Юлиан Семенов - Отчаяние
— Скажите, — задумчиво спросил тогда Исаев, словно бы не услыхав его, — а если бы товарищ Берия приехал в Москву в тридцать пятом году, процесса Каменева не было бы? Каменева с Зиновьевым не расстреляли бы?
Аркадий Аркадьевич долго молчал, улыбка с лица сошла:
— На это я ответить не в силах… И не потому, что боюсь. Просто — не знаю. Я, честно говоря, вопросы о прошлом себе не ставлю… Думаю о будущем, чтобы не повторился, упаси господь, тридцать седьмой…
— Спасибо за честность, — ответил Исаев. — Переходим к меню, вину и женщинам…
— Слушайте, Всеволод Владимирович, — покончив с солянкой, спросил Иванов, — а вы когда-нибудь фюрера вблизи видели?
— Что значит «видел»? На съездах партии, на приемах, в Байрейте — во время вагнеровских фестивалей — много раз… Лично у него на докладе не был. Но ведь служба составляла каждый день материал: о том, кто его посетил, о чем шла речь, реакцию Гитлера на тех, кто был удостоен аудиенции, слежка за этими людьми… Так что кое-какую информацию о нем в здании на Принцальбрехтштрассе при желании можно было получить… с трудом, но — можно.
— Эти материалы докладывали Гитлеру?
— Судя по тому, что обрабатывали их на нормальной машинке, — нет… Только то, что печаталось на «Ундервуде» с большими литерами, шло к нему тут же, с фельдъегерем…
— А кто получал материалы с нормальным шрифтом? Гиммлер?
— Конечно.
— А еще?
— Гесс, «брат фюрера», их не получал… Он вообще не жаловал службу, всегда подчеркивал, что государством арийцев правят не штурмовики или военные, но рабочий класс и бауэры…
— Кто? — Аркадий Аркадьевич не понял. — Сторонники Бауэра?
— Вы имеете в виду социал-демократа Бауэра? — Исаев не считал нужным скрыть усмешку. — Все социал-демократы, кто не успел сбежать, сидели в концлагерях, они ни разу не пошли на компромисс с нацистами… «Бауэр» — это «крестьянин»…
— А Борман? — спросил Иванов, пропустив замечание Исаева о социал-демократии. — Ему такие материалы отправлялись?
— Не думаю… Он бы обернул это против Гиммлера: «фюрер, за вами следят»…
Аркадий Аркадьевич хохотнул:
— И назавтра бедолагу в пенсне шлепнули бы в подвале…
Исаев покачал головой:
— У вас неверное представление о партийном механизме рейха… Вы знаете, кто был самым сильным противником фюрера?
— Ка-к это «кто»? Коммунисты…
— И социал-демократы. Не сбрасывайте их со счетов, — повторил Исаев. — Думаю, что в обозримом будущем именно они станут ведущей силой на Западе… Впрочем, это одна из тех тем, которые я готов изложить лишь товарищу Сталину, боюсь, другие меня не смогут понять из-за въевшихся стереотипов… Но я не об этом, — заметив восторженную улыбку Аркадия Аркадьевича, Исаев молча кивнул, подчеркивая этим, что он выполнил просьбу «генерала Иванова». — Я имею в виду другое… В двадцатых годах самым грозным противником фюрера был Геббельс…
— Тот самый?! — искренне поразился Аркадий Аркадьевич.
— Именно… А гауляйтера Коха помните? Руководителя областной парторганизации в Кенигсберге? Одного из ветеранов… нацизма?
— Не просто помню… Мы с ним работали — вместе с поляками… Молчит, сволочь…
— А вы знаете, что именно этот «друг фюрера» в двадцатых годах бросил лозунг: «В нашей рабочей партии решает большинство, а не папа! Долой партийных императоров, да здравствует национальная революция социалистов!» А кто его поддержал? Геббельс. Это было, если мне не изменяет память, в конце двадцать пятого… Так вот, он тогда прямо-таки заорал во время совещания, созванного истинным создателем партии Грегором Штрассером: «Я предлагаю исключить из рядов национал-социалистической рабочей партии Адольфа Гитлера как мелкого буржуа, пробравшегося в наши ряды! Мы — партия рабочего класса и трудового крестьянства! Мы не вправе терпеть в своих рядах ни социал-демократических, ни буржуазных элементов!»
Аркадий Аркадьевич слушал завороженно, даже папироску не решался закурить, хотя Исаев видел, как рука его то и дело тянулась к открытой пачке «Герцеговины Флор»…
— Да вы курите, — сказал он. — И я закурю, если разрешите…
— Бога ради, Всеволод Владимирович! Водочки не хотите? Рюмашку?
— Обвалюсь… Тащить придется… На ваших харчах человек только что не умирает… И язык начнет заплетаться… Давайте выпьем, когда я переберусь на свою квартиру…
— Тоже верно, — согласился Аркадий Аркадьевич, — я водку ненавижу, а пить приходится, особенно на приемах — дело есть дело… Ну и что потом?
— А через полгода Геббельс переметнулся к Гитлеру: тот посулил ему пост гауляйтера всех парторганизаций Берлина… И судьба Штрассера была решена…
— Погодите, погодите, тут что-то не сходится, — возразил Аркадий Аркадьевич. — Штрассера расстреляли в июле тридцать четвертого года, а вы говорите про двадцатые…
— Все сходится, — Исаев вздохнул. — Гитлер планировал комбинации против тех, кого считал недругами, не на год вперед, а на десятилетия… Думаете, он перед гибелью не заложил фугасы под будущее? Думаете, он ушел просто так, завещая лишь бить евреев? Не-ет, Аркадий Аркадьевич! Его фугасы так страшны, так изощрены, что и представить себе трудно…
— Какие именно?
— И это я готов открыть Иосифу Виссарионовичу. Только ему. После моей реабилитации… Никому другому, кроме товарища Сталина…
Иванов удовлетворенно, кивнул, изумленно покачав при этом головой: «Ну и работа, ну и профессионал!»
— А что же было со Штрассером после того, как Геббельс переметнулся?
— Ничего… Гитлер передал в его ведение орготдел НСДАП, ключевой пост; с тех пор все назначения и перемещения гауляйтеров готовил именно Штрассер. Но, утверждая назначение, Гитлер — в присутствии всего руководства партии — заметил: «Я согласен с критикой моих товарищей: нам не нужно императоров и пап, все вопросы решаем большинством! Меньшинство подчинено железной воле, выраженной массой». И Штрассер был вынужден проводить решения, которых он внутренне не принимал, но подчинялся им как фанатичный ветеран. А как это было выгодно первому лицу?! Он делал то, что ему выгодно, чужими руками!
Аркадий Аркадьевич ничего не ответил, попросил официантку принести ему рюмку водки, снова закурил:
— Ничего этого в наших кнформациях не было…
— А знаете, кто спас Гитлера от самоубийства?
— Какого?! Когда?!
Исаев испытующе посмотрел на собеседника:
— Если вы играете незнание, я рано или поздно пойму это…
— Клянусь детьми! Только… Всеволод Владимирович, пожалуйста, не говорите больше «национал-социалистическое» государство… У нас принято писать «фашистское» или, по крайней мере, «национал-социалистское»…
— Такого слова ни в немецком, ни в русском языках нет, — отрезал Исаев. — Так вот, после того как любовь фюрера, Гели Раубаль, сказала, что уходит от него, и ее за это убили из маленького пистолетика, любимого пистолетика фюрера, тот чуть не помешался… И Грегор Штрассер просидел с Гитлером, никому не отпирая дверь его квартиры, два дня… И спас его, черт возьми, от того, чтобы тот не пустил себе пулю в лоб… А вот разрыв между фюрером и Отто Штрассером, младшим братом Грегора, руководившим прессой, которая атаковала фюрера слева, произошел после того, как Гитлер принял в партию и приблизил к себе сына свергнутого кайзера — принца Августа-Вильгельма… Это было явным предательством первой программы партии, в которой говорилось, что представители эксплуататорских классов никогда не будут приняты в ряды национал-социалистов… И брат создателя партии, Отто, опубликовал в газете лозунг: «Истинные национал-социалисты должны покинуть „партию“ Гитлера»… Несмотря на это, вторым человеком в партийном аппарате продолжал оставаться Грегор… Это, кстати, ошибка — считать всех членов партии Гитлера ублюдками и кретинами… Вначале там было довольно много идейных людей… Странно, что у вас нет информации о Штрассерах, я же посылал вам шифровки из Лиссабона, когда Шелленберг взял меня с собою для организации убийства Отто Штрассера… Тот вовремя уехал из рейха, поэтому и уцелел… По приказу фюрера в РСХА был создан специальный отдел «террора» — для убийства Отто Штрассера, одного лишь Штрассера, представляете?! Он, кстати, жив, скрывается где-то в Канаде… Слыхали о его «Черном Интернационале»? Он создал его в эмиграции, в пику фюреру…
— Очень мало…
— Если у вас в архиве есть европейские и канадские газеты, я готов подобрать досье… Любопытно: у него было все, как и у Гитлера, только без призывов к антисемитизму, перекройке карты мира и войне… все остальное — калька, одно к одному: равенство, экспроприация банков и крупных заводов, права рабочим и ба… крестьянам…
— У меня хорошая память, — заметил Аркадий Аркадьевич. — Могли бы говорить «бауэры» — врезалось навечно. — И он сладко, как-то по-особому, тягуче, выпил принесенную официанткой водку; не закусывая, сразу же закурил, вновь выжидающе приблизившись к Исаеву.
