Под звездою Москвы - Иван Фёдорович Попов
В показаниях Магуны полковника заинтересовала женщина. По его приказу, привели Марике. Он стал ее допрашивать. Марике не ответила ни на один вопрос. Полковник нашел ее очень красивой. Он непрочь был бы иметь такую женщину у себя в постели. Но она показалась ему угрюмой и слишком занятой чем-то своим и потому скучной и неприятной; с ней понадобилось бы насилие, а он любит скорее испуганную податливость и желание угодить, хотя бы и из страха. Лучшее его воспоминание это — вакханки, — он нашел несколько таких во Франции, — «чорт их знает, притворно ли они изображают страсть, или были на самом деле страстны, но это были настоящие вакханки», — какие, по его мнению, нужны истинному воину для отдыха в промежутках между боями.
Летуле позвал в кабинет майора и предложил:
— Может быть, вы, майор, спросите эту женщину — по своей ли воле она подговорила старуху убить капитана, или были у нее советчики, сообщники и кто именно. На мои вопросы она молчит. А у вас чудный стэк, о котором очень лестно отзывается местное населенно. Пожалуйста, майор, не стесняйтесь, вы среди ваших поклонников.
Летуле хотелось испытать майора. Но полковник обманулся в ожидании: майор действительно не постеснялся, — он несколько раз ударил Марике по лицу стеком и при этом каждый раз хохотал. Полковник его остановил.
— Может быть, мы доставим удовольствие вашим солдатам? Пусть человек десять побеседуют с нею в сарае. Как вы думаете, майор?
Марике при этих словах осталась неподвижной, хотя она понимала по-немецки.
— А мы с вами тем временем, майор, разопьем бутылочку вина. Я вами очень доволен. И вы распорядитесь, чтобы нам сейчас накрыли хороший ужин в духе воина Лукулла, ввиду близкого моего отъезда.
Майор, все время опасавшийся беды от допроса Марике, повеселел. Он решил, что теперь пришел момент обратиться с просьбой:
— Зачем же, дорогой полковник, отдавать эту женщину солдатам? Я могу это сделать после. Я вас прошу, отдайте ее в мое распоряжение.
Летуле очень любил ловить людей на их слабостях. От просьбы майора он испытал огромное удовольствие. Он принял холодный, сухой вид. Велел увести Марике и приказал майору тоном начальника, без тени начавшейся было между ними фамильярности, сесть к столу и написать под его диктовку приказ, который должен был быть немедленно, сейчас же, несмотря на ночь, вывешен на вокзале, железнодорожных путях, на улицах и площадях.
«Мы будем безжалостно уничтожать всех врагов сотрудничества Бельгии с великой Германией. Нам известно, что Матье ван-Экен в городе. Будет награда в пятьдесят тысяч марок тому, кто укажет, где он. Если в городе или на железнодорожных путях произойдет малейший акт сопротивления немецким властям, жена Матье ван-Экена, Мария ван-Экен, будет немедленно повешена. Она заключена в тюрьму как заложница и будет сопровождать немецкие эшелоны, находясь на паровозе».
Затем Марике была увезена из дому в привокзальную тюрьму.
* * *
Сигнальщики были уже расставлены по вторым, по третьим этажам, мансардам, а кое-где и по крышам. Они держали под наблюдением железнодорожный путь на всем протяжении от вокзала на западной окраине до юго-восточной части города, где путь проходил через мост неподалеку от боен.
Отряд в двадцать три человека, вооруженный ручными гранатами, одним автоматом и несколькими ломами, уже расположился в окрестностях железнодорожного моста, готовый по знаку Матье броситься на путевое охранение и пробраться к путям и мосту перед самым моментом подхода эшелонов.
В доме Смиссена при свете коптящего ночника Матье принимал и выслушивал разведчиков.
Поступавшие сведения были тревожны. Немцы усилили охрану путей на территории города и в окрестностях. Возникали сомнения в возможности лобового нападения на воинский поезд вблизи моста. Матье волновался, ожидая возвращения Лезанфана с вестями о Марике.
С разведки у вокзала явился Иохим. Иохим, войдя, бросил со всего размаха кепи та стол, грузно опустился в старое поломанное кресло у очага, погрел над углями руки и сказал:
— По-моему, выступление надо отменить. Мы ничего не добьемся. Кстати, я слышал новую ночную английскую радиопередачу: русские нанесли еще один удар немцам под Москвой, они отбросили их за Волгоканал, севернее Москвы.
— Что ты хочешь этим сказать, Иохим? — спросил Матье, — может, по-твоему, усилия русских позволяют нам быть неблагодарными и разрешают нам помогать общему нашему врагу?
— Я хочу только тебе сообщить, что проникнуть на привокзальные пути и в мастерские мне не удалось. Теперь ни мы не знаем, что там делается с формированием эшелонов, ни железнодорожники не знают о наших планах. Можно ли рисковать при таком положении?
По поведению Иохима Матье догадался, что у того есть еще какие-то вести или доводы, которых он не высказывает. Иохим, однако, отмалчивался.
Наконец прибыл Лезанфан. Он сообщил, что в назначенном месте Марике не появлялась.
Иохим сделал знаки Лезанфану и хозяину дома ван дер Смиссену выйти из комнаты и оставить его вдвоем с Матье. Когда они вышли, Иохим полез за пазуху и достал мелко свернутую афишу.
— Прочитай, Матье.
Матье прочел объявление полковника Летуле о том, что Марике взята заложницей. Так он узнал, что его жена будет находиться на паровозе воинского поезда, на который он, Матье, готовил нападение.
— Это, может быть, не решающий довод, Матье. Но при всех прочих доводах ты должен и с этим посчитаться.
Затем Иохим заторопился.
— Я пойду, Матье. Дела есть. Минут через десять я вернусь. А ты обдумаешь и сообщишь мне твое решение.
Иохим ушел.
Деловая сторона была для Матье ясна. Его решение было уже принято с первого мгновения: нужно лобовое нападение. Подземный взрыв путей невозможен, — нет времени. Наземная порча путей незаметным образом тоже неосуществима. Отложить нападение нельзя, — эшелон уйдет, а после его ухода порча путей не будет иметь почти никакого значения. Именно теперь важно нарушить движение, когда в местном узле сосредоточены к отправке большие резервы, спешно бросаемые в развернувшуюся на Востоке битву. Но Марике будет на паровозе. Паровоз первым полетит о рельс. А если как-нибудь чудом Марике спасется при крушении, она будет казнена немцами в отместку за крушение.
Матье сидел в оцепенении; без мыслей, без ощущений. Он попробовал встать, походить: ноги гнутся, плечи виснут, на голову как будто положена тяжелая плита. Он заставил себя думать. Но скоро поймал себя на том, что он ни о чем не думает.
Перед ним все вставала и проходила одна и та же картина, все в одних и тех же подробностях: вот немцы объявляет Марике, что сейчас ее казнят;
