Войо Терич - Семь бойцов
— Слушай, расскажи что-нибудь. Ведь тебе много пришлось скитаться.
— Тебя это интересует?
— Да.
— Скучное это занятие, — начал я. — Работал в одном месте. Выло очень трудно, и я ушел. В поисках хотя бы временной работы переходил из города в город. И вот однажды я опять уходил из одного города. Стоял сентябрь, был прекрасный день. Товарищи мои ходили в школу, изучали ремесло. Только я был вне этого круга. И ей-богу, в этом не было моей вины.
Проходя мимо последних домов, я увидел у забора девушку в гимназическом переднике. Забор был из березовых жердей. Белый и хмурый. А девушка, может быть, на год моложе тебя. Я мельком взглянул на нее и заметил, что и она смотрит на меня. Чтоб начать разговор, я спросил, куда ведет эта дорога. Девушка сделала несколько шагов со мной и рукой показала мне перекресток. Помню, дорога шла на север. «Пешком? — удивилась девушка. — В Сараево?» «Да». — «И не трудно?» — «Нет». — «Я хотела бы тоже уйти далеко». Ее ноги, тонкие у щиколоток, с небольшими сильными ступнями, мягко расширялись кверху. Это были отличные ноги бегуньи.
— Не слишком ли ты разбираешься в женских ногах? — заметила Адела.
— Она печально посмотрела на меня, — продолжал я, — и спросила, не убежал ли я из школы. Когда мы прощались, из дому вышла седая женщина со строгим лицом. «Мария! — крикнула она. — Нет у тебя другого дела, как болтать с бродягами?» Мария покраснела и, кивнув мне головой, убежала. Только пятки сверкали. Эта встреча, пожалуй, была единственным светлым пятном. А потом я вкалывал, как каторжник, в одной корчме от зари до зари.
— И ты ее больше не встречал?
— Встретил.
— Где? Ведь тогда вы случайно познакомились?
— Тогда я был бедняком. А теперь стал богаче всех.
— Где же ты снова ее увидел?
— Я вижу ее от Сутьески. Такая же. Только на год постарше.
Адела опустила голову. От волос ее пахло сосной. Солнечный луч, пробившись сквозь завесу облаков, тонкую и прерывистую, осветил окрестность. Мягкий южный ветер принес аромат цветов.
— Ты — женщина?
— Почему ты так думаешь?
— В глазах у тебя прошлое женщины.
Она повернулась ко мне спиной, но не встала. У меня не хватало больше сил сказать ей еще что-то. Из нашей группы больше никого нет. И она тоже стала в некотором роде сиротой. Она захотела идти со мной. «Но, может быть, ты не первый», — подумал я, и печаль наполнила мое сердце.
— Слушай, нам надо объясниться.
— Берегись, — ответила она, искоса взглянув на меня. В ее взгляде появились насмешливые искорки.
— Я не понимаю тебя, — проговорил я. — Скажи, есть у тебя кто-нибудь? Почему бы не сказать, если у тебя где-то есть суженый?
— Ты меня учишь?
— Не глупи.
Я задыхался от злости на нее, обидные слова готовы были сорваться с языка, но я сдержался. Не знаю, была-ли она красива в эту минуту, но я не мог не смотреть на нее. Мне нравилось даже, как она сердится. Может быть, она только делает вид, что сердится?
— Лучше бы ты пошла с Минером. Он уравновешен и спокоен. А мне иногда хочется ударить и изуродовать тебя, — признался я.
Она не произнесла ни слова в ответ. Меня снова охватил гнев. Заметив это, она стала вести себя с подчеркнутой скромностью, словно бы не видя моего раздражения.
Зато я теперь со всей отчетливостью увидел ее хитрость. И это заставило меня задуматься над двумя обстоятельствами. Не кажется ли ей мой душевный пожар легкомысленным, школярским флиртом? И во-вторых (этот вопрос, что выстрел в воздух), каково, собственно, мое влияние на нее?
Когда мы шли все вместе, я ни разу не заговорил об Аделе с Минером. Он очень легко смущался, если речь заходила о женщинах. И сейчас меня грызло любопытство, что Минер говорил обо мне Аделе. Ведь она сама сказала, что многое узнала обо мне от Минера. А я в первый же день заметил, что Адела произвела на него сильное впечатление, хотя он никогда в моем присутствии не называл ее имени.
— Скажи, что ты и Минер говорили обо мне?
— Он хорошего о тебе мнения, — ответила Адела, глядя на меня, как всегда, спокойным, непроницаемым взглядом.
— А ты согласна с его мнением?
— Неважно, — отрезала она.
Вот такие, на первый взгляд незначительные, детали дали мне почувствовать, что Минер незримо и постоянно находится с нами. Его образ как бы витал в воздухе. И я теперь искренне раскаивался, что не рассказал ему тогда обо всем.
Адела смотрела в землю. И, вероятно, тоже думала о нем. Она сидела долго, молча и неподвижно, словно бы подтверждая мои сомнения. И когда я спросил что-то о Минере, она посмотрела мне прямо в глаза и резко оборвала:
— Есть ли у тебя право вспоминать о таком человеке?
«Нет», — ответил я себе. Я поступил плохо. И не потому, что заговорил о нем, сколько потому, что плохо подумал. Эти слова Аделы разрывали мне душу. Я замер на тропе, как от удара. Руки повисли как плети. Ноги будто вросли в землю…
X
Адела никогда не была откровенна со мной, а после этого разговора она словно еще больше стала бояться упасть в моих глазах. Иногда будто нечаянно она вдруг открывала свое сердце, но, спохватившись, сразу же старалась обратить все в шутку и намеренно придавала разговору легкомысленный характер.
Я понимал, что близится финал: еще один такой удар — и все встанет на свои места. «Или же, — думал я со страхом, — все разлетится вдребезги, или…»
О своей участи с тех пор, как судьба свела нас вместе с Аделой, я почти не беспокоился. Странно, но это так. Располагал я всего сорока патронами, находился в центре чужого мне края, товарищи мои остались лежать у реки, для меня не было места под солнцем, не было никакой надежды, не было шансов на спасение, но я ничуть не тревожился. «Ты сражаешься, сражаешься за республику, где все будут счастливы!» — убеждал я себя. И это была та соломинка, ухватившись за которую, я надеялся попасть в тихую гавань после плавания по бурному морю.
Все большее место в моей жизни занимала Адела. Мне казалось, что она, и только она украсит мой путь золотым ореолом. Бури и скитания мне надоели еще смолоду. И теперь, когда зыбкая пелена забвения подобно тонкому слою мха затягивала в памяти события у реки, я стал думать, что война эта — пустая авантюра, которой не суждено счастливо завершиться. Кто знает, сможем ли мы выдержать до конца?..
Помню, я с увлечением изучал военную науку и теперь хорошо разбирался в ней. Но подобного, как сейчас, душевного состояния мне еще никогда не доводилось переживать. Условия, в которые нас поставила жизнь, делали наши отношения еще более напряженными и тревожными. Я старался проникнуть в тайны сердца Аделы. Я мечтал, чтоб она сама пришла и открылась. Положила б руку мне на плечо и сказала, что любит меня. Пустые мечтания! Но если отказаться и от этих грез, что тогда останется? Одно равнодушное небо? Чего скрывать? Мне хочется постоянно быть рядом с Аделой, ловить сияние ее глаз, согревать душу теплом ее рук. Кроме этого, я ничего не хочу знать.
Кто же ее поверенный, друг и товарищ? И когда это было? Кто первый у нее? И был ли он вообще? Разум подсказывал мне, что все это чепуха. Но чего стоят доводы разума!
Мои мысли постоянно возвращались к нашему маршруту. Пробиваться дальше! Это — единственно разумное, что нужно предпринять. И хотя информация у меня ничтожна, я знаю, что девяносто процентов войск, что участвовали в наступлении, ушли ближе к Италии. Я знаю, что впереди орудуют банды и что по пути будет немало сел, которые защищают сами вооружившиеся крестьяне. Они не обязательно враждебно настроены к нам, но коль скоро мусульманские села, получив оружие от итальянцев, обязались не пропускать нас, то ведь то же самое сделают и многие жители сербских сел, в общем-то не симпатизирующих бандитам. Просто-напросто они будут оберегать свои очаги от гнева итальянцев и немцев. Но самого необходимого я не в силах узнать. Мне неизвестно, возможны ли в этой местности какие-нибудь крупные передвижения наших или вражеских войск. Я не знаю, когда и откуда нагрянет банда. Я не знаю точно, где наши. Могу только догадываться об этом. Но ведь и наши в любой момент могут уйти, и тогда мы окажемся от них дальше, чем теперь.
Переход в Боснию казался мне самым безопасным, конечно, при соблюдении элементарной осторожности, и я решил продолжать путь в том же направлении.
Мы поднимались в гору, касаясь друг друга плечом. Потом я пошел первым. По лицу хлестали ветки.
Посреди небольшой рощицы журчал родник. Это был укромный, тихий уголок природы. Говорливый ручей, казалось, приглашал забыть все тревоги. Разгоряченные ходьбой, мы уселись на прохладную землю. Я смотрел на этот старый источник, как на святыню. Потом подобно мусульманину перед молитвой, омыл в холодной воде руки и ноги. Адела, собираясь сделать то же, попросила меня отвернуться.
Между двумя просеками, одна из которых уходила на север, виднелась глубокая расщелина. Она раскалывала округу на две части и отделяла холмы по ту сторону.
