Владислав Смирнов - Ростов под тенью свастики
Нас, мирных жителей, кто был во дворе, поставили к стенке. И дед, и бабка, а им под восемьдесят — стоят я, соседи. В это время примчался во двор еще один сосед, Федя. Увидел картину такого разбоя и хотел в туалет спрятаться. Немцы ему: «Хэнде хох!». А раньше как — вокруг уборной все загажено. Кто-то шарах у него над головой, он и повалился лицом в дерьмо.
А в то время у немцев наступило время обеда. Они все бросили, достали какие-то брикеты, спиртовочки и начали заваривать кофе. И наяривают на губных гармошках — о-ля-ля. Женщины, которых изнасиловали, пищат, кто-то ноет, мы у стенки с поднятыми руками стоим, Федя в дерьме валяется, а немцы обедают… К нам их человек шесть во двор зашло — эсэсовцы. Короткие штаны, каски, рукава закатаны, с одной стороны кинжал, с другой пистолет. Все отборные, здоровые — один вид пугает.
Но надо же как-то искать выход из положения. Я поворачиваюсь к одному: «Пан! Нике партизан, никс коммунист. Я могу кофе приготовить». А у него пистолет под рукой лежит. Он шарах. Пуля у меня над ухом — тю-ю-ю и еще раз — тю-ю-ю. Я чуть не оглох. А ему удовольствие меня пугать. Сосед мне: «Молчи! А то поубивают!». А руки уже держать над головой сил нет.
А Яков, которого немцы тоже приволокли из коридора во двор, оказался еще жив. Лежит на спине, дышит и шепчет: пить, пить. И рядом с ним красноармейская каска валяется. Я немцу: «Пан, вассер», — показываю на Якова. Он снова за пистолет и над моим ухом — раз-два. Другой подходит и прямо в лоб Якову выстрелил. Он только брыкнулся.
В это время во двор заходят эти самые танкисты. И показывают знаками, что им нужно сделать гроб, нужен плотник. Я опять: «Я знаю, где плотник живет». Привел я туда немца. А это был не плотник, а столяр. Он лежал под кроватью. Стояли кирпичи под сеткой, все ночами спали под кроватями, боялись бомбежек. Кое-как из дверей, каких-то досок состряпали два гроба, я активно помогал. Не стоять же у стенки.
Эсэсовцы кофе попили и уехали. Танкисты же нам не мстили. Война идет, причем же здесь мирные жители. Выкопали мы у себя во дворе яму и засыпали землей наших солдат. А Якова отнесли в парк и похоронили там, где наших бойцов закапывали после первой оккупации.
А немцы своих танкистов похоронили у входа в нахичеванский рынок. Там сейчас на площадке киоски стоят. Поставили кресты и повесили каски. Это были первые могилы оккупантов. Потом их там стало целое кладбище.
В. КОТЛЯРОВА. Вторая оккупация немцев тоже была внезапной. Самые первые детские впечатления, а мне было в 42-м 8 лет, врезались в память. Немцы купаются у нас во дворе. Был жаркий день, и они плескались у колонки голые. Нисколько нас не стесняясь. И еще запомнились их огромные лошади. Они их тоже мыли. Потом они поставили в Кировском скверике деревянные настилы для уборной. И не стали делать загородку. Усядутся, выставят голые задницы. Они нас вообще за людей не считали — как говорила мама.
А мне дед рассказывал, что в этом скверике у немцев в 1918 году было кладбище. А нынешние этого, конечно, не знали. Вот дед и говорил: «Пусть теперь они на могилах своих соотечественников в уборную ходят».
А. КАРАПЕТЯН. Через два дня приходит наш родственник с 6-й линии и говорит: «Командиры просят тебя, Артем, к ним прийти». Я пришел. Спрашивают: «Где наше оружие?» Они, наконец, протрезвели и поняли, что у них один выход — выбираться из города. Комиссар им стал читать «политику». Мы коммунисты, билеты свои не порвали, будем уходить каким-то образом. Говорит мне: «Уходя, мы выбросили в подвал сейф из эмки и спрятали его в тряпках, на тебе ключ. Там деньги и документы. Деньги возьми себе, а документы и оружие принеси нам».
Немцы эмку пожженную, избитую выбросили на улицу, а во двор поставили свою машину. И один чинит скат. Взял я своего приятеля и пошли. Я ему говорю: ты вроде немцу помогай скат ремонтировать, а я спущусь в подвал, там ковыряться буду. Нашел я этот сейф, запихал за штаны, за ремень, за пазуху все, что там было. А когда вылезал, что-то у немца нечаянно зацепил, так он мне еще по башке двинул.
Так что наши недолгие квартиранты взяли оружие и ушли. И Николай Иванович Гуляев, и Авдей, и замполит, и начальник госпиталя.
В. ВИННИКОВА. Вокруг нас немцы стояли на квартирах, а у нас не было. Мама их обдурила. Они подходят к нашему дому, она мне: «Ложись скорее в кровать!». Заходят. Она им: «У нас ребенок умер. Второй лежит больной». Они шапки сняли и ушли. Мама была очень смелая и их не особенно боялась. У нас в сарае были еще куры. Один заходит во двор, рукава по локоть засученные, и прямо к сараю: «Курки! Яйки!». Она встала перед ним: «Сейчас к коменданту пойду!» А своего коменданта они, видать, боялись. А если немец оказывался нахальным, приговаривала: «Жри, чтобы ты удавился!». Зашел как-то немец на огород и прямо по помидорам в сапогах топает. Она ему: «Куда прешь, помидоры для киндер». А ему самому рвать не хочется, он норовит выхватить у матери прямо из подола. А она не дает. Так отец ее потом ругал — он же тебя убить мог.
В. АНДРЮЩЕНКО. Как-то мимо нашего дома проезжал офицер на мотоцикле. Увидел меня, остановился. Поманил к себе пальцем. Я, конечно, страшно испугался. Но делать нечего — подошел. А он достает из коляски игрушечную пушку и протягивает мне. Деревянная, довольно большая. В стволе — отверстие, есть пружинка, можно было заряжать небольшие камешки и стрелять ими. Стал я с той пушкой на улице играть. И вот немцы проходят рядом кто удивится, кто ногой ее пнет. Но не трогали.
Д. ПИВОВАРОВА. Мы жили в районе Александровки, ближе к Дону. Мама, Евгения Андреевна Гайбарова, работала на железной дороге, учетчиком. Когда ей предложили эвакуироваться, она отказалась, эшелон ушел, но его разбомбили под Батайском. «Бог Спас!». Мне было тогда 6 лет.
Мама до последнего работала на вокзале. Ходила пешком с Александровки на вокзал. Во время налетов военные всех загоняли в бомбоубежище. Она начинала читать молитвы вслух. Около нее собирались люди. «Читай громче!» «Живые помощи…».
Мы жили тогда в одноэтажном доме, несколько квартир, небольших совсем. Общий коридор. Одна семья уехала, и мы стали жить немного «попросторнее». Бомбили Аксай очень сильно — здесь же был наплавной мост через Дон. На железной дороге стояли составы без локомотивов. Там было продовольствие. Как оно тут оказалось? Все горело. Особенно было жалко зерно — это ведь самое главное — хлеб. Потом женщины выгребали это обгоревшее зерно…
Л. ВВЕДЕНСКАЯ. После первой оккупации мой муж снова работал военным комендантом города. Он мне потом рассказывал перед самым вступлением немцев, летом 42-го, раздается в комендатуре телефонный звонок из какого-то продовольственного магазина с окраины. Продавщица и говорит «В магазине немцы с автоматами. Можно ли им что-либо продавать?» Муж ей: «Удирайте скорее! И если сможете, запирайте магазин!» Вот психология наших людей: все спрашивать у начальства, даже в такой нелепой ситуации. Так муж узнал, что немцы уже в городе. Уходил он одним из последних. Машина попала под бомбежку. Он успел открыть дверцу и выпрыгнуть в кювет, а через несколько секунд автомобиль вместе с водителем взлетел на воздух.
Л. ШАБАЛИНА. Когда немцы уже входили в город, я с соседкой Верой Борисовной (фамилию я ее уже забыла, она была бывшей хозяйкой нашего дома) пошла на ссыпку, в амбары, вниз к Дону, что-нибудь раздобыть из продуктов — как все. Взяли пшена в мешочках на плечо и вверх. А в это время немцы на улице показались. Стоят на подножках машин, стреляют во все стороны. Люди разбегались, некоторые падали. Нас Бог пронес.
А потом мы с ребятами нашего двора Колькой Гринюком, Сашкой Исаевым пошли в Нахичевань на мыловаренный завод. Подсолнечное масло лилось прямо по улице. Кругом стрельба началась. Мы отсиживались в какой-то уборной. Но не идти же домой с пустыми руками. Набрали по дороге каустической соды. Пока я шла вспотела было жарко. И эта сода разъела всю блузку. А она у меня одна-единственная. Мать меня так тогда отругала. Дорого досталась мне та сода.
В. ЛЕМЕШЕВ. Мы определяли места боев после вступления немцев в город. Много нашей техники было на вокзале. А на Ростов-горе, там, где проходила железная дорога, было вообще страшное месиво — бомбили то место ужасно. На углу улиц Буденновской и Московской, там, где сейчас трамвайное кольцо маршрутов 6 и 16, был раньше бульвар. Там стоял тяжелый танк ИС. Он врезался в изгородь, но не сгорел, был только подбит.
В. ВИННИКОВА. Недалеко от нас горели склады. Зарево было видно издалека и такой треск стоял, что просто жуть. Немцы входили в город веселые. Сидят на танках, машинах, улыбаются смеются… Я смотрела в щелку, через забор.
Т. ТАРАСОВА. Перед приходом немцев мы сидели 8 суток в подвале — прятались от бомбежек. Это дом на Соколова и Станиславского, за Госбанком там сейчас во дворе «Союзпечать» находится. И вот немцы заходят во двор. А у нас один сосед немного говорил по-немецки. Он вышел и стал объяснять, здесь только старики, женщины и дети. Немцы стали кричать пусть мол, выходят. Хотели проверить. И вот мы стали выбираться из подвала. Мне было 10 лет, а идти я тогда не могла — все тело было в чирьях. Мама меня вынесла, на руках. И вот первое, что я увидела, направленное на нас дуло автомата. Страшно было, словами не рассказать. Но немцы нас не тронули. Походили по двору, кое-что забрали в квартирах, велосипеды в первую очередь.
