловил одно, знакомое: «шиссен!» — «стреляй!». Было ясно, что это относилось к нему. И тут в уши ударил страшный грохот, словно раскололась земля. Небо, точно приподнятое этим взрывом, осветилось багровыми отблесками. Над заставой взметнулись огненно-черные столбы. Душу Фесенко обожгла страшная догадка: война! Минуту спустя он услышал, как заработали пулеметы. Политрук безошибочно определил — длинными очередями били из блокгаузов «максимы». В их долгие, ровные строчки вплетались короткие, отрывистые очереди «дегтярей», по всему периметру обороны заставы часто защелкали винтовочные выстрелы, захлопали взрывы гранат. Бой с каждой минутой разгорался. В треске пулеметной и ружейной пальбы слышались команды немецких офицеров, крики, стоны раненых. Фесенко приподнял голову и увидел, как к берегу, к лодкам немцы тащили убитых и раненых солдат. На сердце стало легче: застава дает отпор.
Офицер, стоявший на корме, что-то гаркнул, лодку оттолкнули, и она закачалась на волнах. «Сейчас увезут на ту сторону, в гестапо. Начнутся допросы, пытки…» От этой мысли сердце политрука сжалось до боли.
Фашист-верзила с пистолетом в руке глыбился над политруком. Лица его Фесенко не видел, широкий чугунный подбородок закрывал и нос, и глаза, и, казалось, еще полнеба.
Политрук видел наведенное на него дуло шмайсера и пистолет в руке офицера. «Малейшее движение — и пуля в лоб. Но лучше погибнуть в борьбе, чем под пытками гестаповцев». Мысль работала молниеносно. Глаза Фесенко впились в офицера и следили за каждым его движением. Тот, широко расставив ноги, задрав бульдожий подбородок, самодовольно смотрел вперед, видимо, предвкушая похвалу и награду за взятого в плен комиссара.
Фесенко собрал все силы, напряг до предела каждый мускул и ударил фашиста каблуком в пах. Гитлеровец взревел и, потеряв равновесие, рухнул за борт. В то же мгновение политрук выпрыгнул из лодки и ушел под воду. Автоматчик выпустил длинную очередь по кругам, расходившимся от того места, где скрылся под водой русский, ждал, когда тот появится. Прошло две-три минуты, и гитлеровец решил, что с русским покончено. Но Фесенко вынырнул с другой стороны лодки, метрах в тридцати. Вздымая фонтанчики брызг, полоснула длинная очередь. Политрук успел глотнуть воздуха и скрыться под водой. И так не раз он появлялся на секунду — и мгновенно исчезал. Фашист наугад строчил из автомата, а Фесенко под водой уходил все дальше и дальше.
Плыть под водой становилось все труднее, намокшее обмундирование тянуло ко дну, грудь ломило от недостатка воздуха, сердце неистово билось, кровь стучала в висках и ушах. Надо бы всплыть, отдышаться, но сзади слышались очереди фашистского автоматчика, пули поднимали вокруг фонтанчики брызг.
Более километра проплыл Фесенко вниз по течению Прута. Прибившись к берегу, ухватился за ветки кустарника. Выбраться из реки сразу не хватило сил. Передохнув, с трудом выкарабкался на берег, грудью упал на землю, одеревеневшими пальцами судорожно вцепился в холодную росистую траву, словно боясь, что плескавшиеся рядом волны Прута могут подхватить его беспомощное тело и, как щепку, унести в Дунай. Отдышавшись, он перевернулся на спину. В глаза ударила пронзительная синь неба. Было совсем уже светло, первые лучи солнца бросили бронзовые блики на деревья, изумрудом вспыхнули в капельках росы. Где-то в стороне в небе слышался нудный гул самолетов. «Фашистские стервятники», — по звуку определил Фесенко. Со стороны заставы и деревни Джурджулешты доносилось уханье снарядов и мин. «Как там застава? Что с семьей? — Семен за все это время впервые вспомнил о жене и ее сестренке. — Сумели ли спастись или их уже нет в живых?» — с тоской подумал он и решительно встал, но тут же опустился на колено: острая боль в ноге пронзила тело. Очевидно, когда выпрыгивал из лодки, пуля все же зацепила. В горячке он ничего не заметил и только сейчас почувствовал, что ранен.
Опираясь на палку, Фесенко доковылял до наблюдательного пункта моряков-пограничников. Там ему перевязали рану на ноге, забинтовали голову, дали сухую одежду — брюки, тельняшку, бескозырку. Что было с заставой, моряки не знали, телефонная связь прервалась в первые же минуты войны.
Пробираясь оврагами, кустарником, Фесенко с тревогой думал: сумела ли застава отразить удары неприятеля или враг уже захватил ее? На окраине Джурджулешты политрук увидел красноармейцев Чапаевской дивизии, занимавших оборону. От командира роты узнал, что пограничники отбили первые атаки. Не обращая внимания на боль в ноге, на разрывы мин, свист осколков над головой, Фесенко изо всех сил спешил на заставу. Вот она, родная! Стоит, окутанная пылью и дымом, кирпичные стены иссечены осколками снарядов, окна без стекол, там, где были клумбы, теперь воронки от снарядов и мин.
По ходу сообщения Фесенко добрался до блокгауза. Пограничники, увидев политрука, словно оцепенели, смотрели на него, как на приведение. Фесенко подумал, что их смутила его морская форма.
На командном пункте старшина Пивторабатько, увидев Фесенко, от неожиданности отпрянул, в смятении посмотрел на него расширенными от удивления глазами.
— Товарищ политрук, живы! — воскликнул он. — А мы ведь считали вас погибшим.
— Жив я, товарищ старшина, жив. Рассказывай, как тут у нас.
Высокий, широкоплечий, атлетического сложения Пивторабатько поправил ремень, оттянутый гранатами, одернул гимнастерку.
— Отбили, товарищ политрук, все их атаки, скинули поганых в Прут. — И тут, как бы вспомнив очень важное, что чуть было не упустил, старшина тепло улыбнулся. — Жинку вашу и ее сестрицу выручили. Все женщины и пацаны сейчас в дальнем блиндаже. Лидии Демьяновне треба сказать, шо вы тут, на заставе, а то вона убивается, вся в слезах.
Лицо Фесенко просияло:
— Значит, живы! Я уж думал, что не увижу их.
— Когда высадились фашисты на берег, — продолжал старшина, — тьма-тьмущая, аж жутко стало. А потом, как саранча, поперли на наши дзоты. Ну, мы их тут косили из пулеметов, били гранатами. Они только поспевали таскать к лодкам раненых да убитых. Те, что остались живы, удрапали на тот берег.
— Молодцы, ребята! — похвалил Семен. — Дали прикурить фашистам.
— Но и у нас, товарищ политрук, тяжелая потеря… — Пивторабатько смолк, опустив глаза, словно не решаясь сообщить тяжелую весть. Фесенко вскинул на него тревожный взгляд. — Плотников погиб…
— Как?! Александр Григорьевич?!
— В первые же минуты боя не стало начальника заставы.
Весть эта ошеломила Фесенко. Он не мог смириться с мыслью, что Плотникова нет в живых. Всего несколько часов назад они сидели с ним в канцелярии и обсуждали положение на границе. Он все еще стоял перед глазами Фесенко, серьезный, озабоченный, в ушах звучал его голос: «Похоже, Семен, не дадут нам фашисты мирно жить».
Старшина докладывал о раненых бойцах, которые не захотели ехать в госпиталь и, получив первую помощь, вернулись на боевые позиции, о пограничниках, отличившихся при отражении фашистских атак. Политрук слушал его, а из головы не выходил Плотников. Весть о смерти близкого товарища, боевого друга горечью опалила душу, жестким комом застряла в груди.
Опираясь на костыль, который раздобыл связной Карауш, прихрамывая, политрук обошел все огневые точки, поблагодарил бойцов за стойкость и умелые действия.
Затем направился в блиндаж, где находились женщины и дети.
— Сеня, жив! — бросилась к мужу Лидия Демьяновна, как только он появился на пороге блиндажа. — А мы тебя уже оплакали, думали, погиб, — уткнувшись лицом в плечо мужа, всхлипывая, причитала она.
— Жив я, как видишь, жив. — Он приподнял et голову и, глядя в искрившиеся слезами глаза, спросил: — Как вы тут?
Она не ответила, смотрела на мужа удивленно, словно не узнавала его.
— Сеня, ты поседел… Виски совсем белые…
— Главное, что голова цела. Немножко поцарапанная, но до серебряной свадьбы заживет, — отшутился Семен. — Не журитесь тут. Я побегу.
Фесенко шагнул к выходу и тут почувствовал на себе тревожный взгляд жены Плотникова.
— Семен, что слышно о Саше? Старшина еще утром сказал, что он ранен, отправлен в госпиталь, в отряд.
Вопрос застал политрука врасплох. От нее скрыли правду, пощадили ее больное сердце. Фесенко не знал, как ему поступить: открыть горькую истину или поддержать святую ложь? Анфиса Андреевна со страхом и надеждой смотрела на Семена, ждала ответа. Он не выдержал взгляда, отвел глаза.
— Связи с отрядом, Анфиса Андреевна, у нас нет. Но думаю, Александр скоро поправится.
