Ленинградские рассказы - Николай Семенович Тихонов
В январские дни все это лишенное жизни пространство, над которым стояли только остовы сгоревших рабочих поселков и трубы бараков, наполнилось грохотом битвы. Это шли навстречу воинам Волховского фронта защитники Ленинграда, чтобы обняться в радостный час прорыва блокады. Этого часа ждали много месяцев.
Пламя сражения сверкало по всему невскому берегу и в дикой пустыне приволховских лесов.
Если нам, привыкшим к холоду и ледяному мраку, битва в этой черно-белой пустыне казалась делом привычным, то выбитые из теплых укрытий, бросившие блиндажи гитлеровцы чувствовали себя в аду, где мороз жег, как костер преисподней.
В хаосе канонады, вьюги, мрака и пожаров постепенно обрисовывался наш успех. И уже называли имена командиров, чьи части показали свою доблесть. Я хорошо помню великолепного, спокойного, как гранит, Трубачева, чьи полки брали Шлиссельбург; порывистого, бесстрашного Симоняка; уверенного, искушенного в трудностях Хрустицкого.
Уже на фронте родились новые храбрецы: пехотинцы гордились подвигом Дмитрия Молодцова: хотя он был связистом, но шел в передовой цепи и погиб смертью героя, дав возможность захватить немецкую тяжелую батарею; артиллеристы уже знали имя неустрашимого истребителя немецких танков — капитана Родионова. Танкисты говорили мне удовлетворенно: «Правда, замечательно, что Осатюку и Макаренко дали Героев Советского Союза?»
Конечно, замечательно — было за что. Такое богатырство они показали, несмотря на то, что их танк — малютка «Т-60», а вот мал удалец, да дорог! Но и в исхлестанных осколками бомб, мин и снарядов стенах Шлиссельбургской крепости, во мраке приладожских лесов, на берегу Ладоги и на почерневших снегах вокруг оставшихся только на карте рабочих поселков, среди сумрачного нагрева продолжающегося сражения я все время думал о Георгии Суворове.
Я невольно смотрел туда, на юг, где наступала 45-я гвардейская. Она, как и 268-я, шла в обход 1-го и 2-го городков, и я знал, что ее бешено атакуют немцы со стороны Дубровской электростанции.
Поздно вечером в лесу на безлюдной дороге я попросил шофера остановить машину. Я попросил потому, что не мог приказать ему, так как в машине был товарищ поболее моего званием. Но он был новичком на Ленинградском фронте и не мог разбираться в местности. Поэтому я попросил его разрешения, и, когда он спросил, почему мы остановились, я откровенно сказал:
— Нам надо ориентироваться сейчас, где мы находимся, потом будет поздно!
— Почему? — спросил он без всякого признака волнения.
— Потому, — сказал я, — что, по моим расчетам, мы едем прямо к немцам.
— Тут близко не могут быть немцы, — отвечал мой спутник, но все-таки вышел из машины.
Мы стояли на совершенно пустынной дороге. Отчетливо доносилась стрельба, то пулеметная, то винтовочная.
— Мы проехали реперы, видите? — сказал я.
Сзади нас остались красные лампочки, прикрепленные к деревьям для ночной перестрелки.
— Смотрите, — сказал я, — на дороге нет никаких машинных следов…
Мы огляделись. В стороне от дороги, как белые сугробы, притаились танки. Они стояли в засаде, похожие на занесенные снегом валуны.
По направлению к нам шло несколько человек. Когда они приблизились, то оказалось, что это автоматчики в белых куртках.
— Откуда вы? — спросил мой спутник. При своем чине он мог спрашивать, и ему были обязаны отвечать.
— Мы автоматчики, — сказали они.
— Какого хозяйства?
— Хозяйства Батлука!
— Кто впереди вас?
— Впереди нас нет никого! Впереди нас немцы. Сразу вон за тем поворотом…
Они прошли.
— Вот видите, я был прав, — сказал я, — а вон кто-то еще идет!
Когда этот человек приблизился, я громко его приветствовал. На фронте всякое бывает! Вот уж неожиданная встреча. Это был тот мой знакомый майор, что на стадионе Ленина открыл мне нового поэта во время Дня физкультурника.
— А вы-то что? — спросил я его.
— Я работаю офицером связи сегодня…
— Как дела?
— Где ничего, где не так уж очень, — осторожно ответил он.
— Тут близко Дубровская ГЭС? — спросил я. — Если ехать прямо…
— Так и приедете. Позавчера тут машина проехала прямо туда. Подъезжают к какой-то части. Там саперы работают. А шофер говорит: «Что-то вроде по-немецки говорят». А подъехали так близко, что те за своих приняли. Ну, а как шофер стал поворот делать и они убедились, что это наша машина, по ней такой фейерверк дали, что шофер сразу самообладание потерял и в кювет машину завалил, а их минами покрыли. Ну, часа два по канаве к нам выбирались. Так что не рекомендую их маршрут повторять…
— А там вы были, в Московской Дубровке?
— Был, — сказал он, — вы, конечно, о Родионове знаете…
— Знаю, — отвечал я, — жаль его, молодец был.
Дивизион противотанковых орудий капитана Родионова до тех пор отбивал атаки немецких танков, пока весь дивизион не погиб. Сам капитан Родионов упал на лафет пушки, умирая. Но, умирая, он видел, как рубеж заняли наши, перед которыми громоздились сожженные дивизионом Родионова танки и сотни немецких трупов. Враг не вышел в тыл нашим наступающим.
— А как в сорок пятой, у Краснова?
— Потери большие, как и у соседа — у двести шестьдесят восьмой…
— А Суворова Георгия видели?
Майор оживился.
— Суворова видел своими глазами. Сражается, как лев, вернее, как сибиряк…
— Значит, он жив?
— Совершенно точно, он жив.
— Ура! — сказал я. — Надо же было вам попасться в этом лесу, чтобы сразу узнать самые разные новости…
— Наше дело такое — офицер связи, — отвечал он, — а блокаду-то прорвали, здорово! Знай наших, ленинградских! Ну пока!..
Поздней весной сорок третьего я вернулся с Малой земли, из Приморской оперативной группы. Пришел Георгий Суворов, такой же сдержанный, спокойный, аккуратный, как всегда. Принес новые стихи. Спросил: как там в ПОГе[2], что я видел? Как петергофские дворцы поживают?
— Поживают они плохо, — ответил я, — от них остались одни стены, если где остались. Я ползал в развалинах Английского дворца, потому что ходить во весь рост там нельзя. Все пристреляно. В этом дворце когда-то даже ручки у дверей были фарфоровые, с золотом. На стенах висели гобелены работы русских крепостных мастеров. Цены им не было. Трудились целые семьи долгими годами. Ковры покрывали полы, выложенные из драгоценной цветной мозаики всех сортов дерева; картины, статуи, вазы, трельяжи, посуда, книги — одним словом, богатства, блеск, старина. Так в комнатах этого дворца дрались врукопашную, из комнаты в комнату гремели гранаты, раздирая в лоск, в дым все, что было вокруг. Потом немцы, увидев, что дворец не взять, потому что перед ним длинный глубокий пруд, начали вести систематический обстрел на окончательное разрушение. И теперь вокруг в кустах, в руинах можно подбирать куски бархатных занавесей, клочья гобеленов, обрывки ковров, шелковых драпировок,
