Марк Гроссман - Засада. Двойное дно
Гришка покосился на сутулого, с огромными ручищами казака, мельком заглянул в его волнистые, хмурые глаза, решил про себя: «Этот, в случае чего, выпалит и не перекрестится». Сказал:
— Одет ты больно неказисто, дядя. Сапоги оскаленные. Из комиссаров, что ли?
— Це вже мий хлопит. Документы!
— Ты мне сначала давай свои, образина! — вскипел Гришка. — Много вас тут, голяков, шатается!
— Добре… — сощурился старик. — Геть до штабу! Там буде тоби за це!
Он приподнял обрез, крикнул:
— Айда! Побижиш — куля догоныть.
— От дурака бегать — ног жалко.
— Дуже гаряч, хлопець, — усмехнулся конвоир, шагая за Гришкой к заимке. — Можна легко свинцом подавытыся.
Заимка казака Прохора Зотыча Шеломенцева представляла собой крепкий рубленый дом, огороженный сплошным забором.
«Скажи на милость, — подумал Зимних, увидев издалека это вечное сооружение. — Не изба — крепость».
От дома в лес шла натоптанная тропинка. В чаще, надо думать, таились землянки «голубой армии» Миробицкого.
Шагая по мокрой дороге, Гришка чувствовал на своем затылке цепкий, настороженный взгляд конвоира. Кто он? Какой-нибудь дальний потомок запорожских или азовских казаков, отколовшийся от своих и осевший на время здесь, в лесной глуши? Контра или только неудачник, захлестнутый бурями революции и контрреволюции, отжившее перекати-поле, которому суждено искрошиться в пыль далеко от родных степей? А может, не все человеческое еще истерлось в его душе? Что ж, поживем — увидим.
— Стой! — крикнул конвоир. — Руки догоры!
— Ладно, — вяло отозвался Гриша. — Много чести — пред тобой руки вздергивать.
Казак почесал в затылке, вздохнул и неожиданно выпалил вверх.
Эхо выстрела гулко отдалось в лесу.
Дверь избы отворилась, и на порог вышел заспанный, сильно помятый человек, перепоясанный пулеметными лентами. За пазухой слинявшей гимнастерки пузырилась граната, на боку в деревянной кобуре висел кольт.
Гришку будто подменили. Он выпрямился, бросил руки по швам, поднял голову:
— Честь имею доложить — верхнеуральский казак Ческидов. От красных утек, господин сотник.
— Не тарахти, дурак, — лениво сказал человек на крыльце, но тем не менее доброжелательно взглянул на Гришку. — Я — всего урядник, а сотник в избе. Зачем пожаловал?
— К командующему мне, — серьезно, даже торжественно произнес Зимних. — Оружию и коню надо.
Урядник воткнул в Гришку взгляд узких глаз, таких узких, точно их прокололи кончиком шашки, потер бритую голову, хмыкнул:
— А может, танк тебе?
Потянулся и, зевая, приказал:
— Иди в избу. Там разберемся.
Направился было в дом, но задержал шаг, кивнул казаку с обрезом:
— Ты погоди, Суходол. Вдруг потребуешься.
Зимних аккуратно очистил лапти о железную скобу у входа и направился за Калугиным.
Что это каратабанский урядник, то есть казачий унтер-офицер Евстигней Калугин, Гриша не сомневался ни минуты. Еще в Челябинске, перед уходом на задание, он часами разглядывал фотографии главарей «голубой армии», добытые чека. И мог поклясться, что запомнил все нужные лица до конца века.
Калугин был двоюродный брат Насти, той казачки, что прятала Миробицкого у себя дома. Урядник появился в родных местах незадолго до смерти Колчака.
В просторной горнице стоял большой стол, заставленный котелками, бутылями и мисками с самогоном. Сивушный дух висел в воздухе, будто дым.
На табуретках и скамейках сидело несколько человек, так разношерстно одетых, точно их обмундировывали в лавке старьевщика. Поодаль от всех, у окна, стояла, задумавшись, молодая женщина в нарядной шерстяной кофте. Она непроизвольно теребила концы длинных черных кос и изредка взглядывала на Миробицкого.
Сотник склонился над столом. Клеенка перед ним была очищена от еды и спиртного, и на этом уголке расстелена карта-двухверстка. Синие холодные глаза офицера медленно шарили по карте. Удивительными казались в этой обстановке отутюженный китель и новенькие желтые ремни на сотнике.
Зимних с некоторым удивлением отметил, что Миробицкий совершенно трезв.
Увидев парня, вошедшего вслед за Калугиным, Миробицкий свернул карту, положил ее в планшет, спросил:
— Что надо?
— К вам, ваше благородие.
— Вижу. Зачем?
— Чекушка забирала. Отпустили.
Сотник искоса посмотрел на бородатого мальчонку, вытянувшегося перед ним, нахмурился:
— Как нашел?
— Так ить люди сказали. Не сразу, а нашел.
— Где тебя чека содержала?
— В губернском лагере.
— Вот как?.. — поднял голову Миробицкий. — Любопытно. А ну расскажи, как у них там?
Гришка стал подробно освещать порядки в лагере, а Миробицкий внимательно слушал. Потом сотник подвинул гостю лист чистой бумаги:
— Нарисуй — где что… Может, понадобится мне.
Гришка со знанием дела изобразил двор, бараки, нарисовал крестики постов.
Сотник несколько минут изучал чертеж, отложил его в сторону, полюбопытствовал:
— А в самой чеке сидел?
— А как же, господин сотник.
— Били?
— Разве ж нет?
— Это ты, пожалуй, врешь.
Гость обиделся:
— Может, кто почище — тех не трогают. А нашему брату влепляют, аж сидеть потом невозможно.
Куривший неподалеку от Миробицкого есаул Шундеев поднялся с лавки, подошел к Грише, как колом потыкал его взглядом:
— Ежели кто предатель — тому из спины ремни вырезаем. Запомнил?
Гришка оглядел крепкую фигуру есаула на кривых коротких ногах, лоб, розовеющий гладким шрамом, кивнул головой:
— Это понятно, господин урядник.
— Господин есаул… — подсказал кто-то из-за спины.
— Виноват, ваше благородие…
Шундеев махнул рукой:
— А-а…Документы есть?
— Сохранил, благодаря бога.
Зимних сел на свободную табуретку, снял лапти и начал раскручивать портянки.
— Вот, господин сотник.
Миробицкий долго и внимательно читал справки, зачем-то просматривал их на свет, потом положил в железный несгораемый ящик, стоявший в углу.
— Ну, хорошо, как тебя…
— Ческидов, — подсказал Гришка.
— Так вот, Ческидов, сегодня же и в дело пойдешь. Рад?
Гришка печально поморгал глазами.
— Ты недоволен, я вижу?
— Рад я… Только ведь вот она, какая фиговина.
— Ну?
— Выспаться б надо. Трое суток в сосны тыкался, пока нашел.
— Потом отоспишься, Ческидов. Не время.
Он оглянулся, увидел женщину у окна, крикнул:
— Настя! Самогона — казаку!
Калугина пошла в сени, вернулась оттуда с миской соленых огурцов, забулькала самогоном в кружку. Подала первач красивому мальчонке, одобрительно улыбнулась:
— Пейте, господин казак.
Гришка, сколько следовало, улыбнулся в ответ, подумал: «Хороша, стерва!» — и медленно выпил спиртное.
Обеими ладонями потер свою нелепую бороденку, вежливо поставил кружку на краешек стола.
Самогон был крепчайший, а Гриша давно не пробовал мяса, досыта не ел хлеба — и быстро захмелел.
Размахивая руками, наклонился к Миробицкому, зашептал с пьяной доверительностью:
— Я им, большевичкам, под коней памятку оставил, ваше благородие!
— Что? — спросил сотник, с плохо прикрытой брезгливостью отталкивая захмелевшего казака.
— Одного ихнего человека камушком по голове. И ушел тихонечко. Темно было…
Миробицкий нахмурился:
— Иди спать, рыло! Тоже казак, пить не умеешь!
— Не пойду! — возмутился Гришка. — Не к тому я сюда бежал, чтоб отсыпаться! Давай оружию и коня!
— Иди, иди, спи! — вмешался Шундеев. — Прохор Зотыч, кликни Суходола.
От стены отделился огромного роста старик и направился в сени. Тут же хозяин дома вернулся в горницу с Суходолом.
— У тебя в землянке будто бы свободное место, Тимофей Григорьевич? — спросил Шундеев. — Устрой мальчонку.
Суходол ничего не ответил.
— Ты что — язык съел?
— Ладно, — наконец прохрипел хмурый казачина. — Зроблю.
Он подхватил обмякшее тело Гришки и легко понес к выходу.
— Погоди, — остановил казака Миробицкий. — Поищи мальчишке клинок и коня. Винтовку либо обрез сам достанет.
Поиграв желваками скул, добавил:
— Да пошли кого-нибудь вместо себя к озеру. Не дитё, понимать надо!
На воздухе Гришка сказал Суходолу:
— Расцепи клешни-то. Сам дойду.
Старик опустил казачонка на землю, пожал плечами.
— Ты чего кривляешься, дядя? — запальчиво спросил Гришка. — Или пьян?
— Геть! — прикрикнул Суходол. — Сыний, як курячый пуп, да ще шуткуе!
— Ну, ну, — обнял его Гришка, — не кипятись — простынешь. Я уже полюбил тебя, горбатого черта.
Когда Суходол и Зимних вошли, согнувшись, в землянку, им навстречу поднялся тонкий, как кнут, человек в сбитой на затылок казачьей фуражке. Увидев незнакомого, он подмигнул неизвестно кому и усмехнулся:
