Под звездою Москвы - Иван Фёдорович Попов
Матье встал, подошел к Альберту и крепко обнял его.
— Я знаю, Альберт, что ты несчастен. Я люблю тебя, брат. И мне жаль тебя. Как только ты вошел, мне хотелось обнять тебя и вместе с тобой погоревать о том, что ты с собою сделал. У меня резкий, нехороший характер, и я вспылил, может быть, оттого, что я боялся своей нежности к тебе. Затем я рассудил и взял себя в руки. И я не боюсь теперь тебя пожалеть и обнять тебя. Я тебя выслушал. А теперь, как я тебе уж сказал, иди. Дверь открыта. Я тебя не приму в наши ряды.
Ласковые слова и спокойствие брата ужаснули Альберта больше, чем его бешеный гнев и негодование в начале встречи.
— Почему, почему ты прогоняешь меня, Матье?
— Ты не усилишь, а ослабишь нас. Ступай и учись мужеству. Ты усомнился в нашей победе. И этим колебал нашу веру в самих себя и наше доверие друг к другу. Это — первое твое преступление и первая твоя беда. Ты хотел взвесить на весах и рассчитать, чей успех вероятней. Это — второе твое преступление и вторая твоя беда. Этим ты отделил себя от родины. Принимай ее несчастья как свои собственные. И тогда при всех поворотах судьбы ты сумеешь остаться ей верен до конца. Ты думал, что величие родины живет только в прекрасных сооружениях прошлого, и ты забыл, что сам ты обязан быть живым носителем и частицей, воплощающей немеркнущую славу отечества. Могут быть разрушены какие угодно памятники, но никогда не сотрется память о доблестях, которые мы совершим. Наше малодушие будет оскорбительней для святынь старины, чем наша решимость пожертвовать святынями во имя победы. Ты еще не готов нести наше тягчайшее бремя. Прощай. Я буду ждать, когда ты придешь иной. Только всей твоей жизнью ты можешь искупить твою вину. Мы издали тебе поможем.
Альберт повернулся и пошел к двери. На пороге он сказал:
— Я ошибся в тебе, Матье. Ты не любишь меня.
— Если бы ты знал, Альберт, на что я решился перед тем, как ты пришел, не сказал бы ты так и ты понял бы, почему я не могу простить тебя. Когда-нибудь ты о том узнаешь.
Альберт вышел из дому. Матье услышал, как снаружи Альберта окликнул Иохим и Альберт дружески ему ответил.
Голос Альберта, среди ночи и тишины, — особенно близкий, родной и привычный, — принес Матье воспоминание детства, воспоминание о счастливых ночах под этим же небом, как издалека приносит ветер с полей запах цветов. Матье захотелось окликнуть Альберта, позвать его, догнать, вернуть. Но зачем?.. Нет, теперь уж незачем. Пусть уходит.
* * *
Шаги Альберта затихли, и очертания его растаяли в темноте. Настороженное ухо Матье услыхало шорох голых ветвей, — это, очевидно. Альберт вышел к каштановой аллее и пробирается через изгородь из акаций.
Матье обошел расположение своего отряда и проверил готовность людей. Все были на месте, все были готовы.
На востоке сияла далекая спокойная звезда. Подходила уже глухая пора долгой зимней ночи. Как раз самое время эшелону трогаться. Но сигнальщики не подавали условленных знаков. «Неужели немцы перехитрили меня?» — подумал Матье.
А ночь текла. Звезды мерцали. Тишина чуть звенела от ветра. Как ни прислушивались Матье и его товарищи, а шума поезда с линии не доносилось. Иногда тишина до того напрягалась, что казалось, и она ждет, когда прозвучит условный сигнал. Но сигнал не звучал. У людей Матье приподнятость ожидания начала сменяться усталостью.
А ночь медленно шла, не останавливаясь. И свет месяца становился все холодней.
* * *
Альберт шел без цели. Он был поглощен только одной заботой: не встретить на пути патруля. Он не знал, куда и зачем ему итти. Его отчаяние было так беспредельно, что он перестал его ощущать. Ему все время хотелось насвистывать.
Когда он дошел до круглой башни, неподалеку от ратуши, ему пришлось переждать в нише фонтана меж колоннами, когда пройдет патруль. Отсюда был виден мост, построенный римлянами, паперть собора святой Жюстины, передний фасад пивной «Под крылом ласточки» и начало узенькой, поднимающейся в гору улицы «Пламенеющей девушки».
Альберт вспомнил девушку, спасшую чужих детей; вспомнил доктора, павшего последней жертвой эпидемии в тот момент, когда благодаря его усилиям и его искусству черный мор был побежден. Он вспомнил и других доблестных деятелей города. В воображении его прошел весь пережитый день, с самого утра, когда он рассматривал в лупу валонскую миниатюру и когда Луиза, войдя, сказала ему: «Вас там спрашивают, Бель-бель».
Проходивший патруль завернул за угол. Альберт вышел из ниши. На колонне висела только что приклеенная афиша. При свете звезды Альберт прочитал о Марике… «Так вот о чем знал Матье, когда я пришел к нему с раскаянием…»
Альберт остановился, вдруг осененный. Затем, возбужденный желанием скорее исполнить, что задумал, он бросился бежать к своему дому. Но сдержал себя и стал пробираться осторожно, чуя каждый шорох: теперь у него была влекущая цель: «…они уже начали расправу, начну и я свою месть… При взрыве погибнут сокровища, которые я оберегал…» Альберту вспомнилось, что Матье говорил о русских: «…проверю и я себя по их примеру».
Придя в подземелье, Альберт быстро проверил все приготовленное для взрыва, и протянул шнур к самому выходу в кустарник.
Но когда нужно было поджечь, он вспомнил о голубоокой мадонне, похожей на его мать.
Он вспомнил глаза мадонны, в которых светилась вера, что все злое минет и на земле зацветет безмятежная радость. Вспомнил ее лицо, освещенное светом весеннего утра, и ее улыбку сладостного созерцания, поставившего себя вне страдании и смерти.
Он подошел к месту, где была лесенка вверх в музей, и долго слушал: в музее было тихо, ни голосов, ни шагов. Судя по отдаленным, еле доходящим звукам, дверь из музея в переднюю была закрыта. Альберт представил себе ясно, как он все проделает в несколько мгновений: повернет рычажок, отодвинет медвежью группу, войдет — освободит холст от рамы и подрамника, свернет холст трубочкой и вернется в подземелье. Он не может решиться на уничтожение голубоокой мадонны. Не колеблясь. Альберт так все и сделал.
Поднявшись
