Борис Крамаренко - Пути-дороги
Но со стороны левого фланга, очевидно, пытаясь закрыть брешь, уже мчался в атаку белоказачий полк.
Чеснок, растерянно стоявший возле убитого коня, быстро поднес к глазам бинокль. Впереди вражеского полка на разгоряченном рыжем коне стлался в бешеном галопе полковник Лещ.
Андрей первый устремился навстречу атакующему полку. Казаки его сотни, сдвинув на лоб папахи, без единого крика бросились за Андреем. За ними повернул и весь полк.
Конные сотни сошлись в яростной схватке. В злобном исступлении дико ржали кони. С лязгом отскакивали друг от друга стальные клинки. Герасим Бердник выбил пикой из рук Семена Шмеля шашку, и, отбросив пику, левой рукой вцепился ему в горло, а правой, сжатой в кулак, бил его по побелевшему лицу:
— Это тебе, вражина, за батька моего! За то, что работой его в гроб вогнал!.. А это тебе, собачий урядник, за турецкий фронт — за весь наш взвод.
Увидев впереди в окружении охраны полковника Леща, Андрей рванулся ему навстречу.
Но Лещ, мелькнув голубым верхом папахи, скрылся из виду.
Белые сперва в одиночку, а затем целыми группами вырывались из боя, уходили в степь. Многие, бросая на землю оружие, сдавались в плен.
Бой постепенно затихал.
В развороченную брешь белого фронта устремилась шестидесятитысячная Таманская армия, а за ней потянулись из станицы обозы. Сдерживаемые фланговым огнем таманцев, белые не решались переходить в контратаку.
В конце дня Андрея, несшего со своей сотней охрану обозов, вызвали в штаб.
Первая колонна уже влилась в станицу Гиагинскую, и Андрей поскакал к видневшейся вдали станице.
Приехав к школе, занятой временно под штаб, он увидел Матвеева, садящегося в тачанку. Сзади нее походной колонной выстроился конный полк.
Андрей подскакал к тачанке:
— Товарищ командующий, прибыл по вашему вызову.
— Ступай в штаб, там Батурин тебя уже ждет, — улыбнулся Матвеев, протягивая Андрею руку.
На крыльцо вышел Батурин:
— А, Семенной! Иди сюда.
Батурин увел Андрея в штаб и, усадив его на одиноко стоявшую в углу пустого класса парту, положил перед ним карту и сел с ним рядом.
Через полчаса они прощались на крыльце штаба. Батурин, обнимая Андрея, тихо проговорил:
— Если по пути будут встречаться разъезды нашей Одиннадцатой армии, уходи от них… чтобы не вступать в ненужные объяснения и не раскрывать цели разведки.
… Ночью из уснувшей станицы в безмолвную степь нырнул десяток всадников. Впереди маленького отряда маячила высокая фигура Андрея.
Бледный луч луны, изредка пробивавшийся из разорванной ветром тучи, на миг вспыхнул на его серебряных погонах. Сзади послышался насмешливый шепот Мишки Бердника:
— Ваше благородие, наденьте бурку — погоны дюже блестят. Еще свои за кадетов примут.
Андрей молча накинул бурку и пустил жеребца галопом.
Целую ночь пробирался отряд степью, держа путь на Лабинскую. Под утро Андрей вывел разъезд к вьющейся между степными курганами проселочной дороге. Поравнявшись с Андреем, Герасим Бердник спросил:
— А мы не заплутались, Андрей Григорьевич?
— Черт его знает, может, и заплутались. Целую ночь блукали…
Скинув с плеч бурку, Андрей стал шарить биноклем по степи. Вдали из–за поворота дороги показалась тачанка. Серые кони шли крупной рысью.
— А ну, погляди, Герасим, — вроде как сестра милосердная едет.
Бердник вскинул бинокль:
— Наша — красноармеец на козлах. Ого, да у них на тачанке пулемет.
Андрей, привстав на стременах, еще раз посмотрел на быстро приближающуюся к ним тачанку:
— Наша–то наша, а спросить дорогу — кто его знает как…
Бердник, хмуро посмотрев на Андреевы погоны и кресты, сплюнул:
— Да-а! Вроде напугать можем…
Андрей с минуту стоял в раздумье, затем решительно тронул повод:
— А, черт, что будет! Пошли!
Марина проснулась от окриков нескольких голосов. Открыв глаза, она увидела, что тачанка окружена белыми. Над нею нагнулся с лошади молодой офицер и внимательно заглядывал ей в лицо:
— Маринка!
— Андрей, ты?!
У Марины потемнело в глазах. «Неужели этот наклонившийся к ней офицер — ее Андрейко?» Она машинально провела по лицу рукой, как человек, отгоняющий страшный сон. «Переманули… Продал своих, продал… На офицерство польстился…» — молнией пронеслось у нее в голове.
— Маринка! Коханая моя! — Андрей протянул к Марине руки, но, встретившись с ней взглядом, беспомощно оглянулся по сторонам.
— Сказать или нет? — пробормотал он. И снова наклонился к Марине. Тихо, чтобы не слышал кучер, проговорил:
— Маринка! В разведке мы. Понимаешь? В разведке при Таманской армии.
Лицо Марины прояснилось. В ее глазах вспыхнули радостные огоньки. Она вскочила на ноги и, все еще недоверчиво косясь на Андреевы кресты и погоны, всхлипывая, прижалась к его груди.
В это время раздался голос Бердника:
— Так говоришь — ты не здешний, а все же, может, знаешь дорогу на Лабинскую?
Марина вздрогнула… Ведь Лабинская занята генералом Покровским! Значит, он ее обманывает.
Она посмотрела на Андрея широко раскрытыми глазами:
— Говоришь — таманцы, а в Лабинскую зачем едешь?
Андрей видел, как в глазах Марины угасали радостные огоньки. Лицо ее снова стало суровым, а глаза смотрели на него настороженно, почти враждебно.
— Ну, что ж молчишь? Говори, за каким делом в Лабинскую едешь?
Андрей подавленно молчал.
Из–за кургана показалась группа всадников.
— Разъезд! — крикнул Мишка. Андрей быстро оглянулся: к тачанке по степи галопом мчались человек двадцать конных.
«Разъезд Одиннадцатой армии, — промелькнуло у него в голове, и, вспомнив наказ Батурина, Андрей резко крутнул жеребца. — Надо уходить…»
— За мно–о–о-ой!
Жеребец, легко перескочив канаву, помчался в степь.
Казаки помчались за Андреем.
— Андрей! Куда ты? Вернись, Андрейко! — Стоя в тачанке, Марина с ужасом и отчаянием смотрела на быстро удаляющихся казаков. Потом трясущимися от волнения руками, судорожно закусив до крови губы, стала срывать с пулемета чехол. Пулемет внезапно ожил, захрипел, забился у нее в руках. Над уходящим в степь отрядом запели пули.
Выхватив клинок, Андрей махнул им в воздухе, и, рассыпаясь по степи, казаки его отряда повели коней зигзагами.
Подскакав к тачанке, командир красной разведки с сожалением протянул:
— Высоко взяла! Спокойнее надо, спокойнее! Эх, если бы кони у нас были не мореные! Ушли, гады…
Глава XVIII
Сотня есаула Владимира Кравченко, сутки продежурив при штабе дивизии, ушла на отдых.
Владимир, отпустив своего помощника — хорунжего Пойму — и сдав команду вахмистру, ушел домой.
Дом, где ему была отведена квартира, несколько удаленный от центра станицы, принадлежал вдове казачьего урядника, убитого на турецком фронте.
Подойдя к знакомой, почерневшей от времени и дождей калитке, Владимир увидел хозяйкину дочку. Ее уже округляющиеся плечи чуть сгибались под тяжестью полных ведер, слегка покачивавшихся на концах коромысла. Стройные загорелые ноги ступали твердо и уверенно.
При виде Кравченко лицо девушки засветилось радостью. Ей с первого же дня знакомства понравился этот тихий, слегка застенчивый офицер с мечтательными синими глазами. Владимир поспешил ей навстречу:
— Здравствуйте, Ниночка! Разрешите, я вам помогу.
— Что вы, Владимир Сергеевич! Вы ж обольетесь…
Но Владимир уже снял с ее плеч коромысло, смеясь,
схватил оба ведра и быстро пошел с ними к дому.
Нина, смущенно улыбаясь, шла сзади…
Поставив ведра на лавку, Кравченко обернулся к девушке:
— Ниночка, полейте мне, пожалуйста, а то я целые сутки не умывался.
Девушка засуетилась:
— Вы, должно быть, кушать хотите? Я сейчас вам яичницу сжарю. Мама уже ушла, и я в доме одна хозяйничаю.
Владимир умылся, позавтракал и лег спать. Вскоре он проснулся от приглушенного шепота в углу комнаты.
— Тише, услышать может…
— Не услышит. Он целые сутки дежурил, теперь спит, как сурок, — сказала Нина.
Кравченко чуть приоткрыл глаза. Около старинного комода, стоявшего в углу, прямо на полу лежала груда казачьего обмундирования, а над нею наклонились Нина и ее мать.
Взяв в руки темно–серую черкеску, Нина стала рассматривать ее на свет:
— Вы, мама, отложите белье, а я пойду вытрушу ее.
Кравченко заметил, что на черкеске не было погон, а с левой стороны, чуть выше костяных газырей, была приколота сложенная вдвое красная ленточка. Затаив дыхание, он с нетерпением ждал, что будет дальше.
Мать Нины, заботливо перебирая вещи, отложила в сторону несколько пар белья, черную казачью папаху, синие летние шаровары и, спрятав остальное в комод, положила отобранные вещи в передник. Потом, опасливо косясь в его сторону, на цыпочках вышла из комнаты и тихонько притворила за собой дверь.
