Максим Михайлов - Стреляешь в брата — убиваешь себя
— А если парень не нравился девушке, — осипшим от волнения голосом спросил Андрей.
— Тогда она скрывалась в лесу, и он не мог ее найти.
— Я нашел тебя…
— Да, потому что я прибежала к дубу…
— Как в легенде?
— Да, как в легенде…
Он шагнул к ней, и она, подавшись навстречу, обвила его шею руками, прижимаясь к нему всем телом. На секунду он остро ощутил теплую мягкость ее груди, а потом ее губы нашли его рот, и мир утонул в жаркой неге долгожданного кружащего голову первого поцелуя. Дуб с руками тихо шелестел над ними листвой, укрывая, будто шатром и слышались Андрею в его шуме ворчливые одобрительные нотки. "Похоже, дуб рад за нас", — пронеслась в голове короткая отрывочная мысль, тут же смытая таким близким и родным ароматом вербены и жадными нетерпеливыми движениями нежного и умелого язычка у него во рту.
Домой они возвратились лишь под вечер, опустошенные, насытившиеся друг другом. Милица, раскрасневшаяся и будто светящаяся изнутри тихим умиротворением, с мечтательной улыбкой выслушала ворчание матери на тему того, что молодежь нынче совсем безответственная и не знает меры в увеселениях, и между прочем эгоистично не думает ни о том, что дома волнуется бедная мать, ни о том, что ее кавалер еще не вполне оправился после болезни и ему вредно переутомляться. Похоже, чопорная старомодная старушка даже не заподозрила, по какой именно причине могла так затянуться прогулка ее дочери с молодым человеком. Зато все прекрасно поняла более близкая к современным реалиями тетя Франя, лукаво погрозившая из-за спины хозяйки Андрею пальцем и радостно улыбнувшаяся Милице, ответившей ей широкой улыбкой. Как прошел ужин Андрей не помнил, он был рассеян, отвечал невпопад на расспросы женщин о жизни в России, пару раз мечтательно застывал не успев поднести вилку ко рту и если бы не периодически подталкивающая его под столом ногой Милица, так, наверное, и остался бы голодным. Наконец ужин и неторопливая вечерняя беседа у разожженного в гостиной камина подошли к концу, и Андрей скомкано пожелав всем спокойной ночи, поднялся наверх.
Снизу какое-то время еще долетали говорившие что-то неразборчивое голоса, слышался звук шагов, но уже скоро дом полностью угомонился, погрузившись в ночное дремотное забытье. Он лежал, кусая от волнения губы и вслушиваясь в тишину в ожидании легких шагов, скрипа половицы под ее стопой, шороха платья, уверенный, что еще задолго почувствует ее приближение. Она должна была прийти к нему в эту ночь. Они не договаривались об этом заранее, но по-другому просто не могло быть. Поэтому он ждал, считая медленными улитками ползущие секунды. В неплотно прикрытое окно заглядывала луна, серебря комнату призрачным нереальным светом. Казалось время застыло в густой патоке ожидания, замерли стрелки часов, и началась вечность, бесконечная, которую невозможно прервать или пережить. И он уже почти поверил в это, ощущая себя несчастным и брошенным, одиноко затерянным во Вселенной, когда, опровергая выстроенную им теорию напольные часы, стоявшие в гостиной на первом этаже, с натужным скрипом пробили полночь.
Он ждал чуть больше часа. Не может быть! Тут явно была скрыта какая-то ошибка, возможно часы неисправны и показывают неправильное время, он уже целые столетия ждет в этой комнате. Не может быть! Он уже совсем решился встать с кровати и осторожно спустившись посмотреть, сколько на самом деле времени, когда тихонько скрипнув, отворилась дверь в комнату. Милица возникла на пороге легкая, как призрачный мираж, как дуновение теплого майского ветерка. Луна причудливо расцветила тенями ее кружевную ночнушку, прозрачной кисеей укрывавшую тело, больше обнажая и подчеркивая ее прелести, чем скрывая. Он замер любуясь ею, а она быстрыми шагами пересекла комнату и одним гибким движением нырнула к нему под одеяло, прижимаясь плотнее, по-кошачьи мурлыкая и выгибаясь всем телом. Отлетела в сторону грубо сорванная прозрачная ткань, обнажая в какой-то момент качнувшиеся прямо перед лицом налитые груди с затвердевшими задорно торчащими вверх сосками, мазнули по лицу растрепанные волосы, и Андрей с головой погрузился в бушующий океан страсти.
Он был вовсе не новичком в этом деле, за время учебы в институте и проживания в тамошнем общежитии успел узнать все и обо всем и многое попробовать. Но сейчас с ним творилось что-то небывалое, особенное и маняще сладкое, то, что хотелось длить до бесконечности, чтобы оно не кончалось. Яркими звездами горели в ночи, широко распахнутые глаза, мучительно искривлялись полные губы, исторгая сладкие стоны, ходуном ходила огромная видавшая виды кровать. Милица была восхитительна, она была одновременно и нежной и страстной, покорной и властной, рабыней и госпожой, без остатка отдавалась ему и сама брала от него все до последней капли. В эту ночь он успел побывать во всех самых потаенных уголках ее тела, сняв все покровы и не оставив ни одного неизведанного наслаждения. Она сама направляла его и поощряла на все новые и новые подвиги, лишь тихо смеясь над охватывающей его порой неуверенностью и шепча, что для него ничего запретного нет.
Только под утро, когда луна давно спряталась за горизонт, а царящий в комнате мрак начал сереть и становиться прозрачным, он забылся коротким освежающим сном без сновидений, будто с размаху провалился в черную пропасть. А когда открыл глаза и потянулся, чтобы вновь обнять ставшее таким родным тело, рука нашарила лишь влажные от их пота сбившиеся простыни. Милицы в комнате не было. Вначале он ощутил от этого только легкую досаду, ему хотелось проснуться в ее объятиях, встретить новый день вместе, взглянуть в глаза солнцу и вдохнуть полной грудью исходящий от нее аромат вербены. Жаль, что всего этого не вышло, но и девушку тоже можно было понять. Он разом вспомнил, сколь старомодна и чопорна ее мать и решил, что действительно до поры до времени вовсе не стоит афишировать перед ней их отношения. Так что Милица поступила вполне разумно, тихонько вернувшись под утро в свою спальню. Радостное эйфоричное настроение, вызванное погожим весенним утром и особенно воспоминаниями о наиболее пикантных деталях ночных приключений, вновь охватило его. Для полного и абсолютно совершенного счастья нужно было только увидеть Милицу. Он живо представил, как они заговорщицки перемигиваясь будут пить утренний кофе в гостиной, болтая обо всякой чепухе. Мудрая в житейском плане Франя наверняка обо все догадается, но старушка, похоже, еще вчера сочла их подходящей парой и конечно ничего не скажет хозяйке, разве что опять притворно сердито погрозит ему пальцем. Переполненный радостными эмоциями, готовый любить весь мир, Андрей бодрым шагом сбежал по лестнице в гостиную, еще на верхней ступеньке чувствуя божественный аромат свежезаваренного кофе.
Место Милицы за столом пустовало, и Андрей самодовольно подумал, что утомленная ночным марафоном девушка верно до сих пор отсыпается. Обе старушки молча пили кофе, это было не похоже на их обычную манеру без умолку болтать за столом о всякой всячине, но занятый своими мыслями Андрей не обратил на эту странность внимания, с аппетитом накинувшись на еду. Лишь когда завтрак подходил к концу он забеспокоился и, какое-то время неловко помявшись, решился спросить у Франи:
— А где же Милица? Неужели до сих пор спит?
Франя посмотрела на него удивленными глазами и, неловко всплеснув руками, отвернулась.
— Что случилось? Где она? — предчувствуя недоброе, привстал со своего места Андрей.
Ему ответила мать Милицы, безразличным скрипучим голосом.
— Она утром уехала обратно в Доньи Вакуф. Ее отпуск закончился, и несносная девчонка снова отправилась стрелять в людей. Неужели она вам ничего не сказала?
— Ничего… — жалко произнес Андрей, переводя потерянный взгляд с одной женщины на другую.
У Франи на глаза навернулись слезы, и она зашмыгала носом, неловко шаря по карманам в поисках платка.
— Ветрогонка, — сурово припечатала мать Милицы. — Ничего святого нет, так обнадежить молодого человека и вдруг исчезнуть, ничего ему не сказав! Вся в отца! Сорви-голова и непоседа!
Андрей сидел, как оплеванный боясь поднять на нее глаза.
Леденящий душу вопль разорвал сонную утреннюю тишину, заставив Андрея вздрогнуть и судорожно сжать в ладонях до блеска отполированное топорище.
Прошло уже два дня с тех пор, как Милица уехала на фронт, оставив его на попеченье гостеприимных старушек, и Андрей изрядно окрепнув и более-менее прейдя в себя начал, тяготится положением нуждающегося в постоянной заботе. Бабушки пестовали его с таким упоением, что он невольно стал ощущать себя не то неизлечимо больным, не то инвалидом детства… Ни то, ни другое его никак не устраивало, потому как раз с сегодняшнего дня Андрей решил взять на себя часть работы по хозяйству и начать с того, что с утра пораньше вместо зарядки наколоть дров для камина. Поленница забитая аккуратно сложенными под навесом ароматно пахнущими мокрым деревом чурками находилась тут же во дворе, так что далеко ходить не пришлось. Топор тоже нашелся без труда. Огромный тупой колун был прислонен к одному из опорных шестов, на которых собственно и держался навес. Установив на выщербленную многократными ударами потемневшую от времени колоду первое полено, Андрей героически размахнулся и нанес первый удар. Топор звонко тюкнул, и полено с треском развалилось напополам. Ободренный столь явным успехом он установил на колоду одну из половинок и так же лихо рассек ее надвое. После столь впечатляющей демонстрации свой пригодности к тяжелому крестьянскому труду, Андрей окончательно воспрял духом и вознамерился переколотить за утро всю поленницу. Вначале дело пошло споро, колун взлетал ввысь и, со свистом рассекая воздух, опускался на очередное полено, легко разваливая его на части. Замечтавшийся аспирант воображал себя то Александром Невским, вдребезги крошащим боевым топором шлемы псов-рыцарей на Чудском озере, то викингом, яростно рубящимся с врагами в отчаянной абордажной схватке на качающейся в волнах корме драккара, и лишь летели в разные стороны щепки деревянных доспехов поверженных противников. Однако уже вскоре колун перестал ему казаться таким легким и ухватистым, ладони взмокли потом, а мышцы на спине противно заныли, предупреждая, что уже не могут выносить заданной нагрузки. "Вот ведь чудно, предки умудрялись такими топорами размахивать в битвах по несколько часов кряду, а тут расколол десяток деревяшек и привет, того гляди радикулит схватит, — удивленно подумал аспирант, вытирая рукавом взмокший лоб и с трудом разгибая занемевшую спину. — Да правильно говорят, вырождается народ! Вот раньше люди были, это да! Богатыри, не мы!" С хрустом потянувшись, он вновь упрямо взялся за топор. Вот в этот момент откуда-то с теряющейся в туманной дымке окраины села и донесся этот вопль.
