Ежи Анджеевский - Пепел и алмаз
Крашеная блондинка не сводила огромных, с поволокой глаз с красавца доктора. Его крупная, круглая голова в черном шлеме блестящих волос, смуглое лицо с массивным подбородком, густо поросшие волосами руки — все это в ее разыгравшемся, разгоряченном вином воображении делало его идеалом современного мужчины. И каждое сказанное им слово, звук голоса только усиливали производимое его внешностью впечатление.
Остальное общество, окружив мило щебечущую Ганку Левицкую, не интересовалось их разговором. У Краевского был утомленный вид. Сняв очки в толстой роговой оправе, он медленно протирал их носовым платком, глядя прямо перед собой тусклыми близорукими глазами навыкате.
Дроздовский посмотрел на него с нескрываемой жалостью.
— Так-то, дорогой пан адвокат. Это надо ясно себе представлять. Война убила веру в высокие идеалы. Слишком много мы видели. Шулеры и обманщики раскрыли свои карты. Теперь нас не проведешь.
Адвокат продолжал протирать очки.
— Что же, по-вашему, в таком случае остается делать?
— Очень много, пан адвокат. Жить.
— Ах, вот что! Полнота жизни, динамизм. Опять èlan vital[4]?
— При чем тут èlan vital? Разве нельзя обойтись без этих формул, эпитетов и красивых фраз. Просто жить, без всякой определенной цели.
— Но все-таки?
— Ну, если вам так хочется, само отрицание цели — уже цель.
— Браво! Прекрасно сказано! — воскликнула блондинка.
Адвокат продолжал протирать очки.
— А я вам скажу, что это такое.
Он стукнул пальцем по столу.
— Нигилизм? — засмеялся доктор.
— Хуже. Смерть. Да, да, не смейтесь, пожалуйста. Это даже не болезнь уже, а смерть.
— Но, пан адвокат…— хотела возразить блондинка.
Краевский нетерпеливо передернул плечами.
— Смерть, смерть, — с ударением повторил он и всем телом навалился на стол, словно подкрепляя этим справедливость и незыблемость своего приговора.
Но на Дроздовского его слова не произвели никакого впечатления.
— Мне очень жаль, пан адвокат, но я отнюдь не чувствую себя мертвецом. Просто я хочу сохранить трезвость суждений и не смотреть на мир через розовые очки. Жизнь надо принимать такой, какова она есть. И делать для себя из этого определенные выводы.
— Воображаю, что это за выводы, — буркнул адвокат.
— Очень простые. Вы, если не ошибаюсь, католик?
— Да.
— Ну вот! Значит, вам, наверно, небезразлично, где вы окажетесь после смерти — в раю или в аду?
Адвокат поправил очки.
— Дорогой мой, зачем так упрощать, ведь мы живем не в средние века. Конечно, я верю в высшую справедливость…
— А я вот не верю. Я об этом ровно ничего не знаю, а главное — знать не хочу. Точно так же нет мне никакого дела до всех этих так называемых идей. Я хочу просто пожить в свое удовольствие, только и всего. Но о чем мы, собственно, спорим, пан адвокат? Разве вы, между нами говоря, не хотите того же?
Адвокат не успел ответить, так как к их столику подошел Котович. Ему тотчас же освободили место.
Он сел, отирая платком высокий, красивый лоб.
— Вы не представляете себе, что они вытворяют — Сейферт и Коханская. Это что-то невероятное!
Он налил в бокал немного вина, разбавил содовой водой и стал медленными глотками пить шипучую смесь. Все с любопытством наклонились к нему.
— Что случилось? Кого убили?
— Ну, только этого не хватало, никто никого не убивал. Но сцена, говорю вам, потрясающая. Он — в чем мать родила, она — в вечернем туалете…
Ганка Левицкая широко открыла голубые наивные глаза.
— Как это, в чем мать родила? Что вы хотите этим сказать?
— То, что говорю, — засмеялся Котович. — Голый, в полном смысле этого слова. Замечательная сцена! Пожалуй, длинновата немного и утомительна, но посмотреть стоит.
— Но почему же голый? — не унималась Ганка Левицкая.
Вокруг засмеялись. Левицкая надулась.
— Чего вы смеетесь? По-моему, я не сказала ничего глупого. Какие вы все противные. Пан директор, дорогой, — обратилась она к Котовичу, — почему они надо мной смеются?
— Вы прелестны, — ответил он. — Очаровательны!
— Правда! А они этого не находят и все время смеются…
Крашеная блондинка наклонилась к своему соседу.
— Посмотрите, как она ломается.
Дроздовский с безразличным видом пожал плечами.
— Если ей это доставляет удовольствие…
— А вам нравится? Все в восторге.
Он ничего не ответил и только ближе придвинулся к ней. Она почувствовала на шее его горячее дыхание, запах никотина и винного перегара.
— Мы не одни…— шепнула она.
— Вас очень заботит мнение окружающих?
— Нет.
— Тогда в чем же дело?
— Это правда, что вы уезжаете на будущей неделе?
— Да.
— Бросаете больницу?
— Конечно. Мне здесь нечего делать.
— А куда вы собираетесь ехать?
— На запад. Нижняя Силезия, Вроцлав, Легница. Впрочем, на месте видно будет. Теперь самый подходящий момент. Неразбериха, земля ничья. Сейчас там можно раздобыть все, что угодно.
— Как я вам завидую, — вздохнула блондинка.
Он сжал ее ногу коленями.
— Ну, это дело поправимое.
— Вы думаете?
— Уверен.
— А муж?
— Ох, уж этот муж! Даже неизвестно, жив ли он.
— Не говорите так, пожалуйста.
— А если жив, то когда еще вернется, да и вернется ли вообще!
Котович подсел тем временем к Краевскому.
— Ну как? — спросил адвокат. — Есть?
Котович развел руками.
— Я просто в отчаянии. Ровно в половине десятого деньги должны были быть у меня. Вы ведь меня знаете, пан адвокат, еще не было случая, чтобы я кого-нибудь подвел. Если я назначил время, то тут хоть земля разверзнись…
— Но сейчас, кажется, не разверзлась.
Импресарио снова развел руками.
— Роковое недоразумение! Завтра в первой половине дня я сам принесу вам деньги. Можете на меня положиться.
Мимо, сопровождаемая Хелмицким, прошла улыбающаяся Станевич.
— Посмотрите, какого парня отхватила майорша!
— Полковница, — поправил Краевский. — Станевич получил у Андерса чин полковника.
— Что вы говорите? А я не знал. Она здесь одна?
— С Путятыцкими.
— Ну, конечно, она, как всегда, в высшем обществе.
Он незаметно обернулся. Станевич представляла Хелмицкого своим знакомым.
Лили Ганская явилась в десять часов. Она быстро прошла через бар, с улыбкой кивнула Кристине и исчезла в коридорчике за буфетом. Кристина проскользнула следом за ней. Лили снимала летнее спортивное пальто.
— Ну, как дела, дорогая? Много работы?
— Ужасно. Я уж боялась, что ты не придешь.
— Представь себе, я проспала, — засмеялась Лили. — Легла после обеда и, как сурок, проспала до вечера. Посмотри, у меня не опухло лицо?
— Нисколько. Ты прекрасно выглядишь.
Лили вынула из сумочки гребенку и стала расчесывать густые черные вихрастые, как у мальчишки, волосы.
— Послушай, дорогая…— сказала Кристина.
— Ну?
— Ты очень будешь сердиться, если я сегодня смотаюсь в одиннадцать?
— В субботу? Ты с ума сошла! Что случилось? Ты нездорова?
— Нет.
Лили внимательно посмотрела на нее.
— Так в чем же дело?
— Ни в чем. Просто мне хочется пораньше уйти.
— Ой, Кристинка…
— Что?
— Лучше признайся.
— В чем?
— Мальчик?
Кристина обняла ее и поцеловала в щеку.
— Лилечка, ты потрясающе догадлива!
— Значит, мальчик?
— Может быть.
— Красивый хоть, по крайней мере?
— Забавный. Страшно самоуверенный.
— Ну, это не ново. Но красивый?
— Не беспокойся, я не влюблюсь.
— Надеюсь. Кто он такой? Я его знаю?
— Пожалуй, нет.
— Нет? Кто же это? Умоляю тебя, Кристина, скажи, я умираю от любопытства. Как его зовут?
— А я не знаю.
Лили сделала большие глаза.
— Как это не знаешь?
— Очень просто. Не знаю, и все.
— Не знаешь, как его зовут?
— Правда, не знаю. И меня это не интересует. Разве это имеет значение? Ну как, решено? А в следующую субботу ты будешь свободна.
— Катись! — буркнула Лили, вынимая пудреницу. — Сумасшедшая! А старик тебя отпустит?
— Пусть попробует не отпустить. Ну, пока! А об этом никому ни слова, ладно?
Когда она вернулась за стойку, ее сразу обступила нетерпеливая толпа. Но она улучила минуту и поверх голов окружающих поискала глазами Хелмицкого. За столиком его не было. Музыка из соседнего зала не доносилась. Куда же он девался? Она даже немного встревожилась, но в ту же минуту увидела его: он сидел за столиком Путятыцких спиной к буфету и разговаривал с Фредом.
Вейхерт во время оккупации был связан с лондонским правительством. А теперь, не успев сориентироваться, к кому выгодней примкнуть, оказался в демократической партии. До сих пор благодаря хорошим отношениям со Свенцким у него было прочное положение в городском совете, но он не знал, как сложатся обстоятельства в ближайшем будущем, когда назначат нового бургомистра. Поэтому в последнее время он пытался сойтись поближе с людьми из ППР. Своего соседа по столу, Подгурского, он знал совсем мало. Тот пил наравне со всеми, но разговорчивей не становился: сидел мрачный, замкнутый, и все попытки Вейхерта завязать с ним разговор разбивались о его угрюмое безразличие.
