Павел Шафаренко - Мы все были солдатами
— Война проходит в рекогносцировках, говорил еще Наполеон, подчеркивая их значение.
— Как ты думаешь, — спрашивает Василий Иванович, — что будет главным в достижении успеха?
— Выход советских войск к Одеру, захват и расширение плацдармов на его западном берегу не оставляют у гитлеровцев сомнений в наших намерениях. А разгром восточно-померанской группировки и наши успехи в Восточной Пруссии поставили на очередь удар по Берлину. И немцы, безусловно, ждут каждый день нашего наступления. Значит, внезапности добиться нельзя…
15 апреля мы узнали, что атака всем фронтом назначена на 3 часа 30 минут по среднеевропейскому времени. Такого решения враг не ожидал…
В ночь на 16 апреля никто из нас не спал — проверяли готовность артиллерии, выход танков и пехоты на исходные рубежи, готовность средств связи и многое другое… Солдатам дали поспать около трех часов, накормили завтраком и выдали на день сухой паек.
До начала артподготовки осталось совсем немного времени. На переднем крае тихо. Лишь кое-где ввысь поднимется осветительная ракета и ударит очередь вражеского пулемета. Кажется, все подготовлено и проверено. Но нет спокойных людей перед атакой ни среди организаторов, ни среди ее участников. Сейчас к обычному в этот момент волнению добавилось растущее чувство уверенности. Так бывает на тяжелом ночном переходе, когда небо начинает светлеть, а вдали уже просматривается лес, где будет большой привал…
В траншее на переднем крае стоят рядом и беседуют командир взвода 63-го полка старшина М. Е. Кузовлев и молодой солдат.
— Не боишься перед атакой? — спрашивает старшина.
— По правде сказать, боюсь.
— И я боялся, когда нашу землю топтал фашист. Как подумаешь, что тебя не будет, а его ведь бить надо! А сейчас не так страшно, как обидно. Если убьют, не увидишь родных и близких… Какая жизнь после войны будет?.. Но ведь надо добить фашиста! А за это не жаль и свою жизнь отдать…
В этот момент земля содрогнулась от мощного грохота многих тысяч орудий. Началась артиллерийская и авиационная подготовка. Потом в свете прожекторов мы увидели танки. Они шли в атаку с зажженными фарами, ведя на ходу огонь из орудий и пулеметов. За танками в стальных касках, опоясанная огнем из автоматов, шла «царица полей» — советская пехота…
…Как картина возмездия, как дань памяти миллионам невинных людей, погибших от рук фашистов, навсегда сохранилось в моей памяти впечатление от этой ночной берлинской атаки.
…Не затухая ни днем ни ночью, шли в Берлине бои. Во взводе, роте и батальоне в них участвовали все. Каждое здание, как крепость, приходилось брать штурмом. Именно здесь, в дыму и пыли горящих, рушащихся зданий, становилось особенно наглядным, как метко — «богом войны» — назвал наш народ артиллерию. Она помогла нам выстоять против танковых полчищ Гитлера, сыграла выдающуюся роль, когда наша армия перешла в наступление. В Берлине вместе с танками артиллерия всех калибров в составе штурмовых групп и огнем с закрытых позиций разрушала вражескую огневую систему, в зародыше глушила вражеские контратаки.
Особенно сложны боевые действия в большом городе ночью. Их надо организовать еще засветло. Разведать характер объекта, систему огня. Наметить и подготовить исходное положение и пути подхода к противнику. Определить ясно видимые ночью ориентиры. Поставить задачи составу штурмовой группы. Установить пароль, сигналы, опознавательные знаки. Так отработать со всеми участниками ход предстоящего боя, чтобы они могли действовать самостоятельно…
Пользуясь относительной темнотой, штурмовые подразделения внезапно или после огневой подготовки врывались в оборону врага, захватывая его позиции, укрепленные здания, бункера… Днем приходилось очищать свой тыл от вражеских групп и снайперов, отрезанных от своих войск, или оставленных для проведения диверсий.
«Где еще столь ожесточенно сражались гитлеровцы? Киев? Харьков? Рига? Нет, это было несравнимо. И все же, — думал я в то время, — в сплошном поясе вражеских укреплений мы идем вперед…»
…День этот начался необычно. На рассвете, установив место нашего наблюдательного пункта, гитлеровцы артиллерийским огнем подожгли дом, где мы располагались. Надо было срочно перемещаться, но из здания на противоположной стороне Мюллерштрассе вели огонь две пары вражеских снайперов. Приходилось ждать пока подойдут самоходки и уничтожат их.
Когда наконец можно было двигаться, я вышел с группой офицеров, чтобы сесть в машины и ехать на новый НП. В это время к нам подошел уже пожилой человек.
— Ваше превосходительство, — начал он без всякого акцента, — я русский инженер (фамилия его не осталась в памяти), родился в Санкт-Петербурге и еще до первой мировой войны эмигрировал с родителями в Берлин, где проживаю и в настоящее время. Вот в этом доме, — показал он на высокое здание, выходившее своим фасадом на Мюллерштрассе. — Жители уполномочили меня просить вас не разрушать его. Мы гарантируем, что из нашего дома никто по советским войскам стрелять не будет…
Я внимательно разглядывал эмигранта. Несмотря на внешне опрятный вид, во всей его фигуре было что-то опустившееся: согнувшиеся плечи, потухший взгляд. Так выглядят люди, у которых уже потеряно все — нет Родины, нет будущего, нет цели в жизни, и живут они только потому, что надо как-то жить… В глазах его, когда он смотрел на меня, не было ни просьбы, ни ожидания ответа. В них было, пожалуй, только некоторое любопытство от разговора и встречи с человеком его родины, о которой он, наверное, не раз вспоминал в эти годы…
Пообещав ему распорядиться, я спросил его:
— Неужели вы не знаете, что всякие «превосходительства» ликвидированы у нас вместе с царизмом? И названия Санкт-Петербург тоже давно нет. После него уже был Петроград, а сейчас этот город носит имя Ленина и называется Ленинградом.
— Извините меня, — ответил он, — конечно же, мне это известно. Но в нашем кругу все осталось по-прежнему, и я даже в разговоре с вами допустил ошибку…
— Прощайте! — сказал я ему и пошел к машине.
…Шел десятый день боев в Берлине. После полудня мне позвонил командир 63-го полка полковник Г. Д. Емельянцев и доложил, что взят в плен немецкий адмирал со своим адъютантом.
— Они вместе с группой офицеров и солдат пробивались из Берлина, а потом укрылись в бункере. Адмирала и его адъютанта — полковника мы накормили. Что мне дальше делать с ними?
Я приказал Емельянцеву под усиленной охраной доставить адмирала и его адъютанта к нам на НП.
Вскоре привезли пленных. Спустившись со своего наблюдательного пункта, который размещался на верхнем этаже большого кирпичного дома на Мюллерштрассе, я распорядился адмирала привести ко мне, а его адъютанта допросить начальнику штаба С. И. Соколову.
В дверь постучали, и в комнату вошел среднего роста, уже начинающий седеть человек. На нем — черное гражданское пальто, берет. Фигура по-военному подтянута. Взгляд светлых глаз холоден. Пригласив его жестом сесть, я закурил. По взгляду, какой бросил на меня пленный, я безошибочно признал в нем курильщика, который уже давно и не нюхал табака. Взяв из пододвинутой мною коробки папиросу, он с видимым удовольствием затянулся и даже внешне как-то обмяк.
— Кто вы? — спросил я его через переводчика.
Он встал и представился:
— Вице-адмирал Ганс Фосс — личный представитель гросс-адмирала Деница при Гитлере.
Потом сел и стал рассказывать: с группой офицеров и солдат они пробивались из Берлина с завещанием Гитлера, по которому гросс-адмирал Дениц остается главой государства. Почти все спутники вице-адмирала были убиты. Он с адъютантом укрылись в бункере, где их и взяли в плен.
— Очень прошу вас, господин генерал, дать мне возможность выполнить волю нашего фюрера — доставить его завещание, — сказал в заключение Фосс.
Его неожиданная просьба возмутила меня. За кого принимает нас этот гитлеровец. Он, видимо, забыл, о своей личной ответственности за все, что творили фашисты на нашей земле. Хотелось бросить ему в лицо все накопившееся за эти годы в душе, но следовало сдержаться. После небольшой паузы я сказал Фоссу, что, по занимаемому мною положению, не могу рассматривать его просьбу. Он может высказать ее в вышестоящем штабе, куда будет направлен. Я поднялся, давая понять, что разговор окончен, и приказал увести пленного. Вице-адмирал Фосс рывком встал, резко повернул голову в мою сторону — отдав честь, и молча вышел.
Начальник штаба уже позвонил в корпус о столь «именитом» пленнике и его адъютанте. Последовала команда: под усиленной охраной немедленно доставить их в штаб.
После завершения боевых действий в Берлине Фосс привлекался для опознания трупов семьи Геббельса, с которой он был близок.
