Человечность - Михаил Павлович Маношкин
Он умолчал, что тылы еще не подъехали, а запасы, предназначенные на завтрак, приказано было сдать на сборный пункт отходящих из-за Дона частей — для тех усталых фронтовиков, которых добровольцы видели днем.
9
ЧАС ПРОБИЛ!
Ожидание и неизвестность кончились. Взводные колонны одна за другой выходили в степь навстречу светлому краешку темнеющего неба. Над головой уже мерцали звезды, ритм марша, равномерный, как ход маятника, убаюкивал. Крылову казалось, что он плыл в бескрайнем теплом море. Впереди плавно покачивался силуэт товарища, рядом были плечи друзей — одно тело, одна воля, один закон: ни шагу назад.
Шли без остановок всю ночь. Постепенно темнота редела, повеяло прохладой. Перед добровольцами был Дон. В свете утренней зари он напоминал Крылову Оку, уютную и свободную.
Негромкие слова команды, и взвод на самоходном пароме, нагруженном до отказа: можно опустить руку в пахнущую рыбой воду и смотреть, как бегут по ладони прозрачные теплые струи.
Толчок. Незаметно подкравшаяся дрема отлетела прочь.
— Быстрей! — Поторапливал незнакомый командир в плащ-палатке.
Батальон спешил: скоро взойдет солнце, и тогда небо станет для него опаснее земли. Взвод высыпал не берег, скрылся в прибрежных зарослях. Утреннюю тишину нарушало лишь шуршание травы под ногами идущих и ровное, быстро отдаляющееся урчание паромного мотора.
Еще несколько минут, и Дона позади уже не видно, словно его и не было. За спиной вставало солнце, красноармейцы наступали на собственные тени, которые укорачивались и укорачивались. Батальон уходил в степь. Неровная, бугристая, она поглотила людей, взяла их в безводный плен, а сверху, с выцветшего, будто присыпанного пеплом, неба палило солнце.
Степь поднимала свой край выше, становилась все пустыннее. Красноармейцы шли и шли — в одну сторону, обратного пути для них нет.
Сбоку, на коне, застыл комиссар батальона. На груди поблескивал орден Красного Знамени, лицо — сгусток мышц, красивые глаза озабочены, губы плотно сжаты. Крылов невольно подтянулся, но комиссар смотрел не на шагающий мимо взвод, а вдаль, откуда пришел батальон.
Непонятное беспокойство охватило Крылова. По сторонам и позади гудело и погромыхивало, а там, где они шли, все будто вымерло под слепящим солнцем. В степных просторах третий взвод стал совсем маленьким, и второй взвод, шагавший в пятидесяти метрах впереди, был маленьким, и четвертый взвод позади был маленьким…
Батальон достиг лесистых оврагов — наконец-то добровольцы укрылись в тени. Позади у них была бессонная ночь и пятьдесят километров пути. Марши-броски в Раменском выглядели забавой по сравнению с этим переходом.
Никто не засыпал: мешала жажда, тревожила неизвестность и смутное ощущение опасности, которая таилась где-то рядом.
— Ну как, брат, — ничего? — поинтересовался помкомвзвода Дрожжин.
— Ничего, товарищ старший сержант, терпимо.
— Где-то внизу вода. Не сходишь?
— Есть!
Крылов, Ванюшин, Клюев и Ющенко — по одному от каждого отделения — собрали взводные фляги и отправились на поиски. Едва они спустились вниз, послышался низкий гул. Летели бомбардировщики — три, пять, восемь, двенадцать, восемнадцать… Без сопровождения, по-хозяйски уверенно — туда, откуда пришел батальон. Они скрылись из вида, а гул не ослабевал: за первой партией показалась вторая, за ней — третья, четвертая. И эти отдалялись, а новые «юнкерсы» и «хейнкели» все летели, им не было конца.
Степь на востоке содрогнулась, еще раз и еще. И вот, не переставая, заработал чудовищный молот. От отдаленных всплесков странного грома даже здесь, в лесистой лощине, дрожала земля. Колебания неровными толчками пробегали по степи, словно она разжижалась, стала восприимчива к ударам, как вода.
Лощина мелела. Теперь вдали видны были мелькающие, как стрекозы, самолетные черточки и едва заметная, изломанная, будто языки серого огня, кромка пыли. Что же там происходило, на переправе?
— Как бы наши не ушли… — забеспокоился Ванюшин. Остальные поняли его беспокойство: у них только одна нить, которая не даст им затеряться в степи, — батальон. Пока он рядом, им не угрожало одиночество.
Они нашли родник, напились, набрали во фляги воды и поспешили назад. За время их отсутствия во взводе произошли перемены: противогазы и скатки шинелей были сложены в кучу. Таков был приказ — освобождались от лишней ноши.
— Держи, родной, — Ломатин протянул Крылову футлярчик чуть потолще карандаша. Женька догадался о его назначении: внутрь следовало вложить листок бумаги с фамилией и домашним адресом. Все теперь было не похоже на Раменское.
Женька повертел эту капсулу в руках. Мрачная вещица, вестница несчастья, но он как-нибудь обойдется без нее. Он бросил футлярчик в кусты.
— Если что — черкнешь в Каширу, адресок здесь… — Ломатин похлопал по часовому карману.
— Сам напишешь! — но темная вещица взволновала Женьку Крылова. Он не хотел думать о том, что стояло за ней, не хотел принимать это всерьез, но товарищи-то принимали. И Малинин написал, и Федя Бурлак, и Грачев. А Саша? Ему захотелось увидеть Сашу.
В первом взводе только что раздали сухари. Женька присел в стороне с Сашей, отстегнул флягу.
— Наши тоже ушли, — Саша выпил воду, принялся за сухарь. — Сухари-то получили?
— Нет… — Женька, наверное, никогда еще не был так голоден, как сейчас. Саша отломил половину сухаря:
— Держи.
— Нет, зачем, — наши тоже получают. — Он не знал, получают ли, но раз дали первому взводу, дадут и третьему.
Саша перестал грызть, сунул сухарь в карман.
— Переправу бомбят…
— Чего ходишь? Лучше бы передохнул.
— Ты… написал?
— Да. А ты, конечно, выбросил?
— Откуда тебе известно?
— Ты же дипломат, — рассмеялся Саша. — Ну, ступай, а то сухари прозеваешь, да и у меня живот подвело.
Женьке все-таки стало легче, оттого что повидался с Сашей, который ни в чем не изменился, хотя немцы бомбили переправу, а наши самолеты не показывались.
Третий взвод тоже получил сухари. Женька невольно удивился, как это Вышегор разыскал затерявшиеся в степи взводы. Но он и его товарищи не знали, что старшина вез и завтрак, только не довез до них, и что кухни больше не существовало…
Едва покончили с сухарями, раздалась команда:
— Приготовиться к маршу!
* * *
Теперь не было походных колонн — были две бесконечные цепочки бойцов, быстро продвигающиеся вдоль травянистой лесной дороги. Вместе с шинелями и противогазами бывшие десантники оставили на месте привала и прошлое, и настоящее. Батальон приготовился к будущему, а оно стремительно надвигалось на него. Тревоги отлетели прочь. Женька Крылов чувствовал лишь одну напряженную волю батальона, ищущего врага. Только вперед, только дальше! Не дать врагу ни одной лишней пяди земли. Встать перед ним, остановить его и — ни шагу назад!
Батальон шел на гудящий запад, а гул тоже надвигался ближе, накрывал, огибал,
