Богдан Сушинский - Французский поход
Рыцари многозначительно переглянулись.
Несколько минут в зале царило гробовое молчание, нарушаемое разве что потрескиванием факелов. Наконец, опершись руками о стол, граф медленно, важно поднялся со своего места.
– Осмелюсь объявить, что перед вами граф Артур де Моле. Потомок последнего Великого магистра Жака де Моле, казненного, как вам известно, по несправедливому приговору суда инквизиции, якобы за всяческую ересь и сношения с нечистой силой.
– Испепели меня молния святого Стефания! – тяжело выдохнул шевалье Куньяр, тоже грузно поднимаясь со своего слишком тесного кресла. – Неужто вы действительно потомок Великого магистра?!
– Можете не сомневаться в этом, доблестные рыцари, – гордо вскинул голову граф. – Мой дед, отец, да и сам я долгое время жили за пределами Франции. Опасаясь мести инквизиции и ненависти папы, мы вынуждены были скрываться. О моем пребывании во Франции знает пока только маркиз д'Атьен, которого я разыскал в родовом поместье неподалеку от Бельфора, а теперь уже и вы, рыцарь Куньяр.
Услышав свое имя, маркиз тоже поднялся.
– Это правда, я присоединился к господину графу, решив испытать свою судьбу.
– Благодарю вас, рыцарь д’Атьен. Итак, я прибыл сюда, чтобы восстановить справедливость, а также исполнить волю Господа нашего, однажды ниспославшего предкам великую мудрость создания ордена «бедных рыцарей Христовых», а теперь повелевшего мне возродить этот орден через видение, которое явилось у храма Святого Вита.
– Но ведь папа римский упразднил орден и навеки запретил его, – несмело возразил маркиз, давая понять, что и для него решение о воссоздании ордена тоже является неожиданностью.
Папа запретил! – прохрипел-расхохотался де Куньяр. – Кто нам может запретить делать в этом замке то, что мы пожелаем? – Говорите дальше, рыцарь де Моле.
– Речь моя будет недолгой. Рыцари ордена тамплиеров никогда не отличались словоблудием и не любили произносить длинные речи.
– Мечами они владели лучше, чем словом – это уж точно, – подтвердил шевалье.
– Они видели путь, указанный Христом, и шли по нему, твердо зная, что путь этот ведет к Божьей благодати.
– И к рыцарской славе, – громыхнул де Куньяр. – Испепели меня молния святого Стефания! Что вы предлагаете, потомок Великого магистра?
– Вначале я спрашиваю вас, маркиз д'Атьен: согласны ли вы быть посвященным в рыцари ордена тамплиеров?
Маркиз внимательно посмотрел на де Моле, на де Куньяра, немного поколебался, но в конце концов вынул из ножен меч и положил его на стол перед собой, острием в сторону графа.
– Вы – истинный рыцарь, маркиз д'Атьен, в чем я, видит Бог, ни минуты не сомневался с той поры, как имел часть познакомиться с вами. А вы, шевалье де Куньяр? Согласны ли вы?…
– Какого черта? Конечно, согласен, – не дал ему договорить де Куньяр и ухватился за то место на поясе, где обычно находилась шпага. Но сейчас ее там не было. Тогда, недолго раздумывая, он сорвал со стены большой двуручный меч и так грохнул им о стол, что, не будь он сколочен из дубовых досок, просто-напросто разлетелся бы.
– В таком случае, имея на то ваше согласие, а также помня о ниспосланном мне видении Христовом, я, рыцарь де Моле, стоя здесь, в зале, в котором зарождался орден тамплиеров, объявляю: отныне орден «бедных рыцарей Христовых» вновь возрожден! – Он положил свой меч на оружие рыцарей и торжественно добавил: – И существовать ему отныне и вовеки.
– Отныне и вовеки! – повторили рыцари тайного ордена.
«Отныне и вовеки!» – таков будет наш девиз, – провозгласил граф.
43
Хмельницкий приблизился к самому большому, прислоненному к стене, распятию, на котором Христос был пригвожден к кресту, возвышавшемуся над костром, и, удивленный такой трактовкой библейского сюжета, несколько секунд озадаченно рассматривал его.
Полковник никогда не испытывал особых религиозных чувств, и ко всему, что связано с Богом, относился как к традиции. Но к традиции народа он чувствовал потребность относиться с уважением. Полковник был приучен к этому традициями казачества, сознанием того, что без традиций нет ни войска, ни народа. Тем не менее столь смелая трактовка библейского сюжета вызвала у него восхищение.
– Прежде чем ответить на ваш вопрос, я хотел бы знать: вам просто нужно какое-то количество волонтеров? Или же Франция действительно попала в такое положение, когда она не может обойтись без помощи казаков?
– Полковнику любого другого войска я сказал бы, что Франция всего лишь предлагает его воинам поле для рыцарской славы. И если они отказываются от этого предложения, мы найдем волонтеров в другой стране. Но вам, украинскому полковнику, знающему, что такое западня многолетней изнурительной войны, отвечу честно: чем скорее вы и ваши люди прибудут во Францию, тем с большей благодарностью Париж будет потом вспоминать о вас. Вспоминать даже через десятилетия. Эта война слишком затянулась, и слишком много воинов потеряли мы в боях с испанцами, чтобы можно было…
– Простите, граф, что перебиваю. Того, что вы только что сообщили, мне вполне достаточно. На переговорах с кардиналом Мазарини и принцем де Конде я, конечно же, буду настаивать на достойном жалованье для моих «вольных стрелков». Но, какую бы плату я не выторговал, воевать все же будем не за плату. Так и уведомьте короля, первого министра, де Конде – словом, всех, кого сочтете необходимым, в своих посольских депешах.
– Благодарю вас, полковник, – слегка дотронулся до плеча Хмельницкого де Брежи. – В письмах, которые я намереваюсь передать с вашим посольством кардиналу Мазарини и принцу де Конде, эта ваша мысль будет преподнесена с должным чувством такта, – и, выдержав небольшую паузу, добавил: – Можете положиться на мое слово чести, как на слово истинного воина. Кстати, о посольстве. Кроме полковника Сирко и князя Одар-Гяура, с вами могут поехать еще трое казаков – старшин-ординарцев.
– Оказывается, вам точно известно количество людей, которые находятся сейчас вместе со мной в Варшаве.
– Расходы по вашему вояжу берет на себя королевская казна Франции. И еще одно. Поскольку вы будете командовать во Франции двумя полками, вас готовы принимать как генерала.
– Я всего лишь полковник, господин де Брежи.
– Но ваше положение генерального писаря и командующего экспедиционным корпусом…
– Пока король Польши не удостоит меня чина, равного генеральскому, я предпочту оставаться полковником. Даже если это необходимо в интересах дипломатии, – упредил он дальнейшие доводы посла.
– Конечно, к вам могут обращаться, используя титул, которым Владислав IV наделит вас, исходя из званий реестрового казачества: наказной атаман или польный гетман. Но кто в Париже, привыкшем к точной европейской регламентации армейских чинов, способен истолковать, что это за чин? Впрочем, неспособны сделать этого и в Речи Посполитой. Однако все сказанное – лишь первая часть нашей беседы. Даже при вашем абсолютном согласии на поход здесь, в Варшаве, при дворе его королевского величества, возникают свои проблемы, связанные с этой экспедицией.
– Я облегчу вам жизнь, почтенный граф, – улыбнулся Хмельницкий. – Об этом мне уже все известно. Если бы меня испугала немилость Николая Потоцкого или Адама Киселя, я не прибыл бы на эту аудиенцию.
– Вы действительно облегчили мне жизнь, – благодарно улыбнулся граф-посол. – Мне бы не хотелось выглядеть перед вами заговорщиком – при чужом дворе, в чужой стране. Это не в традициях посольских миссий.
– Не в лучших традициях их миссий, – вежливо уточнил Хмельницкий. И оба рассмеялись.
– Да, – вспомнил полковник уже буквально в дверях усыпальницы распятий. – Не известна ли вам судьба мастера, который сотворил вон то каменное распятие, с несколько необычным толкованием библейской трагедии: распятие на костре?
– А, – подошел де Брежи к огромному распятию из зеленоватого, покрытого мхом камня. – Свой шедевр он сотворил в тюремном каземате крепости, будучи приговоренным к смертной казни за какое-то преступление перед святой церковью. Уж не помню, за какое именно.
– У церкви огромный реестр преступлений, за которые можно приговорить к смертной казни даже апостола Петра.
– Чьим преемником на Земле является папа римский, – продолжил его мысль де Брежи. – Единственной его просьбой было позволить ему самому изготовить себе надгробие.
– Так сказать, последняя прихоть мастера.
– Именно мастера. Только из уважения к нему судьи пошли даже на то, чтобы на семь библейских дней отложить казнь. Об этом просил сам несчастный, доказывая, что ровно столько ему понадобится, чтобы завершить свой труд. Судье понравилось то, что мастер уже успел сделать, и он согласился удовлетворить просьбу обреченного, но с одним условием: казнь через повешение, к которой он был приговорен, будет заменена на казнь через сожжение на медленном огне. – Граф снова выдержал паузу и, по-иезуитски улыбаясь, взглянул на Хмельницкого, приглашая его по достоинству оценить «благодеяние» церковного судьбовершителя.
