Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.3. Дружба

— Нет, умер. Только что унесли.

— Мой папа тоже командир. Танкист. Мамочка была веселая, когда мы жили вместе. Один раз она смеялась даже до слез. Это когда мы с папой устроили театр, я нарочно играл на пианино, а он плясал. Он покупал нам игрушки и носил нас на руках. Меня, Таню, мамочку тоже носил… Или всех сразу…

Душно в блиндаже. Пахнет лекарствами, стонут раненые. За занавеской, в перевязочной, дежурная сестра выговаривает за что-то санитару, который пришел сменить Леню Мотина. И сквозь все звуки пробивается тоненький встревоженный детский голосок:

— Моего папу тоже ведь могут убить?

— Спи, хлопчик, спи!

«До чего хорош этот Леня Мотин, — думает Иван Иванович. — Вот такой же хороший парень был Никита Бурцев».

В откосах балки норы блиндажей. Возле одного из них устроена полевая кухня: низкий навес под тростниковой крышей, сверху слегка прикрытый дерном, печь из кирпичей. Труба от печи выведена по земле в сторону, топить приказано с опаской, главным образом по ночам. А чего тут опасаться, когда кругом дымят пожары? Но ночью и перед рассветом был сильный артобстрел, бомбили самолеты, и кухня с завтраком запоздала.

Тамара Спирина дула на шипевшие дрова, щурила глаза, влажные от едкого дыма. Поварской колпак ее сбился на затылок, курносое лицо под колечками кудряшек все раскраснелось и было запачкано сажей.

— Тьфу, пропасть! — сказала она, поднимаясь. — Кругом сушь — воробью напиться негде, а из дров вода течет. Чтоб этому помпохозу тюрьма приснилась! Где он такой коряжник раздобыл, что никакая разжига не берет?! Не иначе как с переправы…

Мелькнув на солнце белым халатом, повариха исчезла в блиндаже, вынесла маленький красный сундучок, вынула из него желтые и черные трубочки, похожие на макароны, и сунула их в дрова. Послышался быстрый энергичный шорох; огонь, словно разбуженный, светло ворохнулся в топке.

— То-то! — сказала довольная Тамара и вздрогнула, услышав за спиной шаги.

— Здравствуй, царь-баба! — приветствовал ее подходивший Логунов.

— Здравствуйте! — степенно ответила Тамара. За последнее время она очень располнела на поварской должности, хотя ни душевные ее переживания, ни фронтовая обстановка не располагали к этому.

— Что запоздали с завтраком? — уже строго спросил Логунов. — Раненые нервничают.

— Товарищ комиссар, я сроду не запаздывала, но продукты привезли с опозданием. А тут бомбежка… Не стану же я готовить с песком пополам. Да еще дрова — хоть плачь! Течет с них вода живая.

— Горят ведь! — возразил Логунов, глянув на печь, до половины врытую в землю.

— Горят, теперь раздула… Вы бы шли, товарищ комиссар, а то заметят дымок, да и шарахнут сюда.

Разговаривая, Тамара засыпала крупы в котел для каши, проходя по своей «рабочей точке», задвинула пинком беспокоивший ее сундучок под лавку.

— Скажите, как мне пройти к начальнику госпиталя? — послышался звонкий девичий голос.

Логунов круто обернулся.

На тропе, идущей по дну балки, стояла девушка с вещевым мешком в руке…

— Варенька! — крикнул Логунов и, почти не прихрамывая, подбежал к ней.

Он сразу узнал ее, хотя ничего похожего на прежнюю Варю Громову не было. Только глаза, удлиненные, глянцево-черные, в густых щеточках ресниц. Но и глаза не те: исчезло доброе, доверчивое выражение, исчез задорный блеск юности. Все лицо Варвары, похудевшее, покрытое густым загаром, выражало глубокую серьезность; и не то усталость, не то скрытое душевное страдание сказывались в опущенных уголках твердо сжатого молодого рта. Платон даже не разглядел, во что она была одета, так рванулся к ней.

Но лишь удивление промелькнуло в ее глазах: значит, сердце осталось спокойным при виде этого смуглого крепыша. И когда она узнала его, волнение не стеснило ей грудь, не зажгло на щеках румянца.

— Здравствуй, Платон! — сказала она просто и радостно. — Как хорошо, когда встречаешь земляков!

Логунов не нашелся, что ответить и, сжимая обеими руками протянутую ему теплую ладонь, продолжал молча смотреть в лицо девушки. Ох, если бы он мог обнять ее, прижать к груди и расцеловать! Но ничего такого нельзя было сделать: судя по тому, как они встретились, все между ними осталось по-прежнему, за год разлуки она ни на шаг не приблизилась к нему.

— Что вы тут делаете… на кухне? — спросила Варя, осторожно высвобождая руку и переводя взгляд на миловидное лицо поварихи, выглянувшей из-под навеса. — Томочка! Ты тоже здесь?

Они обнялись, словно девчонки-школьницы.

— Где же Наташа? Лина где? — спросила Тамара.

— Работают в городе как полевые санитары…

— А меня опять на кухню определили. Это дело тоже важное.

Артиллерийский снаряд шумно разорвался неподалеку от балки.

— Товарищ комиссар, идите к нам под навесик, — предложила Тамара, не понимая, отчего Логунов не уходит обратно.

— Вы думаете, здесь надежнее? — спросил он с невеселой усмешкой, однако под навесик вошел и присел на лавку подле Варвары.

Только теперь он заметил на ней короткую юбку, сделанную из куска плащ-палатки, сапоги и чулки, сшитые из солдатских трикотажных обмоток. Гимнастерка, туго перехваченная ремнем. Пилотка. Через плечо санитарная сумка.

Варвара сидела, красивая и в этом нескладном наряде, выложив на коленях вверх ладонями маленькие руки.

— Варварушка! Расскажи о себе! — попросил Логунов, чтобы хоть как-нибудь завязать разговор, и влюбленно потрогал форменные пуговки на манжете ее гимнастерки. — Ведь я тебя больше года не видел!

Все пережитое им, глушившее личное чувство, сразу отошло, а чувство вспыхнуло, словно пожар в сухом лесу, до корней прокаленном солнцем. Если бы здесь не было Тамары, Логунов покрыл бы поцелуями маленькие работящие руки Вари. Но Тамара, помешивая что-то в котле, смешивала и мысли Логунова. Он кашлянул, закурил, нервно покусывая мундштук.

— Я своего Петю так и не видела с тех пор, как он приходил на переформирование, — сказала по-бабьи певуче Тамара, косясь на сидевших гостей уголком глаза. — Теперь повисла бы ему на шею при всем честном народе, ей-богу!

Варвара обернулась к Логунову с легкой усмешкой, но поневоле смутилась: тот смотрел на нее неотрывно и, кажется, даже не слыхал слов, неспроста сказанных Тамарой.

— Мне пора, — поднялась Варвара. — Я получила назначение в ваш госпиталь хирургической сестрой.

— Хорошо! — хмуро сказал Логунов. — Я здесь сейчас комиссаром. Был ранен (лицо Варвары осталось доброжелательно-спокойным), ну и застрял… пока. Думаю опять проситься на передовую…

— Куда уж передовее-то? — возразила Тамара, поднимая черпак, свалившийся с плиты после сотрясения от нового близкого взрыва.

— Где Никита Бурцев? — спросила Варвара. — Вы ведь все вместе ушли с Каменушки, вместе и воевали?..

— Никита, наверное, погиб на хуторе Вертячем, в госпитале, который сожгли немцы.

— Погиб? — опечалилась Варвара.

— Ой, товарищ комиссар, что вы наделали! — испуганно вскрикнула Тамара. — Бегите, горит! Господи, хоть бы кашу спасти!

Логунов и Варвара оглянулись: что-то громко зашипело возле них, и сразу светло вспыхнули скамейка, стенка кухни, сделанная из плетня, марлевые занавески на шкафчике, И скатерка на столе, и стол — весь походный уют Тамары Спириной.

Тамара металась, выхватывая из огня то походный термос, то стопку жестяных тарелок, тоненько приговаривала:

— Хоть бы кашу-то! Кашу!

Подбежавшие красноармейцы стали закидывать огонь землей.

— Берем, ребятки! — скомандовал Логунов, шагнув под горящий навес.

Вчетвером они стащили с плиты котел с гречневой размазней и луженый бак с водой.

«Вот! Проявил себя героем в глазах любимой девушки: спас кашу», — досадуя, подумал Логунов.

— Что там вспыхнуло, товарищ Спирина? — строго спросил он.

Тамара плакала, вытирая слезы посудным полотенцем.

— По-порох!.. Порох немецкий под лавкой был.

— Зачем?

— Печку я разжигала. А вы окурок в него бросили…

— Ну, товарищ Спирина, хотя я тоже оказался участником диверсии, но заявляю: такое дело никуда не годится, — сказал Логунов, одергивая гимнастерку и поправляя ремень. — Еще снаряды начнете вместо дров подкладывать!

— Можно двигаться? — спросила Варвара, устраивая удобнее за спиной большую кастрюлю в мешке на лямках.

Логунов взял термос и рюкзак с хлебом. Пошли и сменщик Тамары, и двое красноармейцев — тоже с термосами, большими бидонами и мешками. Тамара, расстроенная событиями нескладного утра, желая хоть как-нибудь загладить свою вину, успела даже напечь пресных лепешек.

— Хорошая женщина, а какой номер выкинула! — говорил Логунов, хмурясь. — Пороховой склад устроила на кухне.