Юрий Иваниченко - Крымскй щит
— А если без поэзии, герр инженер. Что вы предлагаете?
Хотя, что делать, он и так представлял довольно ясно.
Надо пинками гнать батальонных ветеранов в рукопашную и сбросить партизан под откос раньше, чем они это проделают с составом. Пора этим бездельникам, возомнившим караульную службу бессрочным отпуском, в конце концов поработать штыками по назначению, а то, поди, и забыли, что можно ими делать кроме как открывать жестянки с тушенкой…
— Я предлагаю немедленно отцепить захваченную платформу!
Ответ инженера, пропущенный было мимо ушей, неожиданно поразил лейтенанта. Он замер, уже взявшись за скобу дверной ручки, чтобы выйти в тамбур.
— Это плохая шутка… — лейтенант наконец нашел слова. — Это половина состава, герр инженёр, это в конце концов трибунал!
— А почему, по-вашему, русские до сих пор не подорвали состав, герр лейтенант? — негромко, будто интересуясь между делом, спросил инженер, заложив руки за спину с видом человека отчаявшегося, уже обречённого на непростые, лишённые всякой любезности, допросы в СД. — Почему они до сих пор не заложили мину и не спрыгнули?
— Они боятся, что охрана первой доберётся до мины и избавится от неё… — ответил лейтенант будто бы на собственные раздумья. — Господи… Они хотят взорвать весь состав!
— Более того… — повернулся к нему флигер-инженер с нервической кривой ухмылкой, от которой подрагивал в глазнице монокль с золотым ободком. — Десять сантиметров бикфордова шнура им бы вполне хватило, чтобы выполнить задание и благополучно убраться с поезда, но…
Лейтенант, отпустив ручку двери, подскочил к окну и отдёрнул штору с трофейным клеймом: «Наркомтранс СССР».
За мутным от мороси стеклом потянулись черепичные крыши блокгаузов, зачастили рогатые столбы, усиженные воронами и керамическими изоляторами, мелькнула чёрная лента транспортера на роликах…
— Господи… — повторил он. — Они хотят взорвать состав прямо на станции, но…
Лейтенант растерянно обернулся:
— Они же не смогут уйти?
Молча пожав плечами, флигер-инженер вернулся за свой столик и обессилено опустился на скрипучий дерматин диванчика.
— Чёртовы фанатики, самоубийцы… — попятился от окна лейтенант, затравленно оглянулся вокруг и, схватив за ворот ближайшего караульного, швырнул его к двери тамбура: — Немедленно отцепите платформу! Пусть они сами себя поджарят! — забормотал он горячечно, когда побледневший солдат исчез за железной дверью.
Заскрежетали реборды колес, вагон зашатало из стороны в сторону на густом распутье стрелочных переводов узла.
— Поздно, герр лейтенант… — холодно констатировал сопровождающий. — Самое умное, что вы все можете делать сейчас, это прыгать прямо на ходу и бежать, сломя голову. Впрочем… — Инженер поймал дребезжащую в стакане крутого чая ложечку и меланхолически помешал ею кубики рафинада. — Впрочем, голову вы всё равно потеряете… Это очень хороший бензин…
С частой одышкой выталкивая клубы белого пара, эшелон ЛТ-300 не спеша втягивался в узкое ущелье между соседними товарняками, вливался в обыденную сутолоку станции, провожаемый взглядами солдат оцепления, разбегавшимися вдоль колонны порыжелых цистерн. Чёрное выпуклое рыло паровоза с распластанным по центру шумерским орлом отразилось в арочных окнах станции, когда, подрагивая, он прошёл, замедляя ход, за пустыми платформами на первом пути…
Дебаркадер станции оборвался тупиком — горизонтальный полосатый брус с электрическими фонарями. Эшелон, лязгая сочленениями, вильнул вправо, приникая к широкой бетонной эстакаде, уже заставленной тяжелыми «МАНами» с обрубленной мордой и плоской цистерной в жабьем камуфляже. Встречающий обер-инженер в двубортной шинели зелёного сукна предусмотрительно бросил под ноги окурок и раздавил его носком сапога…
И вдруг алюминиевые колокольчики на столбах загорланили, дублируя друг друга визгливым назойливым эхом: «Achtung! Achtung!»
Первыми, не дожидаясь команды офицеров, бросились с платформы солдаты оцепления. Офицеры же — кто без всякой субординационной учтивости протолкался в застеклённые до половины двери станции, кто посчитал достаточным пригнуться за бетонной стенкой дебаркадера, махая пистолетами на беготню подчиненных…
Последними прекратили муравьиную сутолоку грузчики из числа военнопленных, но большей частью бросились не в сторону укрытий — блиндированных щелей на пустырях между блокгаузами, а рассыпались по соседним путям, под колесами товарных эшелонов. И никто не отметил, как со средней платформы спрыгнули двое и внезапно исчезли, как сквозь землю провалились. Впрочем, почему «как»? — соскользнули в предусмотрительно открытый кем-то люк.
— Какого чёрта вы подняли панику! — заорал с порога на начальника станции гауптман в чёрной форме «СС» и, в сердцах смахнув со стола ворох каких-то папок, подбежал к полуарке окна в мансарде: — Как теперь…
Оглушительный раскатистый грохот смёл последние слова эсэсовца, смёл и его самого вместе с каскадами стёкол, брызнувших внутрь кабинета. Клубящийся шквал багрово-золотистого пламени докатился до кирпичного здания станции в одно мгновение, вышиб окна и белым паром расползся по закоулкам помещения.
Вслед за первым в сумрачное небо вскинулся второй копотный гриб, третий…
Со скрежетом начали заваливаться набок железные товарные вагоны, вспыхнули, как спичечные коробки, дощатые…
Ещё не отгремели последние штабеля боеприпасов на бетонных эстакадах, ещё трещали раскалённой черепицей обрушенные блокгаузы, когда за дальним шестым путём, под самым боком почерневшей и лопнувшей вдоль клёпаного шва цистерны шелохнулся и приподнялся чугунный канализационный люк. Спустя минуту он рывком сполз с чёрной норы колодца и на его край, в обугленную траву, вылетел ручной пулемёт.
Безжизненной тряпичной куклой наружу вывалился майор Мигель Боске в серой шинели, с тёмно-багровыми пятнами крови, расползшимися по спине.
Вслед за ним, утерев с рассеченной брови назойливую алую бороздку, появился и перепачканный Хачариди, сел и, подтянув к себе за брезентовый ремень пулемёт, огляделся.
До водокачки, к которой, собственно, и вела водопроводная линия, было рукой подать, а там — заросшее ржавчиной сухостоя кукурузное поле. Даже с тяжелораненым на плече бежать считанные секунды, а дальше….
…Видать, крепко мы достали фашистов, потому что они чуть ли не дважды в месяц старались нас «окончательно уничтожить», — а мы за каждого нашего укладывали по пять карателей. Наверное, потому, что знали из радиосообщений (мы связывались с Большой землей и с «соседями», пока все батарейки у рации не сели), да из газет, которые время от времени доходили до нас, что Красная армия всё ближе и что она наконец заперла фашистов в Крыму, как в мешке.
И не сильно-то ждали мы, пока каратели в гости пожалуют: сами наведывались. За батарейками — тоже. Ну да ты всё помнишь…
Die Filmkunst und die Deutschen[23]
Дед Михась методично чистил рябое куриное яйцо, не забывая обсосать лохмотья белка со скорлупы, предварительно мокнув её в жменю крупной соли, насыпанной на немецкой листовке-агитке: «Ein Burger des Reiches zu werden — Стать гражданином Рейха!».
Яйцо чистилось скверно.
— Надо было сразу в холодную воду… — проворчал дед простуженным скрипучим голосом. — Германец, он к порядку приученный, как цирковая шавка, скажу я вам… — продолжил он, обращаясь к изуродованному яйцу. — Вот помнится, во Вторую Отечественную…
— Это какую ещё такую, Вторую Отечественную? — удивился Саша, подняв голову от разобранного на досках стола до самой рамки трофейного «вальтера РР». Трофей был не его — кубанец хоть и оклемался после тяжелого ранения, но на боевые операции ещё не ходил, — а подарок от Шурале.
— Это так, сынок, в России называли войну 14-го года… — назидательно произнес дед Михась.
— Империалистическую, значит, — весомо поправил председатель комсомольской ячейки отряда Яшка Цапфер.
— Оно, конечно, и Империалистическая тоже… — согласился дед Михась, неодобрительно глянув на Яшку поверх яйца. — Да я не об этом. Я к тому, что германец большой аккуратист. Даже в свой ватерклозет, скажу я вам, ходит согласно регламенту.
— По расписанию, что ли? — хохотнул кто-то из угла «хаты» — не то блиндажа по армейскому образцу, но с метровым выступом бревенчатых стен над землей, не то землянки с накатом, крытым шалашом, хвойную зелень которого время от времени освежали подсечкой ельника, чтобы не бросалась в глаза издали соломенная желтизна сухостоя. Впрочем, теперь, поздней осенью, особой нужды в этом не было — то и дело наметал мокрый нестойкий снег. Называлось это сооружение — «расположением разведроты», в обиходе просто «хатой».
