Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)
Валентин — поэт и романтик, бросал «тридцатьчетвёрку» то вправо, то влево и ругался самым отборнейшим магом, потому что никак не мог вырваться из адского пекла, из этого гигантского по масштабам, всепоглощающего водоворота: и «тридцатьчетвёрки», и Т-70, и «тигры», и «пантеры», и «фердинанды» — всё смешалось, всё изворачивалось, всё стреляло, всё горело, всё гибло! А срывающиеся с машин танковые башни взлетали в воздух так, словно они были легче спичечных коробков…
Непредсказуемый поток боя вышвырнул «тридцатьчетвёрку» братьев Котляковых к самому берегу реки Псел, И тут-то ли Снарядом, то ли миной — танку порвало гусеницу.
Василий, мокрый и грязный, с лицом, напоминающим физиономию аборигена Африки, выглянул наружу через верхний люк. Бой шёл чуть в стороне, и шум его был поистине страшен.
— Ребята, — скомандовал Василин, — всем выйти наружу— и быстренько: давайте отремонтируем гусеницу!
Владимир, Валентин и Фёдор вылезли из танка, как из преисподней — чумазые, как черти. И, глотнув первым делом свежего воздуха, бросились к искорёженной и слетевшей с катков гусенице.
Василин отошёл к краю хлебного поля, сорвал созревший колосок, растёр его, понюхал: ах, как прелестно и мирно он пахнул! Лейтенант попробовал зёрнышки на вкус и от удовольствия на какое-то время даже прикрыл глаза. Господи! Мирное поле и злаковые с жёсткими щекочущими, усиками!.. А рядом, — чёрт бы его побрал! — в двухстах-трёхстах метрах это же поле, но уже с сожжённым, затоптанным в пух и прах хлебом.
Василий открыл глаза, сделал по хлебному полю несколько шагов и вдруг увидел гнездо. В нём лежали маленькие, голубые в крапинку яички. А рядом — птица: пронзённый то ли пулей, то ли осколком жизнелюбивый жаворонок.
Лейтенант нагнулся, потрогал мёртвую птицу пальцем. Тельце жаворонка было ещё тёплым. Значит, совсем недавно, всего несколько минут назад война оборвала жизнь этой жизнерадостной пичужки. И теперь не её голос разносится над пшеничным полем, а голос страшного, всё сметающего на своём пути танкового сражения. И кто знает, выживут ли они, люди, в этом сражении, или же их судьба уподобится судьбе этой славной, но уже мёртвой, пичужки.
Василий круто повернулся, быстро пошёл к своему танку.
— Ну что, — спросил он, — как идут дела?
— Ещё минут семь, — ответил за всех Фёдор, — танк будет готов к бою. Серьёзно.
— Чёрт возьми! — буркнул негромко и недовольно Василий. — Не долго ли вы возитесь с одной гусеницей, ребята? Так ведь…
Ему не дали повозмущаться: из оврага, словно акула из океанских вод, вынырнула дымящаяся «пантера» и, проползи несколько метров и не видя кошляковского Т-34, остановилась. Прокопчённый до безобразия экипаж через нижний люк выскочил из танка и, сняв комбинезоны, принялся ими сбивать пламя с башни.
— Ребята, у кого из вас оружие с собой? — крикнул приглушённо Василий.
— Ч-чёрт! — выругался Владимир. — Наше оружие в танке осталось! Подождите, я мигом…
— Но «мигом» не получилось: немецкие танкисты увидели братьев Котляковых и Фёдора, и, залопотав что-то по— своему, бросились на них в рукопашную.
— Ну, ребята, держись! — выкрикнул Валентин и угрожающее занёс над головой огромный гаечный ключ. — А ну, гады, кому тут мозги подкрутить?!
Схватка была жестокой и короткой: двух немцев танкисты сразу же положили насмерть, двое — сбежали. И их никто не бросился преследовать. Не до этого было. Валентина же один из убитых немцев ранил ножом в плечо. И он сейчас морщился, обнажая плечо для перевязки.
«Тридцатьчетвёрка» с натянутой уже на катки гусеницей начала медленно отъезжать от реки и только сунулась было на взгорок, как прямо перед самой башней взметнулся в небо огненный смерч, приправленный сухой июльской землёй.
— Валька! — заорал Валентин. — Засеки, откуда по нам палят?
— А хрен их знает! Сейчас соображу…
— Соображать некогда! — вмешался Владимир. — Смотри, на нас «тигр» прёт на всей скорости!
— Где?… А, точно! Ну-ка, брательник, наведи на него своё орудие!
— Дьявольщина!.. Не могу, Васька, не могу! Что-то заклинило наше орудие…
— Ах, Володька, вечно ты…
— Замолчите! — закричал им Валентин. — У нас нет времени на пререкания! И вообще — у нас ни на что нет времени! Я иду на таран!.. — Как вы… Согласны?…
Василий и Владимир промолчали, а Фёдор истово закрестился:
— С нами Бог! Он нам поможет! На святое дело идём: за Родину, за…
Страшной силы удар потряс танк, вздыбил его вверх как игрушку. И весь экипаж «тридцатьчетвёрки» мгновенно провалился в мёртвую тишину…
Владимир, тихо постанывая, выполз из танка, огляделся. Мощный и «неуязвимый» немецкий «тигр» лежал неуклюже на боку и дымился. Их же танк Т-34 бесстыже вздыбленным передком придавливал его к земле, словно бы не желая более пускать это чудовище в схватку. И снова была разорвана гусеница…
Владимир по одному вытащил из танка братьев Василия и Валентина, заряжающего Фёдора Полежаева, уложил их на травке. Они, оглушённые встречным тараном, были без сознания.
А страшный бой продолжался и всё приближался к «разутой» «тридцатьчетвёрке» Кошляковых. Василий в ярости колотил кувалдой по проклятой гусенице, но один он ничего не мог сделать, да и вообще Т-34 надобно было сначала стягивать с опрокинутого «тигра», иначе ремонт гусеницы был бы бесполезен. И слёзы бессилия — вместе с обильным потом — катились по щеке танкиста.
Откуда-то со стороны Берегового вынырнула машина — «полуторка». Из кабины её выпрыгнула Фаина с сумкой медикаментов.
— Что? Что случилось? — на ходу закричала она. — Где Валентин, Владимир? Где он?
Владимир молча указал на лежащих без сознания танкистов. Фаина быстро осмотрела их и, облегчённо вздохнув, сказала, что они скоро очнутся, а сама склонилась над Валентином. Разглядев его ножевую рану, с которой соскочила повязка, она достала пакет, начала перебинтовывать плечо.
— Ах ты, мой миленький, — приговаривала она, — ах ты, мой родненький! Ну потерпи, потерпи немного… Я сейчас…
Со стороны хлебного поля показался пылающий танк Т-34. С него, выскочив из верхнего люка, спрыгнула одинокая фигурка. А металлический факел продолжал самостоятельно нестись к реке. До берега он не доехал: взорвались боеприпасы и башня «тридцатьчетвёрки» в одну секунду улетела далеко в сторону.
Увидев эту страшную картину, Фаина ещё сильнее прижала к себе ещё не пришедшего в сознание Валентина.
— Господи! — стонала она, орошая лицо Валентина слезами. — Да что же это такое творится!.. Мамочка ты моя родненькая!.. Помоги нам, господи!..
Владимир, ошеломлённый увиденным и оглушённый до сих пор тараном, молча, будто бы контуженный, смотрел на пылающий костёр «тридцатьчетвёрки», на приближающегося танкиста, минуту назад выпрыгнувшего из бронированной машины, которая теперь совсем не была похожа ни на танк, ни на что-либо другое.
— Зенин?… Никанор?… — Владимир вглядывался в подошедшего танкиста и с трудом узнавал его. — Это ты?
Тот криво усмехнулся:
— Я, конечно, а кто же ещё… Воды у тебя нет? Пить хочу — просто ужас!
— В фляге нет, кончилась… Да вот же, Никанор, река… Вот берег!
— Пойдём, Володя, попьём. Да умоемся. Устал я…
Они попили из Пела, сполоснули лица, и только тогда Зенин спросил:
— Видел, как меня?!
Владимир молча кивнул головой.
— Суки фашистские! — сквозь зубы сплюнул Никанор. — Чуть заживо не изжарили! А за что, спрашивается? За то, что я коммунист и исправно выполняю партийные поручения?…
— Не горюй, Никанор, мы вот тоже… Но разминулись…
— И… что? Все — насмерть?
Владимир улыбнулся:
— Не угадал, Никанор! Мы — Кошляковы — живучие! Смотри левее, вон гуда, за куст: лежат-отлёживаются гвардейцы, в себя приходят…
Зенин проследил за пальцем Владимира и тут же громко вскрикнул:
— Фаина?… Владимир, это же Фаина, а?… Фаина!..
А Фаина в это время была занята застонавшим, приходящим в себя Валентином. Она, низко наклонившись к нему, слегка, касалась губами его шеи, щёк, закрытых глаз, губ и что-то бессвязно шептала, сама плотно сомкнув веки.
— Фаина! — снова, но уже в отчаянии, воскликнул Никанор. — Фаина, посмотри на меня!
Фаина чуть приподняла лицо и, мельком взглянув на капитана напрочь отсутствующим взглядом, снова перевела взор на Валентина.
— Что?… — вдруг шёпотом спросил Никанор. — Что с нею случилось? Володька, зачем она так, ведь мы с ней… Зачем? Что случилось?
Владимир смахнул пот со лба, отвёл глаза в сторону.
— Знаешь, Зенин, по-моему, у вас с Фаиной было обыкновенное фронтовое увлечение.
— Что ты? Что ты мелешь, Кошляков?
— Я не мелю, а говорю тебе, кажется, всю правду.
