Кронштадт - Евгений Львович Войскунский
— Дежурный по кораблю слушает.
— Товарищ дежурный, — слышит он высокий женский голос, — очень прошу, Непряхина Виктора позовите.
— Какого Непряхина?
— Старшину первой статьи… комендора…
— А в чем дело? — сердито сдвигает брови дежурный. — Вы понимаете, куда звоните?
— Очень прошу, товарищ командир… Хоть на одну минутку…
— Да вы кто такая? Жена?
— Я?.. Невеста я… — дрогнул в трубке умоляющий Надин голос.
Дежурный хмыкнул в сердцах. Краснофлотцу-рассыльному:
— Старшину первой статьи Непряхина знаете?
— Так точно, — отвечает тот. — С первой башни он, командир погреба.
— Бегите за ним. Чтоб через тридцать секунд был здесь для разговора с невестой.
Ухмыляющийся рассыльный сорвался с места.
— Ждите, — кинул дежурный в трубку и положил ее на стол. — Чертовщина, — бормочет он, разминая папиросу. — Невесты, видите ли, не перевелись в Кронштадте. Бред собачий…
Утром базовый тральщик «Гюйс» возвращался с постановки мин в Кронштадт. Ночной туман поднимался с белесой воды, расползался, редел, открывая слева желтовато-серый берег Котлина, справа — темную лесистую полоску ижорского побережья. «Гюйс», оставив за кормой черную пустоту ночи, будто втягивался в коридор, и там, в конце коридора, был гранитный причал, чай, отдых. Притомился экипаж от ночной работы, от бессонья. Кто не стоял вахт, прикорнули, не раздеваясь, в кубриках, в теплых закоулках машины.
Козырев всю ночь простоял на мостике, ноги гудели, в горле першило от табачного дыма — накурился до красной черты. Он теперь был командир корабля, пусть временный, и в море не будет ему отдыха, надо привыкать. Ночью — ладно, ночью напряжение боевой работы держит на ногах. А вот наступило утро, туман сползает с залива, последние мили остались до гавани — и тупая утренняя усталость берет свое.
А Балыкин как? Козырев покосился на бледное от бессонницы спокойное лицо военкома. Тоже ведь всю ночь на ногах — а похоже, что нисколько не выдохся Балыкин. Крепкий мужик, ничего не скажешь. Ему тоже нелегко: поручился за неопытного и. о. командира, и теперь, понятно, ответственность давит.
Не бойсь, Николай Иваныч. Не подведу.
Уже недалеко Большой Кронштадтский рейд. Козырев смотрит в бинокль, различает силуэты кораблей на рейде. Вон тот, кажется, лидер «Минск». Да, точно, «Минск», старый знакомый… Досталось тебе на переходе из Таллина. Подлатали уже тебя?
Козырев смотрит на Южный берег, на Петергоф. Солнце выглянуло из утренней дымки, и блеснул вдали купол петергофского собора над притуманенным парком. Невозможно представить себе, что там, в Петергофе, немцы. Пялятся со своих наблюдательных вышек на залив, на Кронштадт. Дьявольщина!
И тут сигнальщик Плахоткин.
— Группа самолетов! — кричит. — Правый борт, курсовой десять!
Козырев вскидывает бинокль выше. Да, идут со стороны Петергофа… И похоже — много…
Колокола громкого боя поднимают команду. Быстрый топот ног по стальной палубе. Артрасчеты докладывают о готовности. А гул моторов в небе нарастает.
— Посмотри, Николай Иванович, — Козырев протягивает бинокль Балыкину, — какая туча идет на Кронштадт.
Да, много, много «юнкерсов». Кажется, еще больше, чем вчера.
Лейтенант Галкин — фуражка надвинута на брови, ремешок опущен, глаза на побелевшем лице полны отчаянной решимости — подает голос:
— Дальномерщик, дистанцию!
На рейде захлопали зенитки, корабли открыли огонь. Ну вот, теперь в гавань не войдешь, придется остаться на рейде (решает Козырев, бросая рукоятки телеграфа на «малый»). Веселый предстоит денек.
Самолеты разделились на группы, одна направляется к рейду. Сейчас будет в зоне досягаемости…
— Галкин! Готово целеуказание?
— Готово! — кричит Галкин в мегафон. На лице у него не то гримаса, не то улыбка. — Носовое, кормовое, к бою! Автоматы, к бою! — орет он оглушительно. — Правый борт десять… угол места сорок… дистанция полторы тысячи — огонь!
Виктор Непряхин выпрыгивает из орудийной башни, бежит по верхней палубе «Марата», влетает в дежурную рубку.
— Разрешите? — тянется к телефонной трубке, лежащей на столе.
— Тридцать секунд на разговор, — отрывисто говорит дежурный командир и, посмотрев на часы, перешагивает комингс рубки.
Виктор — задохнувшимся голосом в трубку:
— Надя?
— Да! — Над я стоит у стола, накручивая на палец шнур. — Здравствуй, Витя, — говорит она тихо. Ей не хочется, чтоб сотрудницы слышали.
Голос Непряхина в трубке:
— Надя! Плохо слышно! Говори громче! Надя, где ты?
— Здесь я… Витя, я получила твое письмо…
— Что получила? — нервничает Непряхин. — Громче говори!
— Письмо получила! Витя, ты писал, что у тебя ожоги…
— Да чепуха! Надя, времени нету, ты самое главное скажи!
— Витя, ты в письме пишешь — если я разрешу…
— Громче, Надя! Ну что ты лепечешь? Прямо скажи — скучаешь? Любишь?
— Да! Да! — вскинула Надя голову. — Люблю!
В этот миг отделился от земли и поплыл над Кронштадтом, забираясь все выше, протяжный вой сирены.
На линкоре «Марат» ударили колокола громкого боя.
А Непряхин, блаженно улыбаясь, кричит в телефонную трубку:
— Надюшка, дорогая ты моя, скажи еще раз! Надя…
Дежурный выхватывает у него трубку:
— Боевая тревога, а этот жених уши развесил! Марш на боевой пост!
И Непряхин помчался во весь дух к своей башне.
Уже заняли места зенитчики «Марата» — у 76-миллиметровых орудий на крышах башен, у зенитных автоматов, у пулеметов на мостике, опоясывающем трубу. Уже звучат команды: «Правый борт!.. Прицел… Целик… Орудия зарядить!..»
Пришли в движение орудийные стволы.
Большая группа немецких бомбардировщиков над Кронштадтом. Ударили зенитки с кораблей и с берега. Небо, только что голубое, теперь будто вспахано белыми плугами разрывов.
На Морском заводе, в гранитной коробке дока Трех эсминцев, где стоит на ремонте сторожевой корабль, мастер Чернышев кричит рабочим-корпусникам:
— Кончай работу! Все в убежище!
Но разве добежишь, если уже над головой рев пикирующих машин?
— Ложи-ись! — орет Чернышев. — Ты куда, ч-черт?
Речкалов бежит по сходне, переброшенной с верхней палубы сторожевика на стенку дока.
— Ложись, Речкалов!! Спятил, что ли?.. — Махнув рукой, Чернышев сбегает по гранитным ступеням на дно дока и бросается ничком.
Сквозь зенитный лай — нарастающий свист, оборвавшийся грохотом взрыва. Еще и еще рвутся бомбы на заводской территории. Серия бомб вдоль Шлюпочного канала…
Речкалова взрывной волной чуть не сбросило в канал. Он медленно, трудно поднимается, ощупывает голову, с которой слетела мичманка. Перед его глазами в желтоватой дымной пелене плывет по каналу сорвавшийся со швартовов катер-«каэмка» с мертвыми телами двух краснофлотцев. Еще кто-то безжизненно повис на перилах мостика, перекинутого через канал.
Пошатываясь, идет Речкалов дальше, в «квадрат» заводоуправления.
Карусель «юнкерсов» переместилась в сторону Средней гавани, оттуда доносятся нарастающий стук зениток и протяжные грохоты бомбовых взрывов.
Речкалов входит в подъезд Надиного отдела.
— Чернышева здесь? — спрашивает он дежурного МПВО.
— Никого нет, — отрывисто отвечает тот. — Чего шляешься? Давай в убежище!
«Юнкерсы» один за другим, как
