Владимир Дубровский - Наше море
— Да, пожалуй, это так, — согласился Кадушкин. — И мне кажется, на предстоящем тралении в Новороссийске штурман и минер будут удачно дополнять друг друга и прекрасно сработаются.
Этот разговор предрешил ход дальнейших событий. На траление Новороссийской гавани отправлялся отряд тральщиков во главе с контр–адмиралом Новиковым. Начальником походного штаба был назначен штурман Чугуенко. В штаб входили два штурмана, гидрографы и врач.
В состав походного штаба входил и флагмин бригады Щепаченко. Капитан–лейтенант Щепаченко был прирожденным минером. Спокойный, твердый и мужественный человек, он умел руководить людьми. Службу на флоте он начал рядовым корабельным минером и прошел все ее ступеньки, вплоть до должности флагманского минера соединения. Еще до войны Щепаченко прославился тем, что вместе с минером Андреем Сияегубовым разработал новый метод приготовления мин с сокращенными группами [139] запальных команд. В первые дни наступления фашистов на Севастополь Щепаченко пришлось участвовать в разоружении немецкой магнитной мины новой конструкции. Запрятанный в мине заряд–ловушка взорвался. Работавшие вместе с Щепаченко минеры были убиты, а он тяжело ранен. Крепкое здоровье и большая сила воли помогли ему выжить. Лишь синие шрамы на лице и на руках напоминали о роковом взрыве.
Правой рукой Щепаченко был мичман Рябец. Мичман любил свою специальность и во многом напоминал флаг–мина. Вероятно, таким же веселым, неунывающим мастером своего опасного дела был и Щепаченко в молодые годы. Вместе они проводили занятия с минерами на сетевом заградителе, приткнувшемся к берегу, заросшему боярышником и высоким папоротником. Щепаченко помнил основное назначение кораблей бригады — это траление и минные постановки.
Надо сказать, что после оставления Севастополя корабли нашего соединения продолжали заниматься тралением. Подходы к портам и базам у кавказских берегов были почти повсюду заминированы, поэтому систематически проводилось контрольное траление фарватеров и минных полей.
Особенно много поставил противник мин на участке Геленджик — Мысхако. Отряду тральщиков предстояло отправиться в этот густо заминированный район.
В конце сентября мы провожали первый отряд катерных тральщиков. Офицеры и матросы уже знали о том, что эти корабли больше не вернутся в свою базу. Вслед за наступающими войсками Красной Армии тральщики уходили в новые освобождаемые базы. Все ближе и ближе родные берега Крыма…
Тральщики стояли у берегового причала, готовые к выходу в море. Личный состав находился на верхних палубах кораблей в ожидании прихода контр–адмирала.
На барже у сходни собрались офицеры уходивших тральщиков и провожавшие их флагманские специалисты.
Траление всегда считалось в бригаде основным, родным и кровным делом, и большинство офицеров прекрасно знали и любили эту работу.
— До свидания, Владимир Георгиевич! Встретимся в Новороссийске, — стал прощаться со мной Чугуенко, заметив [140] контр–адмирала Новикова, направлявшегося от плавбазы к месту стоянки тральщиков.
— Ни пуха ни пера славным минерам! Желаю удачи! — ответил я.
Контр–адмирал Новиков попрощался с офицерами, остающимися в базе, и, обращаясь к Студеничникову, сказал:
— И штабу бригады здесь нечего сидеть. Надо двигаться ближе к Крыму. Где густо заминировано, там наше место.
Отряд кораблей остановился в Геленджике. Катера–тральщики и трал–баржи ошвартовались у Каменной и Северной пристаней, где совсем недавно стояли сторожевые катера 1‑го Краснознаменного дивизиона. Отсюда они уходили во главе с Глуховым к Таманскому полуострову в район озера Соленого, чтобы окончательно очистить от фашистов Кавказ.
Чугуенко, сойдя с тральщика на берег, с любопытством разглядывал Геленджик.
Он и раньше бывал в этом курортном городке: перед войной отдыхал и тренировался здесь в спортивном лагере. С Геленджиком были связаны воспоминания о голубом море и солнечном пляже, о терпком вине и каленом черноморском загаре. Чугуенко слышал от старожилов, что Геленджик в переводе на русский язык означает Белая невеста. И городок в ту весну действительно утопал в белом цветении деревьев.
А сейчас Геленджик, как и все приморские города, находившиеся вблизи фронта, лежал в развалинах: разбросанные взрывом камни мостовых, разбитые дома, разрушенные заборы и изгороди. У обрыва возле бухты виднелись темные провалы окопов, колючая проволока. Но в порту было оживленно. У низкой широкой пристани разгружалась баржа. Солдаты, сбросив шинели и ватники, выкатывали по крутым сходням бочки с солониной, вытаскивали мешки с мукой. Другие весело, с шумом грузили все это на автомашины, стоящие в очереди у причалов. Груженые автомашины с надрывным гулом уходили по пыльной дороге к Новороссийску.
— Все тылы на Тамань потянулись! Скоро будет бросок на Крым! Видишь, что делается, Иван Васильевич? — проговорил Чугуенко. [141]
— Дело за нами, — ответил флагмин. — Как только протралим фарватер, так и пойдут баржи и пароходы с грузами на Новороссийск и Анапу!
По прибытии в Геленджик контр–адмирал Новиков связался со штабом военно–морской базы. Штаб находился уже в Новороссийске. Надо было договориться о планах и сроках работ и об участии минеров базы в тралении.
Чугуенко провел весь день в хлопотах, размещая людей и расставляя корабли в бухте.
На следующий день рано утром, еще до восхода солнца, Чугуенко и Щепаченко на тральщике вышли из Геленджика к Новороссийску. На море было очень тихо, от остывшей за ночь воды поднимался туман. Солнце, скрытое высокими горами, окружающими Новороссийскую бухту, долго не появлялось. Наконец, поднявшись над вершинами, оно осветило и горы, и берег, и холодное море. На тральщике сразу стало тепло. Матросы расстегнули бушлаты и шинели, обсохла верхняя палуба. Чугуенко в большой бинокль продолжал рассматривать приближающиеся молы Новороссийской гавани.
С берега подул ветерок. Он закурчавил море и стал потихоньку раскачивать тральщик. Издали разрушения в молах, там, где взорваны немецкие доты, были почти не видны, и только когда тральщик приблизился, обнаружились рваные острые углы проломов. На них, набегая, играла мелкая волна.
Когда прошли каменные ворота, всех поразила необычная тишина во внутренней гавани. Не слышно было ни грохота паровых лебедок, ни скрипа железных якорных цепей в клюзах пароходов, ни разноголосого шума, которым был так характерен довоенный Новороссийск, когда в утробы огромных пароходов стекала рекой янтарная пшеница, а над трюмами сухогрузов стояли клубы цементной пыли. Сейчас берега у изуродованных пирсов поросли высокой, необычной здесь зеленой травой, колосьями пшеницы. Но этот совершенно мирный пейзаж был весьма обманчив. Немцы, не имея возможности воспользоваться причалами порта, густо натыкали на берегу мины, фугасы и прочие «сюрпризы».
Мрачно чернели уцелевшие трубы цементных заводов, прямоугольник элеватора, разбитые мачты радиостанции и стены домов на берегу… [142]Командир тральщика поставил ручки машинного телеграфа на «стоп». Моторы заглохли, зажурчала вода у борта.
Все столпились на верхней палубе, разглядывая пустые причалы и пирсы. Касаясь трубою воды, разбитый вражескими бомбами, лежал у причала теплоход «Украина». У западного мола стоял на ровном киле с палубой, покрытой водой, затопленный лидер «Ташкент», прозванный немцами голубой молнией, за которым так охотились вражеские самолеты во время его походов в осажденный Севастополь.
Чугуенко вспомнил, как в день гибели лидера, рано утром, он с небольшой группой офицеров пришел на подводной лодке из оставленного Севастополя в Новороссийск. Подлодка ошвартовалась у длинного пирса, и, когда выходили из душного отсека наверх, стояла такая же тишина, как сейчас. После беспрерывного гула и грохота боев в Севастополе тишина казалась удивительной. На берегу стояли целые дома, по чисто убранной набережной шла женщина, ведя за руку ребенка, в деревянном киоске девушка продавала черешню,
— Как здесь тихо у вас! — сказал тогда Чугуенко встречавшему подлодку офицеру штаба флота.
А в полдень, когда на кораблях был обеденный час, из–за высоких гор, окружавших Новороссийск, внезапно прорвались к городу фашистские самолеты. С пронзительным свистом падали фугасные бомбы…
В легендарный «Ташкент», стоявший у стенки, угодила фашистская бомба. Командир лидера Ерошенко был сброшен с мостика в воду. Горел, растекаясь по бухте, соляр. Огромный корабль тонул, увлекая за собой в водовороте и своего командира. Обожженные матросы плавали в горящем соляре, один из них помог Ерошенко выплыть.
Чугуенко видел, как плакал, стоя на выщербленном каменном пирсе, мужественный командир «Ташкента»…
