Виталий Шевченко - Константиновский равелин
— Наза-а-ад! Немедленно всем в равелин! Захватить с собой раненых! — и затем, взглянув на Булаева, кивнул в сторону убитого Данько. Булаев понял жест комиссара и подхватил майора на руки.
— Скорей! Скорей! — торопил Калинин, широко и энергично махая рукой. Солдаты и матросы суетливо стекались к равелину. Передние уже вбегали во двор, встречаемые раскатистым голосом Евсеева:
— Молодцы, орлы! Живо по местам! Усов! Ланская! Живей принимайте раненых!
Последние бойцы подошли к воротам все вместе, отчего проход сразу стал узким. Это было удивительно похоже на поток воды: средние пулей влетали во двор, в то время как крайние медленно продвигались, придавленные к стенам. Отрывисто лязгнула железная дверь, закрытая последним бойцом. Загремел тяжелый засов. Пространство под аркой стали быстро заваливать приготовленными накануне бухтами тросов. Ворота на Северную больше не должны были открываться!
Отход защитников равелина был как нельзя более своевременным. Не успели еще люди занять свои боевые места, как вновь немецкие танки открыли частый огонь.
Теперь, сидя за толстыми стенами и прислушиваясь к сплошному грохоту, матросы с удовлетворением вспоминали Калшшча:
— Молодец комиссар! Вовремя очухался!
— А что, хлопцы? Автоматом он здорово махал! До чего лютый в бою!
—- Тю, дурень, «махал»! — отозвался кто-то из угла.— Так он же рубил их, как секирою! Ахнет — и немец надвое!
— Это у тебя от страха в глазах двоилось, — не удержался Г усев.
— А тебя я что-то совсем не видел! — отпарировал тот же голос. — Никак прилег за бугорком?
Уже была готова разгореться ссора, забыли даже об артобстреле, как в секцию быстрыми шагами вошел Остроглазое. Все притихли, ждали, что скажет лейтенант.
— Внимание, товарищи! — Остроглазов недовольно поморщился — голос заглушала канонада. — Приготовьте ручные гранаты. Когда немцы пойдут в атаку, никому не стрелять! Подпустим их к самым стенам и забросаем гранатами с крыши. Сразу же после обстрела всем наверх! Вопросы будут?
В общей тишине недоверчиво спросил Гусев:
— Неужели подпустим к самым стенам?
— В этом-то весь секрет! — задорно блеснул глазами лейтенант. — Пусть накапливаются у входа и думают, что равелин уже в их руках. Несколько десятков гранат быстро отучат их от подобных мыслей!
Гранат было много. Их хватило даже на пришедших в равелин солдат. Солдаты аккуратно вставляли запалы, любовно гладили насеченный, ребристый корпус. Один из них, неказистый, приземистый, со странной фамилией — Шамяка, привесив около десятка гранат у пояса, неожиданно звонко проговорил:
— А вот, хлопцы, какая история из-за этих гранат приключилась!
Солдаты, знаюшие Шамяку, еще не услыхав «истории», заулыбались. Было видно, что тот не раз заставлял в трудные минуты растягиваться в улыбку опаленные горечью солдатские губы.
— Пришел я, значит, на службу аккурат в сороковом году. Винтовкой овладел сразу, пулеметом — тоже, а вот к гранате никак приспособиться не мог. Уж как не бился со мной наш лейтенант Шуляков! Не могу ее бросить — и все! Кажется, что разорвется она у меня в руках и разметает в кусочки! А дома, значит, меня невеста ждала. Ну такая дивчина, что хоть сейчас сс на выставку всемирной красоты! И любила она меня, навить, больше, чем я помкомвзвода! Не мог я при такой любви так глупо от гранаты запшуть. Зато лейтенант наш здорово осерчал. Призвал он меня и говорит:
— Слушай, Шамяка. Тебе отпуск в этом году патожен?
— Так точно, грю, положен, товарищ лейтенант!
— Так вот, грет, не поедешь, пока гранату не кинешь!
Вот бнсово дело! Я аж до слез разобиделся, а делать
нечего. Так и не довелось гранату бросить до самой войны. А война застала меня под Житомиром. Я пулеметчиком был. Попали мы как-то в окружение. Трое нас было. Двоих ранило, а я бил из пулемета, пока все ленты не расстрелял. Чуют товарищи, что пулемет замолчал, спрашивают меня:
— Что, Юхнм, патроны кончились?
— Ага, — говорю, — кончились.
— Ну, бери наши гранаты, говорят, и давай их, гадов, гранатами! Ох, хлопчики! Как сказали они про гранаты. враз захолонуло мое серденько. Ну, думаю, конец тебе, Юхнм, от собственного оружия! А немец, сволочь, не входит в мои лирические переживания — прямо на нас прет! Эх, сказал я себе, была не была! Все одно погибать! Развернулся и швырнул первую, а сам упал и лежу. Чую: взрыв! Открываю глаза: немцы назад подались. Возликовала тут моя душа. Швыряю одну за одной и ору до хрипоты:
— Вот, гады! Это вам за мои отпуск! Получайте отпускные сполна! Не знаю, сколько я нх перекидал — подоспела подмога. Чувствую, кто-то обнял меня и целует в лицо. Поворачиваюсь: батюшки! Сам лейтенант Шуля-ков. Целует и говорит:
— Ну, Шамяка! Разжалобил ты меня! После войны, грнт, я тебя самолично к твоей зазнобе отпущу. А пока — извиняй. Сам понимаешь — срочное дело. Ты еще тех гранат не докидал, что на твою долю в мирное время приходились. Так что, друг, постарайся! Расквитайся с должком!
— И большой у тебя должок? — выдавил одни из слушающих сквозь улыбку.
Шамяка прищурил глаз н совершенно серьезно отвечал:
— Я так думаю: хватит до самого Берлина кидать! Так что вы уж извините, что я кое-кого обделил — долг платежом красен!
— Смотри, пехота! А то за угол заденешь — враз разорвет!— зло съязвил Гусев, кивая на гирлянду гранат у пояса Шамяки.
— И я раньше так думал, — добродушно отозвался Шамяка. — Ан, еще одна история вышла. Да вот только обстрел кончается: видать, досказать не успею.
— Чего уж там!
— Г ни дальше! — раздалось несколько голосов.
Шамяка, уловив, что люди с интересом ждут его рассказа, не стал больше отпираться:
— А дело так было. Вон ребята наши знают, что я пожрать всегда горазд!
Ребята подтвердили с хохотом:
— Хо-хо! Жрет за батальон!
— Быка съест и теленочка попросит!
— Из-за него голодные ходим!
— Так вот, — удовлетворенно продолжал Шамяка,— припас я себе как-то баночку сгущенного молока. Американский подарочек — по поставкам ленд-лиза. Между нами — уворовал я ее у завхоза. Да кто-то из наших ребят подсмотрел, как я эту баночку в мешок клал. И что же вы думаете? Вытащили, а заместо ее гранату без ручки положили. Она по форме ну точь-в-точь, как сгущенка! Стали мы ночью на привале. Я — в сторонку от других: дай, думаю, молочка похлебаю. Вытащил банку и — хвать ложкой по крышке. Ох, браточки! Как рванула она у меня в руках! Столб пламени — ну, выше леса! Немцы давай в нашу сторону палить, наши — в них. Такой бой разгорелся, что только держись! Л я от страха чуть не умер! Гляжу — цел-целехонск, только пол-ложки оторвало, и в руках у меня ручка осталась. Л ты говоришь — разорвет! — хитро подмигнул Шамяка Гусеву.
— Вре-ешь! — недоверчиво протянул кто-то из бойцов, не зная, верить или не верить серьезному тону Ша-мяки.
Его возглас покрыл дружный хохот окружающих, и в ту же секунду раздалась повелительная команда Остро-глазова:
— Все наверх! Гранаты к бою!
Только теперь люди заметили, что артобстрел прекратился, и сквозь оседающее облако взметенной снарядами белой пыли стали быстро, друг за другом, выскакивать на крышу. Там плюхались прямо на живот, прижимаясь к горячим от солнца камням, тяжело дыша перегретым воздухом, смешанным с терпкой пылыо. Смотрели, стря-хявая кивком головы капли пота, туда, откуда должны были появиться немцы. Местность перед равелином была настолько пересечена, что даже с крыши равелина не просматривалась полностью. Опытные немецкие солдаты не замедлили воспользоваться этим и, несмотря на то, что они уже на несколько десятков метров вновь продвинулись к равелину, с крыши их до сих пор еще не заметили. Они видели, что матросы оставили окопы, и теперь старались скрытно подобраться к самым стенам и затем неожиданно ворваться во двор равелина. Это означало бы конец крепости — отрезанные друг от друга, взятые с двух сторон в огонь, защитники форта не смогли бы долго сопротивляться. Но вот кто-то из вражеских солдат неосторожно показался за холмом, и с крыши сразу его заметили. А заметив одного, увидели н второго, третьего, четвертого. пятого... И тогда из уст в уста побежал быстрый предостерегающий шепоток:
— Идут! Идут!..
— Помните! Огонь только по команде! —еще раз предупредил Остроглазое своих бойцов.
Теперь уже всем стало видно, как, сгибаясь в три погибели, пробираются, стараясь остаться незамеченными, вражеские солдаты. А так как равелин молчал, они действительно думали, что их не видят, и, от этого осмелев и потеряв осторожность, окончательно выдели себя. Достигнув стен равелина, они скапливались в узком проходе — траншее, прижимались к стенам, чтобы их не за-метили из амбразур, и ждали остальных, чтобы начать штурм ворот. Но прежде чем раздался первый удар в железную дверь, на одном из ближних холмов показалась автомашина с огромным защитного цвета рупором. Рупор завращался, словно живое существо, уставился зияющей чернотой отверстия на равелин и вдруг стал увещевать усиленным мощной радиоустановкой голосом:
