Андрей Кокотюха - Найти и уничтожить
От звука труб разрушились крепкие стены неприступной крепости.
Деза.
Дезинформация.
Все это время отряд Родимцева получал ложные сведения. Она сама их добывала, сама передавала, подполье по заданию штаба перепроверяло и тоже поставляло информацию, совпадающую с той, которую удавалось собрать Люде Грищенко из первых рук.
А Люда уже месяц как провалена.
Иерихон разрушен. Звук труб уже стоял в ушах.
– Дальше будем молчать? – Теперь голос Шлыкова доносился, будто сквозь вату, слабо справляясь с перекрикиванием трубных звуков. – Глупая, Федька Любченко на крючке давно. Не надо тебе было с ним тогда, помнишь, встречаться?
Зимина чуть расставила ноги – пол качнулся. Изначально личные контакты между Людмилой и агентом в полицейской управе не предполагались, она работала отдельно от подполья, таковы правила конспирации. Источники информации дублировали друг друга, но люди не должны были пересекаться. Это по ее, Татьяны Зиминой, личной инициативе Федор Любченко один, только один раз передал Людмиле приказ из отряда Родимцева – «Строгова» лично, другой возможности просто не представилось, время же не хотело терпеть.
Иерихон разрушен. Звуки труб стали невыносимы.
Она, Татьяна Зимина, невольно сдала полиции городскую подпольную сеть.
– Ну, так поговорим здесь? – Шлыков продолжал допрос. – Молчим все-таки? Ладно, я тебе даю полный расклад, Людка, совсем полный. Федьку и еще двоих с ним вот только срисовали возле управы и свинтили, ясно тебе? Без шума и пыли! Тех, кого Любченко, падаль красноперая, провел в город, возьмут еще до полуночи. Блокировано все, усиленные посты, полицаи трезвые и злые, жандармерия подтянута. Не выскочат живыми твои дружки, Людка, ох не получится у них, я ведь облавы делать умею… Кто-то из тех троих до утра точно расколется. А с тобой решим вот как… Чего пялишься? – Cнова хлесткий звук пощечины. – Сюда смотри! Где твоя мамаша, моя бывшая любимая теща, я знаю. Они – пока нет. И если ты мне расскажешь прямо здесь все, что знаешь, я тебя сдаю криминалькомиссару. Лично. С пояснениями: ты, агентка красных бандитов, согласна работать на немецкие власти. И ты будешь работать, Людка, до тех пор, пока я знаю, куда ты отвезла свою больную мамку! Не пожалеешь себя, захочешь умереть геройски, за Родину, за Сталина? А мать твоя – она за что умирать должна?
– Сволочь!
Крик. Опять звук пощечины.
Хватит.
Трубные звуки куда-то пропали. Пол перестал качаться. Татьяна Зимина, не думая уже ни о чем, шагнула к дверному проему, рывком откинула занавеску, замерла, выставив руку с пистолетом перед собой. Увидела Люду, растрепанную, зажатую между стеной и старым одежным шкафом. Очень ясно разглядела кровь на разбитой губе. Петр Шлыков обернулся на звук. Проговорил, совсем не удивившись, просто признавая очевидное и, кажется, не обращая внимания на направленное оружие:
– О! Здрасьте! Мы вас всем городом ищем, а вы, получается…
В следующую секунду начальник полиции схватил Людмилу за локоть, рванул на себя, ставя жену между собой и пистолетным дулом. Но та, будто выйдя из транса, закричала и сильно ударила его в лицо, скрючив пальцы и метя ногтями по глазам. Не ожидая сопротивления, Шлыков несколько растерялся, ослабив хватку и позволив Люде вырваться. Тем временем Зимина шагнула вперед и, стараясь не думать о том, что до этого момента ей никогда еще не приходилось стрелять в человека с такого близкого расстояния, когда наверняка можно попасть, нажала спуск.
Она не поняла, попала или нет.
Шлыков стоял, наполовину вытащив из кобуры парабеллум, и глядел на вооруженную женщину полными искреннего удивления глазами. Поведя стволом вправо, Татьяна снова выстрелила и отступила, чтобы ее не зацепило падающее лицом вниз тело. Удивляясь своему спокойствию, Зимина повернулась к замершей в ступоре Люде Грищенко.
– Уходим. Скорее.
– Он не один… Вряд ли один… – пробормотала Людмила.
– Знаю.
– Ты слышала…
– Слышала. Надо прорваться.
Ответом на ее слова прозвучал громкий крик снаружи:
– Таня, засада! – B то же мгновение рявкнул автомат, сразу же – второй.
Кричал Боря Залевский, и этот же крик через секунду наполнился предсмертной болью. Звякнуло оконное стекло, сразу же еще одно – дом обстреливали со всех сторон. Винтовочные выстрелы слились с автоматными очередями, Люда отскочила к стене, осела на пол, посмотрела на Татьяну снизу вверх.
– Уходим, – повторила Зимина, как будто вокруг дома не сжималось кольцо и пути к отступлению не были отрезаны.
– Куда? – негромко спросила Людмила, спрятала лицо в руки, плечи затряслись.
От резкого удара распахнулась входная дверь. В комнату неверными шагами вошел Костя Крюков, автомат в правой руке висел дулом вниз. Сделав еще несколько шагов, партизан, знающий все о гибели Иерихона, в движении развернулся и неловко завалился на бок.
Удивляясь собственному ничем не объяснимому спокойствию, Татьяна Зимина подошла к лежащему, наклонилась, потащила оружие из начинающей холодеть руки.
В дверях возник полицай с карабином наперевес, и она, пребывая в странной уверенности, что все вокруг происходит не с ней, вскинула пистолет, палец надавил на курок. Полицай неловко, как-то очень уж карикатурно отпрыгнул назад, это внезапно рассмешило Татьяну – и она зашлась неестественным, нервным хохотом. Он слился с Людиным криком, полным ужаса и отчаяния. Когда на пороге возник теперь уже немец с автоматом, он в первую секунду оторопел, увидев растрепанную смеющуюся женщину. Но пистолет в ее руке заставил немца вскинуть автомат.
– А-А-А-А-А-А-А-А! – закричала Людмила.
Резкий звук заставил немца направить автомат на его источник. Очередь рассекла кричащую женщину наискось, одна из пуль изуродовала лицо. Теперь стало тихо.
Немец приказал что-то, однако у Татьяны не осталось сил и желания напрягать мозги, чтобы перевести его слова. Комната быстро стала наполняться вооруженными людьми, немецкими солдатами в форме СС вперемешку с одетыми кто во что горазд полицаями.
Стены рухнули от трубных звуков.
Выставив руки перед собой, но не выпуская при этом пистолет, Татьяна Зимина медленно выпрямилась. Руки чуть приподнялись: все должны понять – она сдается.
Ни одного из лиц не различала. Вместо них перед ней как никогда ясно и четко возникло лицо мужа, не сдавшегося в плен в бою под Минском. На глаза навернулись непрошеные, совсем уж неуместные слезы. Татьяна не знала, по ком плакала, кого оплакивала здесь, перед врагами. И не оставила себе времени, чтобы ответить на этот вопрос.
Она вообще не собиралась давать себе больше ни секунды. Ведь каждая лишняя секунда – это секунда колебания.
Сквозь слезы Таня улыбнулась.
Вытерла влагу свободной рукой.
Сделала еще шаг назад, демонстративно поднимая руки выше и показывая всем свою готовность сдаться. Она не бросила оружие, просто держала пистолет так, чтобы видно было – огрызаться не станет, не опасна.
А потом выпрямила спину, закрыла глаза, стремительно, будто боясь – опередят, сунула дуло в рот и сделала свой последний в жизни выстрел.
4
Харьков, разведывательно-диверсионная школа Абвера, апрель 1943 года
– Шнапс – дерьмо, коньяку не достать, а водки нету. Вывод – лакаем шнапс!
Уже давно стемнело, троица собралась в столовой, по праву старшего инструктора Дерябин мог позволить такие посиделки себе и новым, точнее – старым знакомым. Молчаливый повар, до войны тоже служивший поваром в одной из здешних воинских частей, выложил начальству в отдельную миску несколько костистых кусков отварной говядины, явно выловленной из обеденного супа, поставил остатки перловой каши с маслом, бросил сверху на эту горку три кубика маргарина. Взглянув на приготовленную еду, Николай хмыкнул, прибавил к натюрморту плитку немецкого шоколаду…
…Еще утром, когда Дитрих, очень довольный собой, явно предвкушая эффект, пригласил парочку агентов в свой кабинет, Дерябин действительно поразился. И, признаться, поражался до сих пор – но не тому, что увидел тех, с кем точно не надеялся встретиться.
Нет.
Поражало Николая как раз то, что его ничуть не удивляет появление Васьки Борового, лагерного могильщика, и, главное, живого и здорового Степана Кондакова. Это его перешептывание с гаденышем Дроботом он как-то зацепил вниманием в лагере. Оба старались соблюдать конспирацию, но Дерябин сразу расколол – эти двое что-то замышляют. Другие пленные либо подыгрывали, либо, что более вероятно, не обращали на парочку внимания, полностью погрузившись в себя. Не засек бы их контактов и Николай, не держи он тогда все время Дробота в поле своего зрения. И то, что замышляется попытка побега, стало ясно ему очень скоро.
Спросив при виде их: «Что это значит?», Дерябин тут же, не дав им насладиться маленьким сюрпризом, уточнил и пояснил: его интересует, почему для своих оперативных комбинаций Кондаков, наверняка – не без благословения Отто Дитриха, выбрал из всех пленных-смертников именно Романа Дробота. Ведь тот факт, что они здесь, а Дробота нет, подтверждает его предположение – рядового в лагере взяли в оборот немецкие агенты. То есть, побег, раскрытый Николаем, на самом деле готовился изначально. Это, как он знал, называется оперативной комбинацией. Так почему же в свою комбинацию они, агенты, ввели именно никчемного Дробота? Не предложив бежать, например, Николаю Дерябину.
