Святослав Сахарнов - Камикадзе. Идущие на смерть
Покачиваясь, побрела назад. Дома долго сидела на кровати молча. В глаза бросился висящий на стене, полуприкрытый газетой, мужнин китель. А Нефедова больше нет… Встала и безмолвно начала собирать вещи. Что оставила, не помнила.
Когда проходила пропускной пункт, дежурный матрос спросил:
— Почему с чемоданом?
— Тут белье.
— Проходи!
Подошел автобус, затолкала чемодан под сидение. Сидела, не замечая, как текут мимо — порыжелый склон сопки, карьер, в котором экскаватор сгребает мелкие желтые, серые камни. Наконец появилась городская окраина, первые дома, проплыл Гнилой угол. Автобус перестало трясти — выехали на асфальт. Началась улица.
От последней остановки до вокзальной площади шла пешком. Болели, чемодан оттянул, руки. В очереди у кассы стояла недолго — московский поезд завтра. Где ночевать? Какая разница — прямо здесь, в зале.
Осталась. Поняла — Нефедов…
Ветер развеял дым от сожженных полей гаоляна. Волны замыли на песчаных пляжах следы солдатских сапог и танковых гусениц. Кончилась война на Тихом океане. На половину земного шара раскинулись ее фронты. Через водную пустыню за тысячи миль везли на нее в судовых трюмах солдат из Америки, через бескрайнюю сибирскую равнину тащили в теплушках краснозвездных уроженцев Поволжья и Казахстана. А еще — японцы, китайцы, австралийцы, жители Вьетнама и Филиппин… Миллионы со всех концов океана.
Это была особая война. Не было никогда таких боев на море. Тысячи судов, десятки тысяч самолетов. Невиданные корабли с плоской палубой, с которой, как с аэродрома, взлетают машины. Большие и маленькие корабли, способные подходить носом к берегу и высаживать роты солдат и взводы танков.
Но столкнулись не только корабли и солдаты. Сошлись народы, по-разному понимающие, что такое добро и зло, полагающие за счастье разное, по-иному считавшие свое место в мире. Разными, не похожими были у них боги, по-разному думали и воспринимали вселенную их ученые, художники и поэты.
Японец оказался существом загадочным. Судьба его осталась так и не понятой. А ведь это был народ, веками приученный к беспрекословному повиновению, который в повиновении ощущал свою силу. Он следовал известным только ему обычаям и предписаниям, их истинности веками учили красочные предания и легенды. Он выигрывал одно сражение за другим, и это укрепило его веру. И вот теперь на него обрушилась война небывалая — война машин. Все рухнуло, погибло то, чему столетиями поклонялся он, а если не погибло, то оказалось не нужным. Что могла значить в такой войне покорность? Зачем собрались на мысе Марпи-Пойнт тысячи? Какой прок был от жертвенности юношей с белыми повязками на головах? Для чего садились они в кабины обреченных на крушение самолетов? Что толку от готовности четырех тысяч моряков, посланных на гигантском корабле к дымящемуся острову Окинава? Убежденность столкнулась с рассудочной необходимостью. Никогда жертвенность не оказывалась столь бесполезной.
Война кончилась одним грандиозным взрывом. Кончилась огнем, взметнувшимся до самого неба. История схлопнулась, часы во всем мире остановились. Они остановились, чтобы начать отсчитывать новое, совсем другое время.
Берег у мыса Херсонес — это голая продуваемая морскими ветрами степь. По выжженной земле стелется желтая колючая трава. Невдалеке на окраине Казачьей бухты стоит небольшое белое здание — детский сад. День за днем из него сюда на прогулку приходят дети. Их приводит, на вид еще молодая, одетая в темное, женщина. Дети разбегаются по степи, из-под их ног прыскают в стороны пятнистые юркие ящерицы. Дети ловят их, а над степью парят прилетевшие от маяка хищные чайки. Маяк стоит на самой оконечности мыса. Здесь много раз грузились на пароходы последние из покидавших город отрядов. Красные, белые, русские, немцы, румыны. Лодками, катерами, а то и вплавь добирались до судов брошенные генералами солдаты.
Таня наклоняется и поднимает из травы тусклую медную пряжку с иноземным орлом. В траве остается лежать почерневший обрывок ремня. Рядом — осколок красной пластмассовой крышки. Крышка от банки, в таких немецкие солдаты хранили сахар, соль. На осколке окончание имени солдата «hell». Его звали Михель. Таня кладет осколок на место и оглядывает степь: что делают дети?
Детей не интересуют рассеянные под ногами приметы прошлого, они продолжают играть, трава им кажется мягкой, а чайки добрыми.
В Крыму, в Севастополе, живет еще один человек, который хорошо помнит Гомеру.
На набережную к штабу флота, напротив которого в воде на каменном постаменте стоит белая колонна — Памятник погибшим кораблям, — каждый вечер приходит адмирал. На старой поношенной тужурке — редкие орденские планки. По ним каждый опытный человек определит — моряк воевал только в короткой войне на Тихом океане. Адмирал доходит до парапета, останавливается и долго смотрит на памятник. Он вспоминает день, когда армейский штаб ему сообщил: среди погибших в Сейсине есть и ваши люди. И назвали — Кулагин и Нефедов. Он разрешил тогда начальнику политотдела повесить объявление.
— У нас должны быть свои герои, — сказал начпо.
А ведь хотел задержать, проверить…
Иногда с ним на улице здороваются незнакомые люди. Наверное, они жили в Корабле. И еще — каждый раз, читая в газетах про управляемые по радио самолеты и роботы, он вспоминает катер, едва не ушедший в Японию.
За памятником, на дне, перегораживая вход в бухту, лежат остовы кораблей. Они лежат цепочкой.
Раздается едва слышный звонок. Это закрывается Аквариум, здание, в подвале которого за прозрачными стеклами плавают безразличные ко всему рыбы.
Он поднялся, как всегда, рано, вышел на крыльцо, потрогал только что поставленные новые перила. Качаются, надо прихватить гвоздем. Не сходя со ступенек, шуганул кур. Белые трусливые птицы брызнули в картофельную ботву. С картошкой он просчитался — купил не тот сорт, подвели венгры. На будущий год рассаду надо брать только у своих.
Будущий год… Сразу за огородом он выкопает пруд и заселит раками. Насчет раков никто еще в районе не чешется, а ведь город возьмет — там на каждой улице ресторан или кафе. Он вспомнил, как матросы приносили ему в Гомера крабов. Он расплачивался за них не махоркой, а папиросами. Крабов было много сразу за кулагинским эллингом. Кулагин… Это из-за него и поперли, выбросили его, как тряпку.
— Слышь, подай молоток! — это жене.
Он начинает осторожно постукивать по гвоздю. Палец бы не прибить. Все надо делать осторожно. А как боялся: выгонят без пенсии! Обошлось — война кончилась, все забылось, все списали на Победу.
Адмирал Кадзума умирал в американском госпитале. Что врачи — здесь недавние враги, он не понимал: его привезли уже с помутненным рассудком. Привезли, потому что свои, японские, определили: «У него эта, новая, болезнь». Сначала выпали волосы, потом ослабели ноги, стало трудно ходить, наконец измерили число красных кровяных шариков, и все закачали головами.
Военные следователи много раз спрашивали его: «Где ящики с пеплом, которые вы вывозили с собой?» Он отмалчивался — привезти ящики был приказ императора, и он не выполнил его.
Настоящую причину болезни знает только он сам. Когда-то он сказал русскому лейтенанту: «Они были такие, как вы». Это он сказал про Ямадо и Суги. Теперь он может видеть их каждый день. Вот они мальчиками бегают по саду. Вот взрослеют, переодеваются в синие морские кители. Вот поднимаются на борт огромного железного корабля. Вот огромный черный корабль затемно выходит из порта…
Адмирал умер в полдень.
— Интересный случай, надо еще раз проверить у него кровь, — сказал американский врач…
Пенсию Куамото на этот раз принесли в начале недели.
— Скажите спасибо, что вам ее не уменьшили, — сказал, протягивая конверт, почтовый чиновник — Сейчас тем, кто был в плену, ее сокращают. Впрочем, смотря у кого какой был плен.
Он ушел, а Куамото, пересчитав деньги, покатил, толкая одной рукой колесо инвалидной коляски, из прихожей в комнату. За окном глухо шумел огромный, безразличный к судьбе старика, город. Улица, на которую выходило окно, была узкая, окна на противоположной стороне смотрели прямо на Куамото, но были еще закрыты шторами.
Он не стал завтракать, а подкатил к токаномо и снял с полки книгу. Сосед покупает ему только книги о войне. Больше всех написали и наиздавали книг про войну американцы, и каждый раз читающий их старший лейтенант мрачнеет.
На этот раз ему попалось описание перехода через океан крейсера «Индианополис». Крейсер вез первую в мире атомную бомбу. «Во время стоянки в атолле корабль был атакован миниатюрной японской подводной лодкой, — прочитал Куамото. — Лодка по неизвестной причине затонула у самого борта, офицер, управляющий ею, был взят в плен, второй член команды утонул. Спустя несколько дней его труп был найден на берегу. Если бы им удалось потопить крейсер, бомба не была бы сброшена на Хиросиму».
