Гений разведки - Сергей Иванович Бортников
— Очень приятно, — пытаясь приподняться, промямлил с соседней койки "летун" — один из осколков попал ему в лицо и повредил какую-то мышцу, так что даже короткие слова давались раненому с огромным трудом.
Но он, судя по всему, не собирался унывать по такому "незначительному" поводу.
— Да вы лежите, лежите, товарищ пилот, — свежеиспечённый генерал-полковник положил руку на плечо авиатора и, уставившись в его зелёные, прям-таки огромные изумрудные глаза, над которыми нависали длинные, "коровьи" ресницы, неожиданно выпалил: — Прохор?
— Я, Мишка, я! Ой, можно мне тебя так называть… по старой дружбе?
— Конечно, дорогой ты мой, — командарм заботливо поправил одеяло, которым был накрыт подполковник, и растроганно объяснил для всех остальных: — Это мой земляк по Московскому уезду, только я из Большого Уварово, а он из соседних Холмов…[80] Было время, мы даже в одну школу бегали. Да… Кстати… Ты чего это в общевойсковом, а не в профильном госпитале Военно-воздушных сил, а?
— Так твои же санитары меня подобрали. И доставили, куда ближе было…
— Понял.
— Вот залечу переломы — и сразу к своим.
— Лежи — мы ничего против не имеем! Места всем хватит… А ты, Владимир Николаевич, не зевай — веди дальше своё представление — в прямом, не в театральном значении этого слова, — решил вернуть разговор в прежнее русло Катуков.
— Громак Иван Григорьевич, механик-водитель, — подчинился просьбе-приказу Подгорбунский.
— Ах, вот ты, значит, каков, герой-комсомолец… Можешь пришивать новые сержантские погоны.
— Служу…
— Отставить! Старшесержантские, я правильно выразился? Ты ведь в разведке — главный грамотей, говорят. С правописанием, так сказать, дружишь, всякой литературой увлекаешься?
— Кто вам такое сказал?
— Молва, сынок. Народная… Иными словами: твоя слава впереди тебя бежит, боец!
— Но…
— И место для медали готовь — вчера мы подали наверх списки представленных к очередным правительственным наградам; ты, естественно, тоже оказался в том числе!
— Слу…
— И опять отставить!.. Ничего не скажешь — славного хлопца ты в танковой школе отыскал, Владимир Николаевич. Так сказать, себе под стать!
— Я не поэт, но я скажу стихами… — сухо прокомментировал рифмованную похвалу командарма Подгорбунский, намереваясь закончить избитую фразу, но Александр Ефимович, прекрасно знавший её продолжение, не дал этого сделать.
— Только без матерщины.
— Есть! — заёрзал в койке Володька. — Ваня ещё под Смоленском отличился — двух фрицев голыми руками завалил. Причём непростых, из той дивизии, воины которой казнили Зою Космодемьянскую.
— Постой… Уж не тот ли ты Иван Громак, которому великий советский поэт Александр Трифонович Твардовский посвятил стихи? — мгновенно оживил ся военкор, предчувствуя профессиональную удачу. Ох, и славный же выйдет сюжет, если вдруг всё подтвердится!
— Никак нет. Однофамилец, наверное, — опустил его на землю скромняга-комсомолец, до сих пор, как нам известно, даже не подозревавший о том, что попал в славную когорту знаменитых литературных персонажей — и теперь будет жить вечно (по крайней мере, на страницах книг).
— А ты сам хоть что-то читаешь?
— Ещё бы… Первый книгочей на деревне… То есть в разведке, — с гордостью в голосе сообщил собравшимся Подгорбунский и скорчил умное лицо — мол, уж я-то точно знаю.
— И Твардовского?
— Ну да… Тоже…
— Как тебе его творчество? — хитро прищурившись, поинтересовался Катуков.
— Очень даже положительно. "Василий Тёркин" — лучшее из того, что мне приходилось читать об этой войне. По крайней мере, — в стихах!
— Что-нибудь по памяти воспроизвести можешь? — продолжал любопытствовать командарм.
— Конечно…
Тёркин — кто же он такой?
Скажем откровенно:
Просто парень сам собой
Он обыкновенный.
Впрочем, парень хоть куда.
Парень в этом роде
В каждой роте есть всегда,
Да и в каждом взводе… —
лихо продекламировал Иван.
— Молодец! — похвалил его Михаил Ефимович. — Пока в нашей армии есть такие парни, она непобедима!
— Согласен! — бодро согласился с ним однофамилец самого известного советского полководца.
— Ладно… Вернёмся к нашим баранам, — собираясь уходить, начал подводить черту Катуков. — Больше ты, Володя, в разведку ни ногой!
— Это почему же?
— Я тебе новое местечко службы подыскал. Командиром танковой роты 8-го отдельного мотоциклетного батальона. Пойдёшь?
— Нет!
— Это не просьба, это приказ, товарищ капитан.
— Чего тогда спрашиваете?
— Готовься. Но не сейчас, чуть позже. Войдём в Польшу — тогда.
— Понял… И на том спасибо.
— А я, товарищ генерал-полковник, куда? — неожиданно начал протестовать Громак, пока не шибко активно, со свойственной ему робостью. — Нам ведь порознь никак нельзя. Родственные души!
— Ты? Ты отныне будешь закреплён за товарищем Подгорбунским, как земля за колхозом, так, кажется, говорят у вас на Украине?
— Так точно! — расцвёл улыбкой Иван.
— Оставайся пока в госпитале. Рядом с командиром. Считай, что я официально откомандировал тебя в медучреждение для выполнения особой миссии по охране дважды Героя Советского Союза. Соответствующее распоряжение сегодня же передаст мой помощник.
— Слушаюсь!
— Выздоровеет, вернётесь в расположение — не забудь доложить.
— Есть!
— И ещё… Долго не залеживайтесь, парни. Без вас, как без рук!
* * *
Генерал-полковник ушёл, уведя с собой очаровательную Александру Самусенко и всех военных журналистов, на ходу пытавшихся задавать ему ещё какие-то вопросы. Громко шаркая в узком коридоре обутыми в тяжёлые сапоги ногами, за ними молча последовала прислуга командарма, не привыкшая совать нос, куда не надо.
— Что ж, пришла пора представить вас друг другу, — заметно повеселел Владимир. — Моя ненаглядная Анютка и её боевая подруга Маша… Мария, стало быть (девчонки при этих словах дружно закивали милыми головками). А это — Ваня, механик-водитель танка… Грамотей и вообще — боевой парень!
— Очень приятно! — волнуясь, еле выдавил Громак.
— К тому же — книголюб, огромный любитель исторических приключений, научной фантастики и всякой мемуарной литературы, — продолжал нахваливать своего ближайшего подопечного Подгорбунский. А ещё — лучший раколов во всей Красной армии!
— Точно? — недоверчиво покосилась Маша.
— Точнее не бывает! — подтвердил раненый. — За полчаса самый большой в хозчасти казанок набил членистоногими. До краёв. Причём ловил их голыми руками!
— Я так тоже умею, — улыбнулась Маша.
— Да ну?
— Точно. Дело в том, что через мой родной Бер-дичев течёт речка Гнилопять[81]. Там такие, как у нас говорят, клешняки водятся — самые настоящие гиганты! Лобстеры — от английского названия омаров. Десяток поймал, бросил на весы — опачки! Целый килограмм. А то и больше.
— Клешняки… Точно! Мы в детстве тоже так раков называли, — припомнил Иван. — Ану-ка, повтори, как ту реку кличут?
— Гнилопять.
— Какое-то удивительное название…
— Ничего подобного — обычное, наше, самое что ни есть полесское, родное!
— Ну, не скажи! Гнилопять… Очень странно!
— Говорят, когда река была судоходной, на ней промышляли бурлаки,
