Павел Яковенко - На южном фронте без перемен
Я вник в ситуацию, и понял, что сам комбат предпочитает проживать с менее пассионарными товарищами, где спокойнее, а все прелести совместного сосуществования с дерзкими и несгибаемыми предоставил мне. Вот здорово! Я, конечно, горд за оказанное мне доверие… Но что делать-то?
Спать мне резко расхотелось, (да и совсем не хотелось — если честно), я подхватил автомат, и отправился прогуляться. Обуваться мне пришлось долго: берцы никак не хотели налезать на ноги. Когда я закончил, то подумал, что если мне придется обуваться так каждый раз, то я долго не протяну.
Пока солнце совсем не закатилось за горизонт, мне надо было осмотреть окрестности. Первое, что мне пришло в голову, это найти сортир. Не ссать же у палатки, правда? А уж тем более ходить по большому. Во всяком случае, куч дерьма у нашей палатки не наблюдалось. Здесь они были уже долго. Значит, рассуждая логически, все ходят куда-то в одно определенное место. Вот его мне и предстояло найти.
Поиски не заняли много времени. Стоило мне недалеко отойти от палатки, как я ощутил специфический запах фекалий. Как оказалось, за курганами насыпанной земли, совсем недалеко от нас, находился походно-полевой нужник. И надо сказать, довольно основательный. На достаточно глубокие ямы были положены хорошие, крепкие прожилины, и в них вырезаны отверстия необходимого размера.
Сделав все свои дела, я отправился в палатку. И уже было подошел к ней… Как вскользь брошенным взглядом, хоть и вдалеке, но я рассмотрел Васин силуэт. Не может быть! Почему у машин РЭБа? Какое отношение имеет Вася Рац к радиоэлектронной борьбе? Я решил, что мне, наверное, показалось.
Однако, немного поразмыслив, я пришел к выводу, что это хороший повод прогуляться, а не идти в палатку, где меня никто не ждет. Я отправился к Васе.
Идти было гораздо легче, чем несколько часов назад. К вечеру ощутимо подморозило, грязь застыла, и теперь можно было передвигаться, наступая прямо на бугры выдавленной колесами и сапогами земли. В результате я дошел до искомой машины гораздо быстрее, чем рассчитывал. Дверь в кунг распахнулась, и оттуда вышел… Ну, да, он самый — Вася Рац.
— Привет! — закричал я. — Ты что тут делаешь?
— Здорово! А что ты тут делаешь? — удивился Вася.
— Я в батарее у Найданова пока. А ты?
Вася замялся. Он подбирал подходящий ответ.
— Ну, меня вроде бы в артбатарею назначили, — протянул он как-то неопределенно.
— Почему вроде? — спросил я.
— Потому что там полный штат! — выпалил Вася, внезапно озлобившись. — Слоняюсь тут, не знаю, куда приткнуться. Вот, рэбовцы к себе взяли, живу с ними. От безделья уже выть хочется.
Из его речи я услышал только одно — мест нет. Надежда устроиться вместе с Васей в кунг истаяла, как утренний туман.
— А кто там, в артиллерийской батарее? — спросил я уже просто так, чтобы поддержать разговор.
— Донецков, Куценко, Самоедов, Нелюдин, — перечислил Вася, загибая пальцы, — вот еще Поленый приехал. И я. И что нам шестерым на четыре офицерские должности в штате делать, ума не приложу.
— Слушай, — внезапно загорелся я, — у Найданова только я и он. Пойдем к нам!
Идея была ослепительной.
— Ну, может быть, — в Васином голосе энтузиазма я не услышал, — надо подумать, поговорить.
Ну да, ну да. Конечно, нужно. Как я сам-то не сообразил. Разве пойдет Вася под начальство Найданова, если он уже в этой батарее был, и на год нынешнего ее командира старше. Кроме того, Вася закончил КВАКУ, а не какое-то там вновь образованное в Екатеринбурге. Рац, конечно, парень во всех отношениях приятный, но гонор был и у него. Чего я ляпнул, не подумавши?… Но надо быть честным до конца.
— Слушай, Вася, — откровенно сказал я, — не бери в голову. Это я глупость сказал. Не подумал. Конечно, под Найданова ты не пойдешь.
Вася только улыбнулся, и вернулся в кунг. Я было сунулся за ним, но увидев, сколько там сидит народа, сразу остыл и сам закрыл двери. В кунге сигаретный дым стоял как в газовой камере, и шла бурная игра в карты.
Я прошел немного дальше, в офицерскую столовую. По крайней мере, мне так сказали. Ужин уже, как оказалось, давно закончился, и предложить мне смогли только жиденький чаек без сахара, и немного зачерствевшего хлеба. Ладно, хоть это было. Все равно есть мне особо и не хотелось. Я быстро сжевал то, чем меня смогло обеспечить федеральное правительство, и отправился обратно в палатку, так как на наш бивак уже неудержимо накатывалась темнота.
Я еще раз облегчился, чтобы больше уж не вылезать наружу, снял ботинки, проник в палатку, и завалился на свое законное место. Найданова я не видел с обеда.
«Если у него будет до меня дело», — решил я, — «он знает, где меня искать».
В общем, было довольно тошно. Чем заниматься в лагере, я не имел ни малейшего представления. Жилище мне не нравилось. Грязь — бесила. Общаться было не с кем. И самое главное — сколько все это должно было продолжаться? Когда мы пойдем в Чечню? Если вообще пойдем. Или когда вернемся обратно в расположение? Если, конечно, вернемся. Ну сколько можно сидеть в этой грязной дыре? Бойцы тут почти две недели, даже больше. Сколько еще — месяц? Два?
В конце концов, я все-таки заснул. Провалился в сон и не увидел ничего, кроме темноты.
Глава 11
Пробуждение было не таким муторным, как засыпание. Все-таки, что ни говори, первую ночь в лагере я уже провел.
Мне неудержимо хотелось на оправку, (собственно говоря, это меня и разбудило), я, согнувшись, вылез в предбанник, нашел свою обувь, (слава Богу — на месте), и зашагал по уже известному мне маршруту в сортир. Идти было также легко, как и вечером. Грязь еще не успела раскиснуть под солнцем.
Очень хотелось есть. Я бросил взгляд в направлении столовой. Туда тонким ручейком двигались люди. Стоило поспешить за ними.
Сразу от сортира я махнул в столовую. Перед входом в нее оказался рукомойник. К сожалению, воды там было уже на донышке. Ну, это, прямо скажем, ерунда. В полевых условиях я вообще как-то уже привык обходиться грязными руками. А что сделаешь? Тут водопровода нет: выживайте, как можете.
Одно хорошо. Помещение столовой оказалось большим, места в ней было много. Я разглядел Вовку Самоедова и Серегу Нелюдина. Они замахали мне руками.
— Привет!! — зашумел Серега, когда я подсел к ним. — Ты откуда здесь?
— В минометке буду, — улыбнулся я.
— Ого! Ну, ты молоток! — Серега чему-то бурно радовался, я только не мог понять чему. Неужели моему появлению?
— Э, Бочкин, — крикнул Нелюдин солдату из кухонного наряда, — тащи еще один завтрак сюда. Давай быстрее!
И правда, минуты через две передо мной появилась тарелка пустого супа и миска с пшенкой. Кусок сырого лука мне подвинул Вовка.
Боец спросил мою фамилию, (наверное, чтобы отметить в журнале, что такому-то сякому-то тогда-то было выдано то-то и то-то), и сгинул. Я начал есть, а мои соседи продолжали смеяться над чем-то своим.
— Чего ржете? — вежливо осведомился я.
— А так, вспомнили, как Славика сюда загоняли, — ответил мне Нелюдин.
— Как? — удивился я, — Его все-таки пытались сюда отправить?
— Да, пытались. Вечером Жариков зашел в дежурку, и говорит: «Клюшкин, собирайся в ужасе и сейчас же в машину, которая под Хасавюрт идет». Славик выпал. Потом побледнел весь, и кричит: «Я не поеду». Даже не кричит, а, так скажем, визжит. Видно, нервы совсем сдали. У комдива глаза круглые, он как заорет: «А я говорю — поедешь»! Славик в стол вцепился, орет: «Ни за что»!! Папоротники обрадовались, есть же возможность приколоться, они же у нас все как один — Махоуни, и тут еще связист Белобородов, (ну ты должен помнить — белобрысый такой), он же Клюшкина терпеть не может, говорит: «Давайте его арестуем! Давайте его в оружейку засадим!». Ну что, папоротники его хватают, отрывают от стола, Славик орет как слон, у него вообще крышу сорвало от страха, все вокруг ржут. Короче, Клюшкина заперли в оружейке, он решетку трясет, визжит!… Как вспомню, ржу — не могу!
Да, я представил себе эту безобразную картину, и мне почему-то стало стыдно.
— Чего он так испугался? — спросил я разочаровано. — Ну, поехал бы сюда, потусовался. Не факт, что его вообще в Чечню бы отправили.
— У него вообще что-то с психикой стало, — ответил мне уже Вовка. — Он как про Чечню слышит, так его трясти начинает. Смерти, говорит, боится.
— Я тоже боюсь, — зло сказал я. — И даже очень боюсь. Но есть же еще такая вещь, как честь, и такая как самоуважение. Гордость, наконец. Я, например, не хочу жить просто ради того, чтобы жить. Я, в частности, не согласен жить бомжом. И я не хочу, чтобы надо мной смеялись. И уж тем более — презирали.
Вова и Серега перестали смеяться. Мы помолчали.
— Ладно, — сказал я, — хватит цирка. Лучше скажите, чем вы тут занимаетесь.
— А-а, — махнул рукой Серега, — вот там наши орудия расставлены. Сначала с наводчиками тренировались. Потом надоело. Так, иной раз Донецков, или Куценко выйдут, потерзают бойцов час — два, а потом сваливают.
