Сергей Михеенков - Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»
Думал он и другое. Конечно, сидеть за несколько километров от Малеева, за полем и лесом, и дожидаться, когда немцы придут в себя и перегруппируются для марша, глупо. Надо атаковать их сразу после артподготовки. Но это в том случае, если гвардейцы отстреляются более или менее точно. Если уничтожат их бронетехнику и накроют основную часть живой силы. Ведь там, в Малееве, их не меньше батальона.
– Овсей Исаевич, – сказал он, подводя некий итог своим нелегким думам, – посоветоваться с вами хочу. Вот сейчас гвардейцы-минометчики по Малееву ударят. Приказа на атаку у нас нет. Нет и резерва, который бы мог выполнить эту задачу, выйдя к Малееву через наши порядки. Так что атаковать придется нам. Что скажете, младший политрук?
– Надо действовать так, как предписывает устав, – ответил Бурман, и Мотовилов понял, что младший политрук ему не советчик.
И он пошел во второй взвод к старшине Звягину.
– За нами ж никого. Кроме противотанкистов. – Звягин с тоской посмотрел в поле. – Так же, Степан Фомич? Ты ж сам видишь.
Ох, не любил Мотовилов этого его взгляда, в котором не понять, чего было больше, неверия в свои силы или недоверия к приказу, который пусть еще и не отдан, но суть которого уже понятна. Старшина Звягин всегда все склонен был видеть в черном свете. А потому его советам, конечно, в определенных обстоятельствах, не было цены. Звягина Мотовилов знал еще по полку. Старый служака. Прошел Халхин-Гол и зимнюю войну сорокового года, имел орден, правда, какой именно, никто не знал, даже Мотовилов. Орден старшина Звягин никогда не носил, что давало повод для злых языков, что никакого ордена у взводного в помине нет и никогда не было.
– Ударить бы их было делом гожим, – рассуждал старшина. – Только силенок у нас – три куренка да два цыпленка.
– Ну да, – поддакнул ему Мотовилов, – пулеметы свои покидал. Теперь и ты, старый вояка, – куренок.
– Особенно если гвардейцы наши хваленые по площади своего «луку мудищева» [17] раскидают, а по цели не попадут.
– Даже если одной из трех попадут точно – хорошо. Атакуем сразу, пока они не откопались… Багирбеков, скорее всего, опоздает, так что вся надежда на тебя, Иван Никанорыч, да на третий взвод.
– Дело горячее. Надо бы моим молодцам по полкружки подъемных для храбрости.
– Ткаченко говорит, ничего не осталось.
– У Ткаченки да что б ничего не было… Пожиже развести, и все дела.
– Ты, Звягин, лучше о деле думай. Поведешь свой взвод в обход. Войдешь в Малеево с северной окраины. Тут и подходы получше, кустарник, овраг. Лупи по ним из всей наличности. Особо обрати внимание на то, чтобы никто не остался в постройках. Жечь дома запрещаю. Гранаты применять только в крайнем случае.
– Думаешь, дома нам пригодятся?
– Дома, Иван Никанорыч, люди строили. А мы тут – кто? Мы тут временные варвары. Так что воздержитесь. По возможности, конечно.
Вскоре начали прибывать первые запряжки истребительно-противотанкового полка. Батареи занимали огневые прямо в березняке, в лощинах и на опушках. Рядом отрывали окопы. Орудия закатывали в просторные ровики. Расчищали секторы обстрела. Лейтенанты намечали реперы и делали расчеты. Настраивали буссоли.
Мотовилов разыскал в лесу КП артиллеристов. В палатке стоял стол, сколоченный из артиллерийских ящиков. На столе лежала придавленная камнем карта. Точно такая же лежала за пазухой у Мотовилова. За столом два майора пили чай, который наливали из термоса. Нашлась кружка и для Мотовилова. Но чай стыл в его горле.
– У нас своя задача, а у вас, старший лейтенант, как я понимаю, своя, – продолжал стоять на своем майор постарше. – А гвардейцы… На них, я думаю, надежда слабая. Дороги непроезжие. Близко к линии фронта они не поедут. Корректировщика огня, как видите, нет. Так что напрасно вы им взвод отдали. Лучше давайте решим то, как лучше прикрыть мои батареи от возможного воздействия пехоты противника вот отсюда и отсюда. – И майор указал чайной ложкой на границу леса и луга северо-западнее Екатериновки.
– Тут болота.
Мотовилов знал, чем может закончиться несогласованность действий его роты, отдельного истребительно-противотанкового полка и дивизиона гвардейских минометов. В любую минуту боевые охранения, высланные вперед, могли доложить о появлении немецкой колонны. Беспокоило исчезновение разведгруппы сержанта Плотникова. Плотников, Плотников… Везучий был парень. Сорвиголова. Все ему удавалось, все сходило с рук. А тут, видать, наскочил на таких же, как и сам.
Реактивные снаряды «катюш» летели через окопы Третьей роты с таким свирепым воем, что половина бойцов пластом лежала на дне окопов, а другая, на которую Мотовилов возлагал надежды в предстоящей атаке на Малеево, начала лихорадочно окапываться, углублять свои ячейки и отрывать «лисьи норы». Боевое охранение так и не успели снять, и теперь оставалась одна надежда, что снаряды пролетят дальше и вторую траншею не заденут.
Второму взводу Мотовилов приказал начать выдвигаться, когда багровые струи ракет еще чертили небо над деревней и полем. Старшина Звягин вывел своих людей вдоль лесной опушки к оврагу. Там залегли и начали ждать окончания артподготовки. До деревни оставалось метров триста. Звягин прикинул: как только упадет последний «лука», одним броском достигнуть крайних дворов, установить там пулемет, который Мотовилов им выделил из своего резерва, а дальше – двор за двором…
Хаустов, Петров и Коляденков, вернувшиеся с разъезда так не вовремя, были включены во второй взвод и теперь лежали на песчаной осыпи, прикрытой ивовой листвой, и ждали своей дальнейшей участи. Ротный приказал им оставить трофейные винтовки в окопах и взять свои. Сразу стало понятно, что их ждет не перестрелка, а, скорее всего, ближний бой. Старшина Звягин так и сказал:
– Кто бывал в ближнем бою? Никто. Все понятно. Тогда примните штыки и приготовьте гранаты. Разделитесь попарно, можно тройками, и в бою держитесь рядом. Раненых оставлять на месте. Подберем после.
Старшина Звягин выстроил свой план атаки и старался следовать ему.
Но все произошло совсем не так, как он предполагал, лежа на краю оврага и наблюдая за тем, что происходило в деревне и ее окрестностях. Снаряды ложились не всегда точно, вразброс. Но минометчики кидали залп за залпом, и в конце концов перепахали юго-западную часть Малеева, переправу и пойму вокруг деревни и разрушенного моста до такой степени, что ничего живого и невредимого на этом пространстве не осталось. Старшина Звягин видел, как смахнуло с крайнего дома горящую соломенную крышу и, разорвав ее на части, разбросало по огородам, прямо на головы залегших там немецких пехотинцев, как опрокинуло танк, и из него, как из бочки с бензином, полилось из всех люков клубящееся пламя. По всей деревне и пойме разбегались в разные стороны горящие снопы. Другие горели прямо в «бабочках». Но когда старшина Звягин пригляделся, то понял, что никакие это не снопы, а еще живые и изо всех сил старавшиеся выжить люди, они искали спасения от огня, охватившего все пространство вокруг. Горели дома и постройки, горели деревья, горела земля, горело болото, и сама речка кипела огнем. А с неба падали все новые и новые снаряды.
Обстрел начал немного ослабевать. Старшина Звягин поднял взвод, и они начали пробираться дальше. Шли медленно, часто останавливались, прислушивались. В какое-то мгновение Звягин, шедший впереди, уловил странный звук. Звук рождался в глубине оврага, где-то там, впереди, куда они шли, и там же завершался. Но через мгновение он выкатился им навстречу, он несся вместе с тем ужасом, который происходил в деревне. И старшина Звягин, и все, шедшие рядом с ним и следом, мгновенно это почувствовали и остановились.
– Приготовить гранаты! – сказал взводный и сорвал с поясного ремня чугунное тельце Ф-1.
Гул в овраге между тем нарастал, ширился, как будто оттуда навстречу второму взводу неслась взрывная волна. Старшина Звягин разжал усики чеки и, прижав скобу, медленно потянул кольцо.
– Давай, ребята! Бросай! – заревел он, увидев впереди, шагах в двадцати, группу немцев.
А дальше все закрутилось железным беспощадным колесом, и это жестокое колесо покатилось по оврагу, по его обрывистым склонам, по людям, сгрудившимся здесь, по их головам и плечам, опрокидывая нестойких и зазевавшихся и отскакивая от тех, кто принял его штыком и саперной лопатой. Заскрежетало железо о железо, затряслась земля под ногами, под опрокинутыми телами. Захрустело чудовищным хрустом, и человеческие голоса и стоны слились с нечеловеческим ревом. Казалось, земля прогнулась под тяжестью того, что здесь происходило.
Гранату успел бросить только Хаустов. Они втроем залегли на правом склоне, когда со стороны деревни навстречу взводу хлынула волна немцев. Сколько их бежало, понять было нельзя. Тут же в самой их гуще лопнуло несколько гранат, разбрасывая по сторонам тела и обрывки одежды. Петров приладил к винтовке штык, который все время выскальзывал из руки в снег, потому что рука дрожала, а все тело цепенело. Справившись со штыком, он тоже начал вытаскивать из кармана шинели гранату. Но события развивались настолько быстро и непредсказуемо, что через мгновение гранату бросать было уже некуда. Все перемешалось. Каски. Шинели. Голоса. Крики. Он увидел, как левее пулеметчик, еще разделенный двумя противостоящими волнами, упал на колено, передернул затвор «дегтяря» и прямо с руки повел длинную очередь почти в упор. Но тотчас его смели то ли свои, то ли чужие. Кто-то с силой толкнул Петрова в плечо, потащил вперед, прямо на немцев, и он услышал голос Коляденкова:
