Павел Кодочигов - Так и было
— Замолчи, чего ты? — крикнул Иванов, но Шестой, продолжая бежать и стрелять, все звал и звал мать.
Новые разрывы мин накрыли роту. Убежали от них, стали перекликаться. Шестой не отзывался. Чуть передохнув, Иванов пополз назад. Шестой лежал на боку, поджав к животу ноги. Рот раскрыт в последнем крике. Лицо, руки, гимнастерка черны от копоти. В каком-то метре от него свежая воронка.
Иванов присел рядом, пораженный и смертью Шестого, и его необычным поведением перед ней. Каких-то два часа назад улыбался человек, на хуторе сбил выскочившего на него из-за угла охранника, гранату в сарай, из которого начали стрелять, кинул, и вот...
Жаркий летний день только созревал, а Иванову казалось, что он на исходе, и перед глазами были не только Шестой, но и наполненная трупами яма, и та девчонка, которая привела к ней. Он сидел, потряхивал головой, чтобы избавиться от этого наваждения. Не проходило. Поднимался как старик. Сначала встал на корточки, потом на ноги. Нагнулся, засунул в карман документы Шестого, забросил за спину его автомат. Еще раз посмотрел на убитого и пошел.
Они встретились глазами на том месте, от которого он пополз разыскивать Шестого. Старый, с дряблыми щеками немец — и он. Их разделяло не более пяти метров. От неожиданности оба замерли, в то же мгновение дернули вверх автоматы и нажали на спусковые крючки. На какую-то долю секунды он опередил врага. Ноги фашиста подогнулись, он схватился за живот и ткнулся лицом в землю. И Гришка упал — если появился один, то могут объявиться и другие. Закрутил головой, ожидая нападения, но никого не увидел. По выстрелам своих определил, что рота залегла. Стал окапываться.
Грунт был песчаный. Саперная лопатка легко входила в него. Копал зло, переживая и смерть Шестого, и неожиданную встречу с немецким автоматчиком. Копал, не сводя с него глаз, — вдруг очухается. Еще не углубился наполовину, как лопатка замерла, — запоздало подумал, что вместо немца мог валяться здесь он, Гришка Иванов. Комар вот так же бы впился ему в щеку, а он и не чувствовал бы его укуса.
Это был не первый убитый им немец, но те, прошлые, все находились от него далеко, самые ближние метрах в ста. Вот так, глаза в глаза, первый раз, но никакого раскаяния, никакого угрызения совести, ничего подобного он не испытывал. Может быть, потому, что свеж в памяти лагерь и жалко Шестого? А может, потому, что привык к смертям, очерствела душа за три с лишним года войны и нет в ней жалости к тем, кто принес столько горя...
— Где Шестой? — спросил, опускаясь рядом, Малышкин.
— Убит, товарищ капитан. Миной. Чуть не прямое попадание.
Командир роты, о чем-то думая, прищурил глаза, потом кивнул вперед:
— А этот твой?
— Чуть лбами не столкнулись.
— Вижу. Посмотри, нет ли у него чего пожевать? И документы прихвати.
— Есть, товарищ капитан.
Произнес по привычке бодро, а обыскивать, что-то брать у убитого не хотелось. Чтобы не переворачивать мертвеца, обрезал ремни и, не прикасаясь к трупу, вытянул ранец. В нем нашлись галеты и колбаса. Прежде чем лезть в карманы за документами, помедлил и еще бы не решился, если бы не подогнал Малышкин.
Потянулся за фрицевским автоматом и получил новый приказ:
— Флягу отстегни. Есть в ней что?
— Да, булькает.
— Забери.
Солдатскую книжку и письма фрица Малышкин, не глядя, засунул в полевую сумку, отвернул пробку фляжки, понюхал.
— Что-то спиртное. Будешь?
— Я не пью, товарищ капитан.
— А я выпью. Не думал, небось, фриц, что на тебя напорется, — усмехнулся командир роты. — Не отравил вино, как травят они воду.
Уже несколько дней пробавлялись на сухарях, и те кончились, но капитан отломил лишь маленький кусочек колбасы, равнодушно сжевал его и поспешил на временный КП роты, куда связисты должны протянуть линию связи. Автоматы Шестого и фрица прихватил с собой.
— Поступят новенькие — сразу вооружим по-настоящему.
Машинально жуя и глотая колбасу, Иванов чуть было не расправился с ней, да вспомнил о Карпенко и поспешил спрятать оставшееся в свой вещмешок.
6. Хутора, хутора...
Метрах в семистах от опушки на небольшой возвышенности чернел хутор с большим домом и многочисленными хозяйственными постройками. Между ним и лесом — траншея. Свежая, даже бруствера не замаскированы. И пустая! На хуторе тоже никакого движения. Низкое вечернее солнце бьет в глаза, мешает получше рассмотреть местность, но капитан Малышкин уверен, что противника впереди нет, и озадачен этим. Зачем же траншею копали? Одни копали, другие занять должны, да опоздали? Еще раз оглядев хутор и шоссе за ним, командир роты махнул рукой.
Солдаты тоже успели все рассмотреть и прикинуть, поэтому побежали к хутору дружно, подгонять никого не пришлось, но дальше траншеи продвинуться не удалось — по шоссе примчались грузовые машины, из них повыскакивали фрицы и открыли такой огонь, что пришлось в траншею прыгать. Не будь ее, так они, пожалуй, и до леса бы отогнали.
— Спасибо фрицам, побеспокоились о нас, — шутили солдаты, умащиваясь на ночь в траншее, однако поспать в ней не пришлось. Ночью фрицы вдруг в атаку пошли. Да как! Разбились на тройки, один ракеты беспрерывно пускает, двое огонь ведут, и все орут что-то, орут, пьяные, видать. И много их. Чтобы показать это, и иллюминацию, наверно, устроили.
Малышкин прикинул возможности роты и дал команду отходить по одному. Солдаты внесли свою поправку: сыпанули под защиту деревьев дружно и неслись в лес без передышки. На опушке стали останавливаться: рано или поздно хутор придется брать, стоит ли далеко бегать? Фашисты дальше траншеи тоже не пошли. У них свое на уме: поставленную задачу выполнили, а лезть ночью в лес разумно ли? На этом обе стороны успокоились, а утром пришел новый и жестокий приказ: немедленно взять хутор и перерезать дорогу на город Балвы!
Малышкин собрал в кружок остатки роты и предупредил:
— Заляжете — погибнем! Поняли? Пока фрицы будут глаза протирать, мы должны им на шею свалиться. Ясно? Пять минут на подготовку к броску.
Пока «беседовали», пушка откуда-то появилась, стала выковыривать фрицев из траншеи. Свои пулеметы огонь открыли. Под их перестук рота выскочила из леса и понеслась. Иванов так поддал, что впереди всех оказался, и уже половину пути преодолел, когда заметил, что бежит прямо на немецкий МГ, около которого копошатся двое. Смекнул, что пулемет неисправен, и еще поддал — оживет, так первая очередь ему достанется и патронов фрицы не пожалеют. «Надвое перережут, если исправят», — пронеслось в голове...
Тягучий страх охватил его. Изо всей силы нажал на спусковой крючок, закричал:
— Хенде! Хенде хох!
Пулеметчики не то что рук, головы не подняли. Снова дал очередь, закричал еще громче, мешая немецкий с русским:
— Хенде хох, сволочи!
Результат — тот же. В голове застучали молоточки: «Остановись, идиот! Хорошо прицелься и будешь жить! Остановись же, ну!»
Надо, надо было остановиться. С такого расстояния достаточно одной очереди, но страх сделал тело непослушным, ноги продолжали нести к неминуемой гибели.
Уже совсем ничего осталось до пулеметчиков, уже все бегут из траншеи, а эти... Еще одна очередь по ним. Снова мимо. Но близко. Один поднял голову, оглянулся, вскочил на бруствер и свалился обратно. Второй оттолкнул мертвого от себя и снова прилип к пулемету.
Гришка вдавил ноги в землю и с остервенением нажал на спусковой крючок. Немецкого фельдфебеля отбросило к заднему брустверу. Иванов прыгнул в траншею, опять нажал на спусковой крючок и не отпускал до тех пор, пока не кончились патроны.
Фашисты вели огонь из хутора. Полоснуть по ним из их же пулемета? Перекинул МГ на другую сторону траншеи. Нет, не стреляет. Сменил диск в автомате, зачем-то схватил пулемет за пламегаситель и с ним побежал вперед. Приклад волочился по земле, нерасстрелянная пулеметная лента путалась под ногами, мешала бежать. Он не замечал этого.
— На кой ляд ты его тащишь? Брось! — крикнул Карпенко.
И в самом деле, зачем? Разжал пальцы. Бежать стало легче. Только что пережитый страх еще не прошел и мешал появиться новому. Бежал легко, не думая об опасности, однако влившийся в шум боя голос крупнокалиберного услышал. Поднял голову. В черепичной крыше единственного дома чернела дыра. Оттуда бил пулемет. По инерции пробежал еще несколько метров и упал. Оглянулся — рота лежала. И ему лежать? Но перебьет же всех крупнокалиберная сволочь!
Не спешить бы, отдышаться, унять дрожь в руках и коленях, но где там. Не поднимая глаз, чтобы не почувствовал его взгляда пулеметчик, пополз к дому, но терпения хватило ненадолго — вскочил, последние метры пробежал и оказался в мертвой зоне. С чердака его уже не достать. Огляделся, нет ли где других фрицев, которые подбить могут, и, не таясь, побежал к дому. Встал напротив дыры, вырвал чеку, забросил гранату на крышу и упал, запоздало соображая, что промашка может стоить жизни. Так и случилось — граната скатилась вниз и разорвалась на земле. Его спасла куча свеженаколотых дров и аккуратно, штабельком, уложенный кирпич.
