Леонид Платов - Когти тигра (сборник)
Что же это за материал? Не бронза, нет. И не раскрашенный гипс. Что-то другое. Имитация под кожу! А дыбом торчащие волосы — пакля или…
Колесников протянул руку, чтобы коснуться волос, и тотчас же отдернул. Волосы были настоящие!
Но ведь на свете нет людей, у которых голова была бы с кулак!
С недоверием и опаской он смотрел на абажур. Отдергивая руку, вероятно, задел за выключатель настольной лампы. Та загорелась. Абажур, оказывается, был темно-желтый. На фоне его, подсвеченные изнутри, проступили какие-то узоры и письмена. Что это? Русалка. Змея, поднявшаяся на хвосте. Якорь, слова: «Ma belle».
«Моя красивая» на абажуре? Почему?
Колесников ближе пригнулся к абажуру. Так и есть! Сшит из кусков татуированной человеческой кожи!..
Минуту или две разведчик стоял у стола, не в силах пошевелиться. Это не кабинет ученого, это какая-то кунст-камера, специально подобранная коллекция монстров!..
Он спохватился. Время-то идет! Не на экскурсию же привели его сюда, монстров этих смотреть!
Некоторые люди имеют обыкновение держать пистолет в ящике своего письменного стола. Возможно, и профессор…
Косясь на приоткрытую дверь, Колесников обошел стол. О! В верхнем среднем ящике торчит ключ!
Два быстрых поворота, ящик выдвинут рывком. Пусто!
С лихорадочной поспешностью Колесников принялся выдвигать ящики один за другим. Он рылся в них, бормоча ругательства, вышвыривая на стол и на пол вороха бумаг, папки, флаконы с клеем, скрепки для страниц и прочую канцелярскую дребедень.
Того, что так нужно ему, в ящиках нет!
Он остановился перевести дух. Вот на столе валяется костяной нож для разрезания книг. Годится? Нет. Чугунное пресс-папье? М-м, пожалуй… За неимением чего-нибудь более подходящего. Это, во всяком случае, самое тяжелое из всего, что под рукой. Да, видимо, придется использовать этот предмет не по прямому его назначению.
Взвешивая на ладони пресс-папье, Колесников скользнул взглядом по тетради, которую выбросил на стол из среднего ящика. Падая, она раскрылась посередине.
Он выхватил слова: «формула страха» и «девятьсот тринадцатый упрямится».
Девятьсот тринадцатый? Но это же о нем!
Несколькими строками ниже он прочел:
«Разбитая линза, конечно, стоит денег. Но время дороже. Все сейчас определяется временем. Из-за непредвиденного происшествия с линзой испытания лютеола затягиваются. Я приказал наложить взыскание на Грюнера, который выпустил девятьсот тринадцатого в сад раньше назначенного срока».
Нет, судя по всему, это не журнал опытов. Скорее нечто вроде дневника, беглые беспорядочные записи, которые делаются в краткие промежутки между двумя опытами. Если хотите, краткие комментарии к опытам.
Колесников поспешно перебросил несколько страниц вправо, желая заглянуть в начало тетради. Ага! Вот оно, начало!
«Страх, по Х.Флетчеру, наполняет организм…»
Он поднял голову над тетрадью. Длинный четырехугольник приоткрытой двери пуст. Враги придут оттуда, но предварительно дадут знать о себе лязгом металлических ступеней.
От желтого абажура с якорями, змеями и словами «Ma belle» падает круг света на раскрытые страницы. К ним тянет непреодолимо. Здесь, в раскрытой тетради, разгадка проводившихся над ним экспериментов. Он подошел вплотную к самому порогу тайны отравленного ветра!
Колесников перевернул страницу.
«Я искал растение, подобное маку или конопле, с той существенной разницей…»
Разведчику послышался звук взводимого курка. Он выпрямился, сжимая в руке чугунное пресс-папье.
Нет, ложная тревога: то скрипнула рассыхающаяся половица.
Колесников опять нагнулся над тетрадью.
«Коэффициент психической прочности русского весьма высок, — прочел он. — Я доволен своим новым приобретением — этим русским…»
Страницы с шелестом отделялись друг от друга. Колесников спешил. Он так спешил, будто эсэсовцы с направленными на него автоматами уже стояли в черном проеме двери.
Но ведь он должен был понять все, что происходило с ним здесь, — пусть даже за минуту до смерти!
«Банг назвал это бунтом в лаборатории. Чушь! Не было, нет и не может быть никакого бунта в моей лаборатории…»
…Ничего за всю свою жизнь не читал Колесников с такой жадностью, как эту тетрадь; читал ее, правда, впопыхах, с пятого на десятое. Страницы так и летали под его нетерпеливыми пальцами.
Однако слух при этом оставался на страже. Он был отлично тренирован, его слух, обострен, как у кошки, привык различать опасность в подозрительных шелестах и шорохах ночи. Колесников знал: едва лишь лязгнут ступени трапа, как слух тотчас же даст тревожный сигнал в мозг!
В данном случае батя, наверное, не был бы доволен Колесниковым. Что-то неожиданно сдвинулось в нем. Умолк инстинкт самосохранения, ранее столь настойчивый. Это обостренное ощущение опасности, почти провидение опасности, которое присуще каждому разведчику, внезапно исчезло.
То и дело Колесников прерывал чтение и смотрел на дверь. Она по-прежнему зияла безмолвным провалом.
Зато в доме не утихала возня. Темп ее даже как будто ускорился. По временам пол ходил ходуном. Это протаскивали по коридору что-то тяжелое, задевая за стены.
Возились бы внизу подольше! Дали бы еще хоть десять, пятнадцать, двадцать минут, чтобы доискаться в тетради главного — разгадки тайны!
Разведчик нетерпеливо перебросил влево пять или шесть страниц.
Это последние записи в тетради. Они особенно торопливы. Некоторые фразы оборваны на середине. Слова не дописаны.
«Меня тревожит, что приказ об эвакуации придет с запозданием. По-видимому, мы здесь не представляем себе, какая, мягко говоря, неразбериха дарит сейчас в Берлине. Обо мне и о моем объекте могут просто забыть.
Если бы удалось задержать русских хоть бы ненадолго…
Девятьсот тринадцатый был разведчиком — так мне сказали в Маутхаузене. Если бы он сохранил мобильность! Но после срыва с линзой он находится в состоянии депрессии. К опытам будет пригоден, по мнению Бергмана, не ранее как через полторы-две недели. А в нашем распоряжении считанные дни…»
Колесников закрыл тетрадь и выпрямился. Он ощутил, что спина его закоченела, словно бы ее обдали ледяной водой… Кто-то, кроме него, был в комнате!
И почти сразу же за спиной Колесникова раздался тонкий голос:
— Так вы уже выздоровели? Я очень рад. А мне доложили, что вы не мобильны, даже не транспортабельны.
Он оглянулся. Одна из высоких белых панелей беззвучно сдвинулась в сторону. Еще одна потайная дверь!
В ее проеме — трое. Доктор. Потом какой-то мордастый, плечистый. У обоих в руках пистолеты. А между ними румяный коротышка в очках.
— Но где же Вебер? — сказал мордастый. — Я приказал Веберу доставить сюда русского.
Коротышка сделал небрежное движение рукой, отводя разговор о Вебере.
— Вы, стало быть, притворялись, симулировали? — продолжал он, благожелательно рассматривая Колесникова. — Я подозревал это, представьте. Но наш милый доктор с упорством кретина старался разубедить меня. — Он даже не взглянул на доктора. — Ну что ж! Повторяю, я рад. Мне, видите ли, нужно посоветоваться с вами по одному обоюдоважному вопросу. Но что же вы стоите? Садитесь!
Он уселся за маленький столик у окна и перекинул ногу за ногу.
— Я предложил бы вам кофе, коньяк. Но, увы, мы не располагаем временем. Разговор будет кратким. Думаю, обойдемся без переводчика? Ведь вы прекрасно понимаете все, о чем я говорю. Сужу по выражению ваших глаз. Да положите же вы на стол это пресс-папье! В нем нет никакой нужды, уверяю вас. — Он обернулся к своим спутникам: — Побудьте в библиотеке. И, пожалуйста, не беспокойтесь за меня. Мы, несомненно, поладим.
Он вытащил из кармана маленький пистолет и положил на столик перед собой.
Колесников стоял неподвижно, ничего не понимая.
Бельчке подождал, пока за Бангом и доктором закрылась дверь. Потом, добродушно улыбаясь, повернулся к Колесникову:
— Разговор, как видите, сугубо секретный — с глазу на глаз.
Неожиданно он поднял перед изумленным Колосниковым руки:
— Господин русский моряк, примите мою капитуляцию. Я сдаюсь. Прошу сообщить об этом вашему командованию!
6. Ложный выпад
Смысл этой фразы дошел до Колесникова не сразу. С недоверием приглядываясь к коротышке в черном мундире, он не сдвинулся с места.
— Вас, вижу, интересует эта тетрадь? — сказал Бельчке. — Я, пожалуй, передам ее в ваше распоряжение, но попозже. За все полагается платить, мой друг, — прибавил он наставительно. — Итак, услуга за услугу! Вы должны связаться с командованием ваших войск, чтобы передать ему условия моей капитуляции. Я, естественно, хочу оговорить некоторые пункты, поскольку капитулирую добровольно.
