Матэ Залка - Рассказы
А в селе Перещепино — Маруся Никифорова. Черная Маруся напала на мирно отдыхающий штаб одного из наших полков и вырезала всех командиров.
Героическая 30-я уральская дивизия видала виды на фронте Колчака! Состояла она сплошь из красных партизан, боец к бойцу. Ох, и рассердились наши ребята! Пока мы пехотным маршем шли от Полтавы до Пологов, немало махновцев оплакивало победу Черной Маруси.
Я был комиссаром роты во втором полку. Это было как раз в то время, когда товарища Фрунзе назначили командующим Южным фронтом. Красные армии готовились к контрнаступлению. Собирались дивизии, пополнялись полки. Красный полководец скрещивал свою шпагу с последним белым генералом. Почувствовал Махно крепкую руку Фрунзе и попросился в наши ряды, изменчивый бандит.
Когда мы достигли линии фронта, врангелевцы уже повернулись спиной к северу, смазали пятки. Мы преследовали, настигали маршем и огнем. Был приказ:
«По пятам, но пятам, без остановки».
По, надо сказать правду, крепко знали белые военное дело. Укусят нас — уходят, укусят — уходят, а от решительных схваток ускользают. И когда им понадобилось, в нужный момент оторвались от нас, исчезли как дым. Два дня бешеным маршем мчались мы за ними, пока опять не очутились лицом к лицу. Но это было уже у Чонгарского моста. А между нами гнало свои грязные волны Сивашское море. Мы рыскали в поисках брода, переходов и мостов через Сиваш. Переходы были только в трех местах: справа от нас — Перекопский перешеек, слева — длинная и узкая Арабатская стрелка, а посредине — маленький Чонгарский мост и бетонная дамба. Вот что связывало Крым с материком.
Маленький Чонгарский мостик белые сожгли дотла, одни головешки торчали из беспокойной воды. Длинную Арабатскую стрелку, по которой ринулись бесстрашные полки буденновцев, сделал непроходимой губительный огонь врангелевских азовских мониторов. А Перекопский перешеек белые сделали совершенно неприступным, начинив старый турецкий вал бетоном и огнем и применив нею современную военную технику.
Моя рота попала на участок голой бетонной дамбы, по ту сторону которой на туманном берегу Крыма маячило село Таганаш. Четвертый день сражались мы под Чонгаром с холодной водой и горячей смертью. Малейшее наше движение неприятель отбивал шквалом огня.
Белым удалось улизнуть в Крым, где они стали стеной на заранее приготовленных превосходных позициях. И сыпали почем зря гранатами, шрапнелью, пулями. В снарядах у них недостатка не было: щедрые союзники слали транспорт за транспортом.
Осенний ветер волновал мутные воды Сиваша. Было начало ноября, приближался третий Октябрь революции.
Холодные ноябрьские ветры разносили искры наших костров. Поднимался тот исторический зюйд-вест, который к ночи угнал воды Сиваша за Арабат. Мы мерзли, дрожали и кусали локти от досады. А пушки беспощадно утюжили наш берег. В тылу буденовцы держали коней под седлом, ожидая сигнала атаки. Около сожженного моста, восстанавливая его, батальон пехоты, превратившийся в саперов, вступил в единоборство с меткими гранатами противника. Вода закипала от разрывов.
А мы стояли у дамбы. Она тянулась, лоснясь своим бетонным боком, как гигантский удав. Посредине — мост, конечно минированный, а по ту сторону — Крым.
С громыханием мчится вперед наш бронепоезд, навстречу ему бронепоезд белых, и начинается дуэль. Моя рота, перепрыгивая через мокрые камни волнореза у подошвы дамбы, пробивается к мосту. Гранаты, шипя, вонзаются в воду, фонтанами взлетают ил и гравий, перемешанные с горячими осколками снарядов. Лихорадочно трещат далекие пулеметы, и с жужжанием расплескиваются накаленные пули на бетонном боку дамбы. Наш бронепоезд подается назад. Моя рота тоже пятится. Бешеные волны бьются о камни. Мы промокли до костей. Случайная пулеметная очередь хлестнула по нашим рядам, и сразу четверых уносят ненасытные волны.
Я стою по пояс в воде, нагибаюсь, пряча голову за камни. Смотрю на идущую прямо на меня волну. «Вот где моя могила», — думаю я, и сердце сжимает печаль.
Не о своей участи печалился я, но грустно было думать, что вот-вот кончится гражданская война, а многие из нас не вернутся домой.
И вдруг волна, разбившаяся о подошву дамбы, выплеснула яблоко. Я жадно схватил его и вытер о рукав шинели. Было оно незнакомой мне удлиненной формы, с бледным румянцем, как на щеке смущенной девушки. Я вспомнил нежный винный вкус каширской грушовки, аромат тульской антоновки. И вот в этот казавшийся мне последним миг, среди жадного моря и урагана огня, захотелось мне почувствовать на своих губах забытый аромат моего детства. Закрыв глаза, я вонзил зубы в яблоко… Терпкий, заплесневелый, соленый сок стянул мой рот. Я с отвращением выплюнул и швырнул яблоко в море.
Яблоко исчезло в воде, и в эту секунду мне передали приказ:
«Сильный зюйд-вест обнажил дно моря между Строгановской и Литовским полуостровом. Туда ринулись, презирая смерть, героическая огневая бригада и 15-я инзенская дивизия. Они уже взяли приступом Литовский полуостров и, направляя удар на Армянский Базар, обходят левый фланг неприятеля. Перекоп будет нашим в ближайшие часы. 30-я дивизия не должна отставать. Герои-буденовцы требуют дороги для своих коней. Дамба и мост должны быть сегодня же в наших руках».
Этот приказ оказался сильнее морской пучины и ревущих гранат. По доскам восстановленного моста вскоре загремели подковы буденовских коней.
Наш бронепоезд вынырнул из утренней мглы, и паровоз, как гигантская граната в намеченную цель, вонзился в пасть моста.
Не знаю, откуда взялась у нас удивительная ловкость, с которой мы брали приступом лоснящуюся скользкую дамбу. Мы очутились на мосту и помчались вслед за бронепоездом. Утром Чонгар стал нашим.
На южном участке Таганаша мы с песнями шли в штыковую атаку на отчаянно сопротивляющихся белых. В степи за Таганашем сверкали клинки сабель буденовцев.
Я кричал до хрипоты, собирая остатки своей роты, когда из калитки беленького домика вышла сморщенная старушка, вся в черном, и направилась ко мне. Она улыбалась, и я видел в ее улыбке давно угасшую девичью застенчивость. Старушка вынула из-под фартука три яблока и протянула мне. Яблоки были нежно-розовые, такой же формы, как и то, которое на рассвете принесло мне море. С нескрываемым смущением взял я их в руки, но старушка ласково сказала:
— Попробуй, сынок, освежись.
Предчувствуя разочарование, но желая соблюсти вежливость солдата, я надкусил яблоко. Во рту моем разлился незнакомый, нежный, живительный аромат освежающего сока. Улыбнувшись, я благодарно кивнул старушке.
Я почувствовал на своих губах вкус победы.
Девушки поют
Мы вышли в поле, не дождавшись вечера, хотя излюбленной нашей тактикой было наступать в сумерках, чтобы казаться многочисленней.
В непрерывных боях ряды наши сильно поредели. Из щупленьких взводов, похудевших батальонов состоял наш курсантский полк к началу осени.
И сегодня целый день мы с неприятелем щупали друг друга.
Мы наступали. Неприятель хотел нас укусить, глубоко вонзить свои хищные зубы в наши ряды перед тем, как покинуть край. Но это ему не удалось. Мы стремительно ударили и ловко увернулись от укуса. Неприятель сгинул.
Значит, ночь проведем под крышами. Это кстати: наши отслужившие свои срок шинельки не очень-то защищали от холода сентябрьских ночей.
Мы рвались к югу. За слипами нашими осталось уходящее лето, а впереди закрытый огнем неприятеля, но сулящий победу, тепло маячил Крым. Гражданская война шла к концу. Мы трепали Врангеля.
Уже вечерело, когда мы подошли к селу. Подравняли немного ряды, чтобы придать себе более военный вид, но усталость рассыпала колонну.
Слева, рядом со мной волочился Федька Меркулов, справа — Давидка Грип. У Федьки из растоптанной бутсы вылезал большой палец, вчера еще бутсы не были в таком плачевном состоянии. Давидка уже две недели тому назад потерял свою фуражку во время одного из махновских налетов.
Я слыл старым воякой, это было основой моего авторитета. И подумать только: мне было тогда всего девятнадцать лет, а я уже насчитывал два года фронтовой службы.
Я устал. Шел, еле волоча ноги. Целый день провел в разведке. Мы прятались в кукурузе, ползали по канавам около бахчей, отдыхали в зарослях подсолнухов и, удерживая бешено стучащие сердца, вслушивались в тишину глубоких балок, заросших кустами и казавшихся нам коварными засадами. Мы ходили в разведку втроем. Я был старшим, и мне казалось, что я устал больше других.
Вошли в село, как входят крестьяне, возвращающиеся с полей после изнурительного трудового дня.
В селе полным ходом шла молотьба. В нескольких местах гудели молотилки, тяжело стонали под обилием снопов барабаны. Мягкий сентябрьский закат окрашивал золотом смешанную с соломой пыль дорог.
