Анатолий Ананьев - Малый заслон
Взбегают маки на пригорки,
И ты в косынке — маков цвет.
Мне день тот памятен и дорог,
Тогда мне было двадцать лет…
Когда пришёл Опенька и передал приказание командира батареи, Силок обрадовался и с готовностью собрался идти на передовую — казалось, именно этого и не хватало ему все утро. Он словно ожил, даже захотелось петь. Орудийный гул нисколько не пугал его, а напротив, вселял бодрость, и он шёл теперь навстречу этому гулу, слегка наклонившись вперёд, как навстречу пурге. За спиной слышался скрип полозьев и грузные шаги Глотова.
— Тише ты, — попросил повар. — Успеем ещё под пули.
— Нажимай! — не оборачиваясь, ответил Силок и ускорил шаг. — На батарее нас давно ждут.
— Знаешь, Иван Иваныч, кого я вспомнил? — начал Глотов, намереваясь вовлечь Силка в разговор и хоть этим заставить его идти медленнее.
— Кого?
— Начпрода полка.
— Ну и что?
— Потешный человек… Да ты иди потише, ошалел, что ли? Слышишь?
— Слышу.
— Потешный. В газетку сморкался…
— Кто?
— Да начпрод. Из носу каплет, так он газетку только: ш-мыр-р!.. «Туго, — говорит, — нынче с носовыми платками». Куда несёшься, черт, как на погибель? Заморил, окончательно заморил.
Силок неожиданно остановился и подал знак рукой молчать. То ли показалось, ему, то ли вправду — между деревьями промелькнула сизая фигура немецкого солдата. Посмотрел пристальнее — никого, будто сомкнулись угрюмые ели и застыли под тяжестью голубоватого снега. Осторожно ступая, подошёл Глотов. Он скинул с плеча карабин и держал его наготове.
— Что случилось? — тихо спросил он.
— Кто-то, по-моему, пробежал под елями и спрятался вон за тем стволом.
— Немец?
— Кто его знает… Но, по-моему, похож на немца.
— Ну? Может тебе померещилось?
— Я и сам не пойму — померещилось или действительно кто-то пробежал. Неужели померещилось?
— Может, немец? — снова робко спросил Глотов.
— Может быть и немец, но откуда ему здесь быть, и чего бы он один сюда забрался? Это, видно, показалось мне.
— За которым, говоришь, стволом?
— Вон за той однобокой елью, вон ветка нахилилась к сугробу.
Они ещё с минуту стояли молча и смотрели на изогнутый и наклонившийся к снегу ствол, готовые каждую секунду принять бой, но за стволом никого не было видно, и тогда, решив, что Силку все это показалось, взялись за ремни и двинулись было снова вперёд. Но как раз в это время из-за ели выбежал немецкий солдат в сизой шинели и каске; обойдя сугроб, он спрятался за другую ель.
Глотов и Силок, как по команде, легли в снег. Немец снова показался в просвете между деревьями. Он двигался прямо к тропинке, словно намеревался перерезать дорогу бойцам. Силок вскинул карабин и, когда немецкий солдат подошёл совсем близко, выстрелил. Немец изогнулся коромыслом и, сделав несколько шагов вперёд, упал.
Силок перезарядил карабин.
— Может, он не один? — прошептал Глотов.
— Посмотрим.
Несколько минут бойцы лежали неподвижно, наблюдая за лесом. Но между деревьев больше никто не показывался.
— Чуяло моё сердце, — снова зашептал Глотов.
— Замолчи ты со своим сердцем! Как думаешь, убит немец? Надо посмотреть.
Разгребая локтями снег, Силок пополз вперёд. Затем, осмелев, начал перебежками приближаться к неподвижно лежавшему под елью немцу, а когда увидел, что тот мёртв, смело пошёл в полный рост. Силок был уже возле немца и рассматривал поднятую с земли снайперскую винтовку, когда подошёл Глотов.
— Снайпер, сволочь, видишь!
— Может, он не один? — опять прошептал Глотов, настороженнно оглядываясь.
— Чего трусишь? Снайперы десятками не ходят, — резко ответил Силок, но все же и он для осторожности оглянулся.
Глотов, осмелев, сапогом повернул убитого немца на спину и, нагнувшись, хотел достать у него документы, но в это мгновение грянул короткий выстрел. Силок как-то странно икнул и заморгал глазами. Изо рта хлынула кровь, он качнулся и повалился боком на убитого немца. Глотов отпрыгнул в сторону и, выронив карабин, кинулся бежать. Второго выстрела он уже не слышал — сильный удар в спину сбил его с ног. Он инстинктивно прополз ещё несколько метров, последний раз вздрогнул всем телом и затих.
Это стрелял второй немецкий снайпер. Выждав время, он вышел из укрытия и, крадучись, добрался до тропинки. Пройдя немного, остановился у высокой ели, вскарабкался на неё и спрятался в гуще темно-зеленой хвои.
По тропинке цепочкой двигались раненые. Их было пятеро. Впереди шёл Карпухин, придерживая ладонью перебинтованную руку. За ним шагал высокий пехотинец. Он почти нёс своего товарища на спине, пошатываясь, напрягая силы. Двое солдат из орудийного расчёта замыкали цепочку. Оба они были ранены тяжело — один в плечо, другой — в бедро, и помогали друг другу идти.
Раненые только что вышли из зоны обстрела и теперь чувствовали себя в безопасности. Даже мрачный высокий пехотинец повеселел.
— Крепись, Петруха, крепись, — сказал он своему товарищу, которого почти нёс на спине, — продержись ещё часок, и будем в санроте. Ушли от смерти, теперь наверняка ушли.
Шагавший впереди Карпухин приостановился, доставая здоровой рукой кисет из кармана шинели.
— Помоги-ка, братец, свернуть цигарку, а то одной рукой ещё не наловчился, — попросил он высокого пехотинца.
— Давай.
Оба закурили и, прежде чем идти дальше, прислушались к вновь усилившейся стрельбе.
— Лютует, гад.
— В новую атаку пошёл.
— Отобьют.
— Отобьют, — уверенно подтвердил Карпухин.
— Далеко ли ещё идти до ваших машин?
— Нет. Пройдём полянку, а там вниз, к овражку, и — на месте.
Раненые вскоре действительно вышли на небольшую полянку. Солнце уже клонилось к закату, по снегу тянулись длинные тени от высоких елей.
— Вон за тем ельником и овражек, — оживился Карпухин. Он опять приостановился и, обернувшись к пехотинцу, спросил: — Устал, поди? Может, помочь?
— Ничего, сам как-нибудь дотащу, ты же говоришь, близко.
— Рядом, — Карпухин поднял руку, чтобы ещё раз указать на ельник, за которым сразу начинался овраг, но откуда-то сверху, как щелчок, глухо прогремел выстрел, и разведчик, схватившись здоровой рукой за живот, медленно повалился в снег. Хотя ещё совсем не ясно было, кто и откуда стрелял, пехотинец сразу понял, что это где-то засел немецкий снайпер.
— Ложись! — крикнул пехотинец.
Но сам уже не лёг, а рухнул в снег, подминая под себя товарища. Снайперская пуля прошла навылет через голову. Пехотинец потянулся на снегу, как спросонья, затем поджал ноги и глубоко вздохнул в последний раз. Третьей пулей убило его товарища. Замыкавшие цепочку артиллеристы поползли было к ели, надеясь укрыться за её густыми ветками, но им не удалось спастись от меткой пули снайпера.
Карпухин медленно перевернулся на спину, в тёплой ещё ладони таял снег и каплями, как слезы, затекал в рукава.
9
Холодные лучи жёлтого закатного солнца скользили по небу, и кустарник вдали, где укрылись немцы, был окутан коричневой дымкой. На взбугрённой снарядами земле зияли воронки. Вывороченные бревна успели покрыться инеем, розовым на солнце и синим в тени; танки уже не дымили, чёрными неподвижными глыбами торчали из снега, а вокруг них виднелись бугорки — это лежали убитые немецкие автоматчики. Ветер засыпал их сухой колючей позёмкой.
Положив бинокль на мёрзлую кочковатую землю, Ануприенко потёр ладони, согревая слегка побелевшие от холода руки. Набухшая изморозью шинель стала тяжёлой и сдавливала плечи. От земли тянуло пронизывающей стужей. Ануприенко оглянулся: не пришёл ли посланный за ручными гранатами Опенька? В окопе его не было, значит, ещё не пришёл. У телефона дремал связист, рядом с ним, сидя на корточках, грелись махоркой разведчики. Двое негромко спорили:
— Я точно говорю: у Гитлера один глаз стеклянный.
— Откуда ты знаешь?
— От людей слышал. Люди, брат, все знают, не то, что мы с тобой. Лежал я в госпитале в прошлом году. В офицерской палате лежал. А соседом по койке был майор без руки. Он все знал. Так вот он мне и рассказал о Гитлере.
— А он-то что, сам видел?
— Нет. Но он от сведущего человека слыхал.
В спор вступил третий разведчик. Хрипловатым баском:
— У Гитлера, я так полагаю, оба глаза стеклянные.
— Это почему?
— Не видит ни черта.
— Тоже от сведущего человека слыхал?
— Чего мне сведущий, я и сам знаю, видел бы, не полез на нас.
Ануприенко улыбнулся. «Тешат души перед боем!».
Над елью неприятным шмелиным жужжанием прошлась автоматная очередь. Срезанная пулей ветка упала к ногам капитана. Он поднял её, покрутил в руках и, ощутив густой, смолистый запах хвои, горько усмехнулся, Провёл острыми иголками по слегка побелевшим на холоде пальцам — укола не почувствовал. «Как дьявольски замёрзли руки!» Бросив ветку, отвернул полы шинели и, спрятав руки в брючные карманы, снова стал напряжённо всматриваться в коричневую полоску кустарника.
