Богдан Сушинский - Стоять в огне
– Насколько мне известно, наш отряд – единственный на Восточном фронте. Пока функционируют лишь карательные команды. Но ведь вы понимаете, что их нельзя сравнивать с «Рыцарями Черного леса».
– Разумеется, разумеется, – вскинул брови Эрнст Денхоф, как звали этого репортера в мешковатом и одновременно кургузом френче с погонами лейтенанта. – Между прочим, читателям интересно будет узнать, почему ваш отряд разместился именно там, в старинной средневековой крепости. Надеюсь, принимая такое решение, вы руководствовались не только соображениями безопасности?
– Эта крепость напоминает мне рыцарские замки Пруссии. А Штуберы – древний рыцарский род, ведущий свою историю еще от крестоносца Олгафта Штубера, одного из инициаторов Крестового похода в Палестину. Кроме того, крепость – удобное место для специальной подготовки моих «рыцарей». Там они проводят ежедневные тренировки. Мои люди владеют едва ли не всеми приемами рукопашного боя. И всеми видами оружия: от лука и дубины – до пушки. К тому же каждый из них способен действовать самостоятельно в самой сложной боевой обстановке. По существу, эти люди – образцы солдат будущего. Жаль, что у нас мало времени. Во всяком случае, стремлюсь превратить их в таковых.
– Это не может остаться незамеченным, гауптштурмфюрер.
– Ровно через неделю мы планируем нападение на очередной партизанский лагерь. На этот раз – лагерь известного в этих местах партизанского предводителя Беркута.
– Как-как его фамилия? – переспросил Денхоф, вынимая ручку. Блокнот его все время лежал на столе.
– Скорее кличка. Беркут. То есть горный орел. Это его банда совершила сегодня нападение на Заречное. А наш рейд будет рейдом мести. Вот там, думаю, мои люди по-настоящему продемонстрируют свое искусство.
– Весьма сожалею, что не смогу задержаться в вашем городке позднее, чем до завтрашнего дня, – потер отвисающий подбородок репортер. Ему было уже под пятьдесят. Болезненное, синюшное лицо, неприметная фигура, изъеденные паршой реденькие седые волосики едва прикрывали приплюснутую, мертвенно синюю голову. Весь его вид вызывал у Штубера отвращение. Жаль, что он не имел права хотя бы в чем-либо проявить его.
– Вам действительно есть о чем сожалеть, – многозначительно произнес Вилли, галантно благодаря официантку, принесшую им тушеную говядину. Говоря так, он знал, что, даже если бы этому пентюху строго-настрого приказали отправляться с ними в лес, он нашел бы тысячу причин, чтобы избежать этого похода. – Но лишь как солдату. Ибо как журналист вы ничего не потеряете. Это уже не первая наша операция. В общих чертах я хоть сейчас могу описать вам, что и как будет происходить там.
– Буду бесконечно признателен.
– Методика отработана до мелочей. На рассвете сосредотачиваемся несколькими группами вблизи партизанской базы. И пока специально подготовленные пластуны без единого звука снимают партизанские посты, мы, так же беззвучно, подкрадываемся все ближе и ближе к землянкам. Затем штурмовая группа врывается в землянки и действует, вначале используя исключительно ножи и боевые приемы рукопашного боя. Но так продолжается недолго. Часть партизан все же проснулась и пытается оказать сопротивление. И вот тогда вступают в бой основные силы отряда. В ход идет все, вплоть до топоров с партизанской кухни. Мы не признаем классических атак, в результате которых всегда бывают большие потери. Каждый «рыцарь» действует самостоятельно, полагаясь на свою ловкость, волю, выдержку. И выручают его молниеносная реакция и предельная натренированность. Быть может, это не для печати, но пленных, как правило, не берем. Кроме, разве что, командиров и комиссаров.
– Чтобы допросить их, – понимающе дополнил журналист рассказ гауптштурмфюрера.
– Вот именно.
– Сколько у вас людей?
– В операциях обычно принимают участие не более полусотни. Но они вполне заменят два-три батальона, которые нужны были бы для карательной экспедиции против такого отряда, как отряд Беркута. И в этом нет ничего удивительного: пока армейские батальоны подойдут к лагерю, партизаны уже готовы к бою. Кроме того, в лесу эти бандиты чувствуют себя очень уверенно.
– Своих людей вы приучаете именно к лесным боям?
– Естественно. У нас два собственных лесных лагеря, в которых они обучаются ориентированию, психологически настраиваются на ночные рейды и всячески привыкают к лесу, к условиям боя в чащобах.
Штубер еще долго рассказывал об операциях своего отряда, которых никогда не было и которым едва ли суждено осуществиться. Но делал это вдохновенно. Денхоф был в восторге. Мог получиться блестящий репортаж из украинских лесов, главным героем которого станет фигура, способная увлечь не только мальчишек из гитлерюгенда, но и любого толстокожего бюргера, который все еще ворчит, недовольный налогами военного времени.
– Какую же, в таком случае, школу должны были пройти вы сами? – осторожно поинтересовался лейтенант от журналистики, торопливо записывая что-то в свой потрепанный блокнот.
– Вам, вероятно, приходилось слышать такое имя – Отто Скорцени?
– Скорцени? Тот, из Вены? Герой аншлюса? Мне даже посчастливилось побывать вместе с ним в одной берлинской компании. Помню, меня тогда неприятно поразили шрамы на его лице. Кажется, на левой щеке.
– Да, на левой. Два шрама, похожих на змеиное жало. Символично.
– Честно признаюсь, я почти не общался с ним. Человек он довольно замкнутый.
– Умеющий молчать – так будет точнее.
– И что, он действительно такой?.. Ну, каким его пытаются изображать сторонники аншлюса в Австрии? Да и вообще, говорят, Скорцени – какая-то особенная личность. Один из тех немногих, кого уже сейчас действительно можно считать сверхчеловеком.
– Святая правда. К сожалению, мы пока еще недооцениваем заслуги таких людей. Но уверен: пока что недооцениваем. Придет время – и о них заговорят во весь голос. Появятся книги, фильмы…
– Вот как? Может быть, стоит упомянуть его имя в материале о вашем отряде?
– Даже советую сделать это. Тем более что ни он, ни я не забываем таких услуг. А когда мы – Скорцени и я – прочно осядем в Германии, то, несомненно, найдем возможность отблагодарить вас. Вы понимаете, что я имею в виду.
– Мне бы это не помешало, господин Штубер. Так же, как и блестящий репортаж с фронта. Вы ведь догадываетесь, что сюда, на фронт, посылают не только любимчиков редактора. Скорее, наоборот.
– Давайте-ка лучше уделим внимание коньяку и говядине. И дай Бог, чтобы следующая наша встреча состоялась в родовом имении Штуберов, куда я обязательно приглашу вас при первом же удобном случае. А материал, когда он появится в газете, перешлите Скорцени. Или вручите ему лично. Обязательно постарайтесь найти его. Поверьте: это в ваших интересах.
– О да, конечно…
– Кстати, вы еще будете видеться с подполковником Ранке?
– Не уверен, – замялся Денхоф. – Кажется, мы уже обо всем поговорили.
– Я тоже так считаю, – кивнул Штубер, подливая коньяку в его рюмку. – И небольшая просьба. Вы понимаете, что к подполковнику Ранке я отношусь с особым уважением. Но в репортаже о моем отряде… Подумайте, стоит ли называть его имя просто так, по случаю… Такой человек заслуживает, чтобы о нем писали отдельные статьи. Беглое упоминание может лишь обидеть его. Не так ли?
– Совершенно согласен с вами, господин гауптштурмфюрер.
33
На поиски лагеря лжепартизан под командованием Магистра Мазовецкий повел десять бойцов. Все они были одеты в форму солдат вермахта или полицаев. Мазовецкий, конечно, понимал, что этот маскарад вряд ли собьет с толку самого Лансберга. Но дозорные, которых он выставит, все-таки подумают, прежде чем откроют огонь без предупреждения. А это может подарить его бойцам несколько секунд. Хотя бы для того, чтобы залечь.
Добравшись до места, где Мазовецкий и Крамарчук захватили полицая, группа передохнула и дальше уже продвигалась с огромной осторожностью. Впереди шли трое бойцов в черной эсэсовской форме. Остальные пробирались поросшими кустарником склонами оврага. Сам Мазовецкий возглавлял первую тройку. В это чудесное июльское утро, теплое и торжественное, как солнечные праздники детства, ему не хотелось думать об опасности, о предстоящей операции и вообще верить, что этот нарядный лес тоже охвачен войной, а едва заметная тропинка, которой он вел своих людей, может оказаться последней в их жизни.
Минувшая зима припоминалась ему сейчас, как кошмарный сон. Десантирование, плен, расстрел товарищей, наконец немецкая шпионская школа… Владиславу и сейчас еще не верилось, что он прошел через все это, вырвался из сетей гестапо, преодолел столько километров вражеского тыла, сумел уцелеть в бесчисленных облавах и в конце концов обрел свободу.
Да, он был доволен своей удачливостью, а группа Беркута, где ему верили и где его уважали, казалась ему сейчас наисвятейшим человеческим братством, о котором можно лишь мечтать. Только это чувство братства и заставляло поручика Мазовецкого все еще оставаться здесь, в Украине, хотя до родной Польши было так близко. Во всяком случае, значительно ближе, чем до Англии.
