Илья Маркин - Люди грозных лет
— Нет, смею! Смею, вот и все! Я, может, больше тебя смею про него говорить.
— И не стыдно тебе, — вмешалась Лиза, — молодая женщина, а такое вытворяешь. Что она сделала тебе, что ты прицепилась?
— А ты молчи, когда тебя не касается. Сытый голодного не поймет.
Видя, что перебранка переходит в скандал, вмешалась самая старшая из женщин, Марина Бухарцева. Она подошла к Наташе, встряхнула ее за плечо и наставительно, как маленькому ребенку, сказала:
— Незачем на других свое горе вымещать. Тебя-то за Павла никто не гнал, сама пошла, вот сама и отвечай за все.
От ее слов Наташа сразу сникла, опустила голову и понуро пошла к своим коровам. Алла смотрела на ее сгорбленную, еще минуту назад такую гордую и задиристую фигуру и не могла понять, что случилось с этой недавно такой душевной и доброй к ней женщиной.
Глава тринадцатая
— Эт что же, голубок, — упреком встретил Бочарова генерал Велигуров, — как вырвался на волю, так и поминай, как звали? Ну, что там на фронте? Впрочем, что делается на фронте, я знаю не хуже тебя. Ты давай-ка за свое дело берись. Наобещал Васильеву, теперь выкручивайся. Он житья не дает, несколько раз звонил, где да где Бочаров. А я и сам не знаю, где Бочаров. Видать, Васильев от тебя какого-то сверхдоклада ждет. Так что, голубок, поднажми. Сейчас двенадцать дня. Ты поспи часиков шесть и садись-ка на всю ночь. А завтра в это время ко мне приходи с готовым докладом. Я почитаю, что-нибудь добавлю там, изменю и, как приказал Васильев, нарочного в самолет и — в Москву.
Бочаров заговорил было о наступлении немцев, но Велигуров, махая руками, остановил его:
— Давай главное делать, а наговориться мы еще с тобой вволю наговоримся. И поругаемся не раз, если ты упрямый.
И по тону разговора и по выражению лица Бочаров видел, что Велигуров события последних дней представляет совсем не так, как было в действительности.
В подготовленном для него домике с часовым у входа Бочаров сел за стол, положил бумагу и решил сразу же писать. Просидев с полчаса, он не написал ни одного слова. Мысли беспорядочно перескакивали с одного воспоминания на другое, то восстанавливая разговор с Лужко, то рисуя картину разгрома немцев перед Двугорбой высотой, то возвращаясь к поездке по другим соединениям и частям.
«Что же главное? — раздумывал Бочаров. — Что нужно особенно подчеркнуть?» Главным казалось все: и творческий порыв солдат, сержантов, офицеров и их героические действия в борьбе с врагом; и устарелость, даже вредность многих положений существующих уставов, которые не только сковывали действия войск, но и приносили несомненный вред.
Еще больше часу просидел Бочаров в раздумье, но на чистом листе бумаги не появилось ни одной строчки. Выкуривая одну папиросу за другой, он волновался, нервничал, ругая себя за неумение сосредоточиться, и без конца ходил по комнате.
— Воздух! — закричал часовой за окном, и Бочаров услышал гул немецких самолетов.
В деревне и за деревней часто застучали зенитки.
— По щелям! — кричал кто-то, пробегая по улице.
Где-то невдалеке ахнули первые бомбы, и Бочаров вспомнил, как вчера тряслась и дрожала от таких же взрывов Двугорбая высота, как почернели и осунулись лица солдат, сержантов, офицеров. Эти воспоминания и были тем толчком, который был так необходим ему.
«Да, да! Надо писать о том, что плохо, о том, что нужно сделать, чтобы легче было на фронте, о том, как лучше организовать боевые действия и бить противника с наименьшими потерями. И главное — нужно всем показать, всех убедить, что противник сильный и опытный, что борьба с ним трудна, опасна и на легкую победу рассчитывать нельзя».
По деревне ухали бомбы, а Бочаров не слышал и все писал и писал, изредка задумываясь, закуривая и вновь склоняясь над столом. К шести часам вечера, опустошенный, с горящими головой и лицом, встал он из-за стола и перечитал исписанные листы. Их оказалось сорок три. Его ужаснул такой огромный объем, и он хотел было переделывать, сокращать, но голова клонилась к столу и все тело ломило от усталости. Он сунул листки в полевую сумку, не раздеваясь, лег на кровать, и непробудный сон мгновенно сковал его.
Проснулся Бочаров во втором часу ночи, не понимая, где он и что с ним, и, скрипнув пружинами, присел на кровать.
— Проснулись, Андрей Николаевич? — услышал он голос шофера.
— Да, Коля, проснулся, — ответил Бочаров и с силой потянулся, чувствуя приятную свежесть во всем теле.
— А я все окна одеялами завесил. Танки всю ночь по дороге шли. Такой рев подняли, боялся — разбудят вас.
— Меня бы и бомбежка не разбудила, не то что танки.
— И бомбежка была, — сказал шофер, — перед заходом солнца. Шесть домов начисто смело, убило двух капитанов, одного лейтенанта и четверых связистов.
Разговаривая с Колей, Бочаров вспомнил, что в своем докладе он писал о пехоте, танках, артиллерии и очень мало сказал о противовоздушной обороне, а она, как он убедился сам, имела сейчас, пожалуй, не меньшее значение, чем полевая оборона.
Он торопливо поужинал холодной гречневой кашей с консервами, отправил Колю спать и вновь принялся за доклад. Мысли текли особенно легко, и к шести часам утра он заново переписал весь доклад, перепечатал в оперативном управлении и вместо двенадцати пришел к Велигурову в десять часов.
— О, это по-ударному, по-фронтовому, — здороваясь, одобрительно гудел Велигуров, — целых двадцать страниц! И отпечатано чистенько. Надо во всем пример этим фронтовым штабникам показывать. Ну, значит, так, — листал он рукопись доклада, — оставь мне. Я прочитаю. А через час заходи, ровно через час. Я думаю, снова перепечатывать не придется. Если я добавлю что, то мы в конце допечатаем, И пошлем, пусть там мысли наши в новые уставы включают. Им оттуда ничего не видно, а мы на самом бойком месте.
Ровно через час Бочаров пришел к Велигурову. Хмурый Велигуров, словно не замечая его, нервно листал рукопись.
— Написал, значит, — буркнул он, не поднимая головы, — написал — и, как говорят, с плеч долой. А ты подумал, что написал? — вдруг возвысил он голос и из-под насупленных бровей косо взглянул на Бочарова.
— Подумал, товарищ генерал, и серьезно, — чувствуя, что предстоит тяжелый разговор, спокойно ответил Бочаров.
— Серьезно, — передразнил его Велигуров и, стукнув кулаком по столу, загремел на всю комнату. — Нет, не подумал! Галиматья! Чушь! Пустозвонство!
— Товарищ генерал, — чувствуя, как запылали щеки, сдержанно сказал Бочаров, — я не мальчишка, чтобы кричать на меня. Я полковник Советской Армии.
— А я генерал и постарше вас.
— А я полковник и советский человек и кричать на себя никому не позволю, — сдерживая гнев, ответил Бочаров.
— Да вы что? Я кто для вас, начальник или кто?
Лицо Велигурова налилось до синевы багровым румянцем, стиснутые в кулаки волосатые руки тяжело лежали на столе, лохматые, сросшиеся брови почти совсем закрыли глаза.
— Вы мой начальник, но это еще не дает вам права кричать на меня.
— Право, право, — вдруг стих Велигуров, — садитесь.
Бочаров сел на край стула, не сводя глаз с генерала.
— Ну, что вы тут написали? — вновь перебирая листы доклада, резко, но спокойно говорил Велигуров. — Вы только подумайте?! Система обороны у нас негодная, атаковывать мы не умеем, тылы функционируют неправильно, связь не обеспечивает управления войсками. Да что же все это значит, — вновь возвысил он голос, — выходит, что мы совсем воевать не умеем? Выходит, что все мы тут дураки и тупицы! Сидели, смотрели и ничего не видели! Приехал полковник Бочаров, глянул — и все увидел. Так, что ли?
— Не совсем так, товарищ генерал.
— Ах, не совсем! Значит, что-то есть и так!
— Безусловно, есть, — зная, что это вызовет бурю негодования, ответил Бочаров.
— Значит, мы дураки и тупицы?
— Товарищ генерал, зачем утрировать? Я пишу о тех недостатках, которые увидел. Никого глупым не считаю и себя не возвышаю.
— Хорошо, хорошо, — поспешно остановил его Велигуров, — но вы блудите, видите все в черном свете. А в самом деле не так все, как вы пишете.
— Ну, а конкретно что не так, товарищ генерал?
— Все не так. Подход к делу не тот. Вы грязью обливаете наши командные кадры.
— Простите, товарищ генерал, — не выдержал Бочаров. — Я сам командир Красной Армии, и наши командные кадры я уважаю и ценю. Да и как я могу не ценить их, — разгораясь, заговорил он, — как я могу клеветать на тех, с кем вырос вместе, на тех, кого вчера, позавчера и в другие дни в бою видел. Как я могу клеветать на Лужко, на Черноярова, на Лесовых, на командира третьей роты, который бросился впереди роты в атаку и погиб. Я пишу о тех недостатках, что воевать мешают, приводят к ненужным потерям.
Взволнованная, горячая речь Бочарова поколебала Велигурова. Насупив брови, он сидел, листая доклад.
