Сто первый (сборник) - Немышев Вячеслав
Убило Петьку некрасиво. Петька герой. Петька на гору с разведкой ходил! А ты его, сука, как последнего шелудивого пса прикончила!
Петька умер, сидя на корточках, со спущенными штанами и мятым куском газеты в руке. Пуля «в грудь» бросила его на бетонный забор; он завалился на спину, бесстыдно раскинув белые ноги.
;Таким и нашли его.
Убитого отнесли туда, где коченел Бурмистров, где уже укрыло мягким снежком еще полдесятка «двухсотых». Буча прикрыл синюшное Петькино лицо солдатской шапкой; шнурки на ушанке развязались: одно серо-зеленое шерстяное ухо оттопырилось, и черная веревочка, измусоленная Петькиными пальцами, беспомощно болталась из стороны в сторону. Ветер принес колючие снежинки. Они таяли на Бучиных щеках, превращаясь в капельки: стекали к подбородку и с треугольного кончика его улетали вниз в землю.
За неделю снайпер из нейтральной полосы убил еще троих…
Данилин сидел в палатке на пустом снарядном ящике, водил фонариком по карте минных полей. Рядом горбился Буча.
— Да пройду я, тащстинант. Ночью. Духи забздят двигаться ночью. Вы минометчикам скажите, пусть с полчаса покидают.
— Не учи меня, Знамов, я сам знаю, что кому сказать. Не дойдешь ты один…
Совсем охрип Иван на ветру, засипел старлею на ухо:
— Да вы меня тока отпустите. Я его вычислю. Я наблюдал. Он с того заводика работает. Он терпеливый, может полдня выцеливать, а потом сразу в дамки. Пустите, тащстинант. Не «дух» это. «Духи» так не стреляют, они валенки в стрельбе. Им понты дороже. Этот профи, наемник. Я слышал про таких.
В палатке дымно, но тепло — коптит худая труба у печи. Иван закашлялся. Рядом, на деревянном настиле среди ящиков и бушлатов захрипели, заворочались.
— Не гомони, людей разбудишь. Ну, ладно. Пойдешь вот здесь, — Данилин посветил на карту. — Смотри, здесь и здесь два минных поля, между ними проход полтора метра. Ориентир…
Они сидели долго. Пока, наконец, не определились с деталями: Калюжный был убит сегодня, значит, стрелок после удачного выстрела переждет сутки, двое. В вечер нынче, чтоб уж наверняка, Буча и решил ползти на нейтральную сторону.
До темна шел снег. К ночи ударил минус, землистый пластилин прихватило, приморозило. Иван попробовал — продавил сапогом тонкий грязевой наст. Захрустел ледок. Данилин протянул ему фляжку.
— На. Спирт. Бурмистрова.
— Спасибо, товарищ старший лейтенант. Да вы не волнуйтесь, срастется.
Черно в степи. Дождаться бы луны, — она по морозцу проглянется не позднее как к полуночи, — тогда и ползти через минные поля будет веселее. Весело, да опасно по светлому, по темну бы лучше. Мины те сам Иван и ставил, каждый кустик ему там знаком.
Данилин торопит.
— Давай, пошел. Сейчас луна вылезет, ты как на ладони будешь. Мы пошумим, как договаривались. Я тебе трассерами ориентир обозначу, зажигательными. Прямо на заводик и выползешь…
Иван кинулся через бруствер в черноту.
Метров сто он прополз без опаски, — здесь своя территория; колышек нащупал — его, сам втыкал. Значит, полметра влево первая «озеэмка». Данилинские саперы ставили мины на неизвлекаемость: растяжками закидали глинозем — крыса не проползет.
Ждал Иван, когда свои начнут стрелять, но когда стрельнули, ахнули разным калибром, инстинктивно ткнулся лицом в подмерзшую грязь, содрал кожу с носа. Поднял Иван голову, смотрит, куда летят трассеры. Красота: оранжевые стрелы мечутся над степью. Лучше взводного никто не стрелял из пулемета: рисует Данилин с «пэка» — не налюбуешься, глаз не оторвать — короткими мазкам: ту-дум, ту-дум, ту-ду-думмм…
— Ат, красавчик! — радуется Буча.
Трассеры неслись через степь; почти сразу на нейтральной полосе загорелось. Попал Данилин, всадил в этот чертов заводик десятка два зажигательных, как и обещал. Иван перехватил ловчее автомат и, не обращая внимания на грохот стрельбы вокруг — с той стороны начали палить в ответ, — пополз на заданный ориентир.
Конторка был в три этажа. Поодаль чернела полоса забора. Иван разглядел подъемный кран, взрывом сложенный пополам; котлован с фундаментом. Забрался Иван на третий этаж, устроился так, чтобы лестница просматривалась. Слышно будет, если кто пойдет: в пустом помещении человек ступит — шаги отзовутся гулким эхом.
«Главное не уснуть, — думал Иван, — не уснуть».
Сначала он замирал от каждого шороха, но скоро научился распознавать звуки: ветер гудит в проходах и меж окон — музыкально гудит, как в трубе — то сильнее, то затихает вовсе; крысы скребутся — шур, шур.
Артиллерия далеко забила. Содрогнулась контора. Близко лег снаряд.
Иван вжал голову в плечи: «Шальной».
К рассвету он окончательно замерз. Глотнул из фляжки. Спирт не чувствовался, но внутри сразу потеплело: захотелось курить и спать. Иван вытянул ноги и закрыл глаза.
Стрелок пришел…
Иван слышит осторожные шаги по лестнице.
Нужно встать, схватить автомат и стрелять! Но что-то с головой. Веки потяжелели. И руки стали ватными. Враг все ближе, ближе… Неужели конец? Страшно… Придется копать сортиры до дембеля…
Иван открыл глаза, некоторое время не мог вздохнуть от навалившегося страха. Нащупал под рукой автомат; вслушивается напряженно. Но тихо было, только далекие раскаты доносились, да ветер гудел. Он поднялся, с трудом разогнул затекшую спину; уперся ладонями в грязный пол, отжался не считал сколько раз.
— Сегодня придешь, — всматривается Иван в серое утро за окном. — К вечеру придешь, куда ты денешься, потрох сучий.
Спать все еще хотелось, сказывались последние бессонные недели. Иван нащупал в кармане «Приму». Достал сигарету, понюхал и убрал обратно. Подложив под зад кусок фанеры, Иван принялся ждать.
Вспомнилось ему…
Может, все это было месяца три назад, а может пять. Может, совсем и вчера. А может, и не было вовсе, а только примерещилось солдату…
Комбат стоял перед строем, таинственно заложив руки за спину. Уже объявили по дивизии четырехчасовую готовность, и теперь майору предстояло довести до личного состава, в чем же собственно дело. Понимал комбат, что тревога не учебная, а значит там за чертой — за росчерком пера, за приказом «по машинам» настоящая опасность, настоящее дело, которое называется простым словом — война. Но какая это будет война, главное, с кем и за что, комбат не знал. Так же как не знали этого командиры полков, дивизий и даже армий.
Буча хорошо запомнил глаза комбата и голос его всегда твердый, но в этот главный для батальона момент, будто рассеянный, будто что-то не договорил тогда комбат.
— Летим в Чечню. Там небольшая заморочка. Будем поддерживать конституционный порядок, — комбат исподлобья пробежал взглядом по ровному строю десантников. — Командирам рот организовать сбор рапортов и доложить.
Через полчаса стопка тетрадных листков в клеточку с одинаковым текстом: «Прошу отправить…» и даже с одинаковыми грамматическими ошибками легла на стол в командирской канцелярии. Написали все без исключения.
В начале декабря десантников перебросили в заданный район, и колонна двинулась на Грозный. Батальон буксовал в солончаковой степи, кружил по незнакомым селам. Чем меньше километров оставалось до Грозного, тем ожесточенней становились улыбки местных жителей, и ненависть их была уже столь явной, что солдаты не ставили оружие на предохранители.
Торжественный день первого боя был хмур, из неба сочился скудный дождь.
Длинные бестолковые очереди хлестанули по колонне с окраины села.
Запомнил Иван в своем первом бою урчащие воздушные потоки слева и справа. А больше ничего не запомнил. Он выпустил бестолковую очередь, увидел как его пули или чьи другие вспучили шифер над красным кирпичом. Батальон так дружно ответил из всех стволов, что бой закончился почти сразу.
За селом, в поле — там, откуда просматривались заретушированные туманом сельские околицы, колонна встала. От комбата пошли команды: разобраться, доложить о потерях. Солдаты сыпанули из грузовиков, выстраивались у обочин; еще серьезны все: дышат тяжело, броники оправляют; кто-то магазин перестегнул, защелкало вокруг. Пока сержанты считали, а взводные докладывали, солдаты как по команде зажурчали под колеса «шишиг».
