Вениамин Белобородов - Подвиг. 1941—1945
Мы были на твоей земле, отец. Были там, где ты воевал, под Ленинградом, под Сталинградом, на Северном Кавказе, на братской могиле, где ты похоронен. Мы идем твоей дорогой, отец.
В своих письмах ты сказал: «Дети, будьте настоящими людьми». Эти слова мы помним всегда.
Е. Селиванова
ПЕСНЯ О ВЕТРЕ
Е. В. ОвчинниковДо войны Евгений с Ниной учились в Челябинской железнодорожной школе № 4. Она и сейчас стоит недалеко от вокзала. Высоко поднялся красавец-вокзал над площадью и домами. И школа в свои три этажа кажется совсем небольшой. А дом Жени приютился у самых путей. Его совсем не видно за многоэтажными зданиями.
Всего метров триста надо пройти от вокзала, чтобы выйти на улицу Овчинникова, названную в честь Евгения.
Я училась с Евгением Овчинниковым в одной школе, хорошо его знала, а потому не имею права не рассказать о нем.
…В школе он был лучшим танцором. Как только объявят:
— Евгений Овчинников и Николай Батраков! — весь зал грянет аплодисментами, а потом еще долго гремит: «Браво! Бис!»
Как-то на школьном вечере Нина должна была прочесть свои любимые стихи. Евгений написал ей на промокашке: «Песня о ветре!» И только для него она прочла отрывок из стихотворения Владимира Луговского:
Итак, начинается песня о ветре,О ветре, обутом в солдатские гетры,О гетрах, идущих дорогой войны,О войнах, которым стихи не нужны.
Она прочла взахлеб, и, казалось, сам ветер ворвался в зал.
А 17 июня 1939 года был первый выпускной бал школы. Готовились к нему основательно. Дел хватало и ребятам и учителям. Художники не разгибали спины. Чего только не навешали они на стены. А Женька над входом в зал прибил большой плакат: «Итак, начинается песня о ветре!»
Директор наш Федор Аркадьевич только головой покачал, мол, причем тут ветер? Но снимать плакат не стал. В конце концов: ветер — сила, ветер — вечность, ветер может раздуть огонь и погасить его.
…Вызов в Горьковский судостроительный институт и повестку в военкомат почтальон принес в один день. Весь класс пришел провожать Женьку в Оренбург, в авиационное училище…
Набирал скорость паровоз. Женя видел, как бегут по перрону ребята, а впереди — мать.
— Береги себя, сынок! Себя береги!
Вначале он писал веселые бесшабашные письма о том, как быстро летит время, как здорово утром на аэродроме, как хорошо, что у него появились крылья.
Потом грянула война. Его оставляли в училище на преподавательской работе, но он рвался на фронт.
«Зачем, мама, ты просишь меня беречь себя? Ты же знаешь, что я за чужую спину прятаться не буду. На фронт, и только на фронт!» — писал он.
Летать Евгений начал с августа 1941 года, по два-три раза в день. Почти сто пятьдесят вылетов сделали они вместе с летчиком Жорой Анашкиным. Когда Анашкина перевели в другую часть, стал летать с молодым летчиком Шалико Козаевым.
— Ты знаешь, Шалико, — говорил он другу, — мы, наверно, с тобой в рубашке родились. Вот уже 1942 год на исходе, а на нашем самолете ни одной царапины!
— Конечно, в рубашке! — соглашался Шалико. — Не знаю, как у вас на Урале, а у нас в Осетии без рубашки на свет появиться просто неприлично.
В декабре была скверная погода. Пурга, метель, туман. Но 16 декабря вдруг стало морозно и ясно. В небе ни облачка. Экипаж вылетел рано. В первую ночь сделали семь вылетов, а в следующую — восемь. Это был рекорд полка — восемь часов пятнадцать минут чистого летного времени. За плечами Жени уже больше двухсот боевых вылетов.
Женька мечтал увидеть мать, отца, Нину, учителей и ребят из своей школы. Хорошо, что Нина стала медсестрой. Он пытался представить ее в белом халате, в госпитале возле больных. Но снилась она ему на катке. Падал пушистый снег, играла музыка, а они неслись с ней по ледяному полю в вальсе…
Фронтовые письма сына родители знали почти наизусть. Они были сложены в таком порядке, в каком приходили с фронта, бережно завернуты в газету, перевязаны ленточкой. Каждый вечер, вернувшись с работы, Параскева Даниловна и Василий Николаевич развязывали заветную пачку писем. Им казалось, что сын не пишет, а говорит им:
«Здравствуй, мама! Есть часок свободного времени, и я пишу тебе. Я очень рад, что дома все благополучно. А я на своем месте штурмана, в боевых рядах нашей авиации. 19 июня одной бомбочкой удачно «ковырнул» по станции. С 20-го мая я летаю не днем, а ночью. Ночные боевые полеты — сложная вещь. Землю видно плохо. А стреляют фашисты не скупо, но в нас не могут попасть. За ночь мы налетаем часов пять.
Твой Женька. 10 июня 1942 года».«У вас жара, а у нас дожди все время. Они так задерживают боевую работу.
Секретарь партбюро рекомендовал меня в члены ВКП(б). Рекомендации дали товарищи и комсомол. Так что скоро поздравите меня с приемом в ряды партии большевиков. До скорой радостной встречи!
Ваш сын Евгений. 20 июня 1942 года».«…Наша авиация днем и ночью бомбит противника. Ночью в воздухе тесно. Кругом взрывы. Нужны глаза да глазоньки, чтобы не стукнуться с кем-нибудь. Ладно бы с фрицем, а то еще на своего налетишь. От Ниночки получил очень теплое письмо. И вот снова жду. Вчера и сегодня праздник. Вы, наверно, выпили и за меня… А у меня праздник прошел чисто по-боевому. Вечером вылетаю с «гостинцем» и листовками.
Ваш сын. 8 ноября 1942 года».В новогоднюю ночь настроение у Женьки было преотличное. Его приняли в члены партии. Командир обещал отпуск домой…
Фронтовая газета «За честь Родины» 2 января 1943 года писала:
«Пятнадцать боевых вылетов за последние два дня совершили летчики Козаев и Овчинников. Они отлично выполнили боевые задания, сбросив к тому же в расположение врага 200 тысяч листовок. Эти листовки сыграли большую роль. Около 500 солдат противника в тот день сдались в плен. Эти же летчики сделали посадку в тылу противника и доставили находящемуся там нашему подразделению необходимые материалы».
Эту вырезку из газеты и письмо сына от 10 января родители получили числа 20-го января. Письмо было последним. А потом пришло короткое извещение, что Евгений пропал без вести.
Двадцать лет искали сына родители. С тех пор, как получили извещение, отец побелел, ссутулился, стал молчалив. Слал запросы, писал письма, ища последние следы своего единственного сына.
— А ты в письмах-то указывай приметы его. Напиши, кареглазый, коренастый, среднего роста и что «штурманенком» его ребята звали, — вставляла мать. — И что волосы русые — напиши!
Первым откликнулся летчик Георгий Анашкин:
«Пишет Вам летчик Анашкин, который много летал с Вашим сыном. Женя был не только моим боевым напарником и отличным штурманом, но и лучшим другом. Судьба нас с ним разлучила 20-го сентября 1942 года. Меня перевели в другую часть, но я имел тесную связь с их частью и узнал подробно обстоятельства геройской гибели Жени.
Это было для меня большим горем. Я Женю очень уважал и гордился им. Он был очень отважным. Меня поражала его настойчивость, как штурмана. Он готов был сделать сколько угодно заходов, лишь бы добиться своего, не взирая на противодействия противника. Перед гибелью он имел два ордена: Красного Знамени и Отечественной войны 1-й степени. Женя и летчик Козаев первыми из всей воздушной армии получили орден Отечественной войны за героизм и отвагу и за выполнение срочного задания командующего воздушной армией. По этому случаю даже был митинг.
Погиб Женя в январе 1943 года, в районе восточнее города Россошь при выполнении разведывательного полета. Женя отстреливался до последнего патрона. Потом его, уже израненного, схватили и, по показаниям местных жителей, расстреляли. По предположению, погиб и летчик Шалико Козаев».
Надо было разыскать Салова, о котором часто писал сын в последних письмах. И отец искал. Искал даже тогда, когда тяжелый недуг приковал к постели и он с трудом мог взять карандаш в руки. Писал он ко всем, кого хоть словом упоминал в письмах Евгений. Бывшего командира эскадрильи Василия Геннадьевича Салова удалось разыскать только в марте 1963 года. Салов прислал теплое письмо, сообщил, что Евгений погиб, когда его, Салова, не было в части, и точного места гибели он не знает, но это было где-то на Воронежской земле. Салов писал, что обратился за помощью в редакцию областной газеты «Коммуна».
Выяснить судьбу Евгения Овчинникова редакция поручила журналисту П. М. Грабору. Взялись за поиски и красные следопыты из Новой Калитвы во главе с И. И. Ткаченко. Надо было разыскать свидетелей последних часов жизни отважных летчиков, так как в своих воспоминаниях генерал-лейтенант Ромазанов писал, что после пыток Овчинникова привязали цепью к дереву и сожгли, а Козаев последней пулей убил себя. Об этом рассказывали и жители города Россошь по слухам.
