Николай Вирта - Кольцо Луизы
— Что вы, что вы! — с видом безгрешного агнца вскричал Антон. — С вершин нашего холодного и всеохватывающего ума мы наблюдаем блистательные победы и всеобщее обожание фюрера!
Плехнер не мог взять в толк — дурака валяет Антон или не понимает его.
— Пока да. Но сравним Германию с океаном, на поверхности которого еще вздымаются волны ликования. Впрочем, они совсем не такие могучие, как в недавнем прошлом. Мы-то знаем, в глубинах океана идет своя, совсем другая жизнь. И мы обязаны помочь тем, кто в недосягаемых глубинах думает о спасении Германии! — патетически закончил Плехнер.
— Простите, — перебил его Антон, — но вы сами сказали, что она катится в бездну. Где уж спасать то, что валится туда?
— Этот процесс можно остановить. И время для этого есть, и средства тоже.
— Какие же?
— Устранение тех, кто тащит страну в бездну.
Наступило молчание. Антон курил с самым беспечным видом.
— Вряд ли нам нужна Германия, где будут царить хаос, голод и мрак, — добавил Плехнер.
— Кому это «нам»? — в лоб спросил Антон.
— Очевидно, тем, кто придет сюда с Востока, чтобы встретиться с теми, кто рано или поздно придет с Запада.
Плехнер пил кофе, не спуская глаз с Антона.
— Видите ли, насколько я осведомлен… по газетам, разумеется, Восток и Запад вряд ли обуреваемы одной и той же конечной целью. Одни, судя по разговорам, хотят видеть Германию бастионом или защитным валом, который сдержал бы напор идей, идущих с Востока. Другие, напротив, приветствовали бы Германию, принявшую хоть частичку этих идей. Кроме того, как я слышал, наши правительственные круги уверены, что в конечном счете союзники непременно передерутся. Другие хотя и отрицают эту возможность, но рассчитывают на отчаянную идеологическую битву между ними. Так что говорить о каких-то общих идеалах — пустое занятие.
Плехнеру надоели отвлеченные рассуждения Антона, и он резко прервал его:
— Конечная цель! Идеалы! Разве сейчас не в том главное, чтобы любыми путями прекратить бойню?
Последующими словами Антон поставил Плехнера в тупик. Ему показалось, что Клеменс-младший осведомлен о его связи с гестапо.
— О, я верю благородству ваших побуждений, — с иронической улыбкой возразил Антон, — но не слишком доверяю тем, кто… как бы сказать поточнее… ну, скажем, распоряжается вашими действиями и мыслями.
— Я вижу, вы завзятый дипломат, — скрывая злость, буркнул Плехнер.
— И наша фирма зависит от колебания биржи. Биржа тотчас откликается на малейшее колебание международных весов, Мы обязаны дипломатничать порой, дабы не подвести под удар фирму. Только и всего.
Поняв бесполезность дальнейшего разговора, Плехнер поднялся.
— Ну, до свидания. Жаль, очень жаль, Клеменс, что скрытничаете с людьми, очень уважающими вас. Впрочем, ладно. С вашего разрешения, зайду-ка я в пивную и допью свою дневную порцию.
— Не смею отвлекать вас от столь увлекательного занятия, — Антон нажал кнопку. Появился Педро, — Проводите господина Плехнера.
Антон налил чашку кофе и, позабыв о ней, долго смотрел на дверь, за которой скрылись Педро и Плехнер, соображая, к чему этот поздний визит. Контракт с Батей — пустой предлог, Плехнер мог сказать о нем утром. И этот разговор о «глубинных процессах». Провокация, ясно. Но не только ради нее приходил Плехнер… Антону недолго пришлось гадать. Вернулся Педро. Он был очень взволнован.
2
— Прошу вас выслушать меня.
— Да, — рассеянно отозвался Антон.
— В вашем доме шпионы.
— Полно-ка! Что им делать здесь? — небрежно отмахнулся Антон.
— О, для них в любом доме найдется работа.
— Кто они, хотел бы я знать. — Антон пил кофе, все еще поглощенный мыслями о странном визите Плехнера.
— Один из них только что вышел отсюда, другой — перед вами.
Антон поперхнулся. Чашка со звоном опустилась на блюдце.
— Вы с ума сошли!
— Меня завербовало гестапо через неделю после того, как мы приехали из Африки.
— Я не желаю слушать вас! — гневно выкрикнул Антон. — Убирайтесь прочь!
Педро не сдвинулся с места.
— Я охранял вас в Африке и охраняю здесь. Я с радостью дал завербовать себя.
— О, господи! Но почему же именно сегодня вы решили открыться?
— До сих пор я закрывал двери вашего дома перед шпионами, которых посылали сюда. Я не мог закрыть двери перед шпионом, которого вы привели сюда сами. Плехнер — контрразведчик. Пока вы были наверху, он обменялся со мной паролем, известным только мне. Он выпытывал у меня, зачем сюда ходит полковник Лидеман, что он таскает в портфеле, обследовал ли я содержимое его и что там нашел. Я наговори,! ему всякого вздора, но не это самое главное, сеньор…
— Как мне благодарить вас, Педро?
— Вы уже расплатились со мной. Вы сделали больше. Старый сеньор дал мне работу. Это опасная работа. И я стараюсь не из-за денег. Я тоже ненавижу…
— Значит, вы все знаете?
— Да. Иначе я не мог бы быть полезен вам и старому господину.
— Это невозможно! Отец знает, что вы…
— Разумеется. Так вот, я хотел бы сказать о главном. Прошу позволения удалиться. Плехнер приказал мне прийти в пивную, это рядом. Что он хочет от меня, еще не знаю.
— Идите, идите скорее!
— Я хотел бы убрать здесь…
— Да идите же, я уберу сам.
Педро исчез. Антон плюхнулся в кресло. Застонали ступеньки лестницы под тяжелой фигурой Клеменса. Опираясь на палку, он проковылял к столу, неодобрительно взглянул на пустую коньячную бутылку и сел.
— У тебя были гости?
— Плехнер.
— А! Не нравится он мне. Что ты ерзаешь в кресле?
— Ничего, отец, просто так.
— Просто так, просто так!… Какие-то междометия… А я спал… Спал и видел себя во сне с удочкой на реке… — Клеменс помолчал. — Зачем приходил Плехнер?
— Он завел разговор о заговоре против фюрера. Я оборвал его.
— Правильно. Быть может, среди заговорщиков есть честные люди, мечтающие о новой Германии, но их ничтожное меньшинство. Это заговор реакционеров, и он в интересах реакционеров. Но, каким бы там он ни был, заговоры не по нашей части. Нет, мне не нравится этот Плехнер, — закончил старик свою тираду. — Будь осторожен с ним, сын мой, будь осторожен.
— Не слишком ли ты осторожен, отец?
— Не понимаю, — проворчал Клеменс.
Он сидел в кресле, громадный, с львиной головой; белоснежная грива придавала ему вид величественный.
— Сейчас Педро сказал мне, что он…
— …агент гестапо? Ну и что?
— И ты молчал? — с укором сказал Антон.
— Сегодня я разрешил ему сказать тебе об этом.
— Значит, ты все знаешь о Плехнере?
— Да, это серьезно. Мюллер из кожи лезет, чтобы поймать нас.
— Что ты думаешь предпринять? — помолчав, спросил Антон.
— С Плехнером? Подумаем. — Клеменс неторопливо набил трубку. — Как оглянешься назад, бог мой, через что только мы не прошли, сынок…
— Да, отец.
— Отец… сын… племянница… Не отец, не сын и не племянница, а стали более родными, чем родные по крови. У меня не было детей; и вот ты и Клара… Как будто в награду за все посланы вы мне. Теперь нас трое, и фирме «Клеменс и Сын» долго и долго здравствовать. Нет, не зря я прожил свой век, Антон. Я вырастил вас, и вы замените меня, когда придет мой срок.
— Стоит ли думать об этом?
— Это я так, к слову. — И, словно застыдившись, старик резко переменил тему: — Где Педро?
— Сейчас вернется.
— Он уходит именно тогда, когда нужен мне, — сердито сказал старик.
— Его вызвал Плехнер.
— Почему ж ты молчал?
— По той же причине, по какой ты молчал о Педро.
Смех Клеменса сразу оборвался, как только он встретился глазами с Педро.
Тот стоял, прислонившись к дверному косяку, и вытирал струившийся по щекам пот.
— Ну? — сказал Клеменс.
— Он показал фотографию Людвига…
— Откуда у него фотография Людвига?
— Не знаю. Меня вызывают в гестапо. Я должен… — Горло Педро перехватило, — …я должен опознать его.
Все трое долго молчали.
— Так, — заговорил Антон. — Значит, связной, нарушив мой приказ, попытался проникнуть к радисту и тем самым выдал его.
Властным жестом Клеменс прервал его.
— Нет людей, которые бы не ошибались. Связник сегодня же должен покинуть Берлин. Подготовь ему документы, Антон. Мы на фронте, Педро. Вспомни, как ты воевал против Франко в своей стране. Мы тоже на самом переднем крае фронта, аванпост, выдвинутый далеко вперед. Мы — солдаты, а солдаты гибнут на всех фронтах.
Педро стоял, понурив голову.
— Ты пойдешь в гестапо, — тем же ровным тоном продолжал Клеменс, — и ты не опознаешь Людвига Зельде.
— Да, господин, — сдавленным голосом ответил Педро. — Что бы они со мной ни делали, я не опознаю этого мальчика. Разрешите идти?
