О тревогах не предупреждают - Леонид Петрович Головнёв
С какой-то необъяснимой тревогой Сергей посмотрел на Наташу. А что больше всего интересует ее? Во что верит она? Не влечет ли ее к таким вот типам? Но нет, мастер, показалось Сергею, не произвел на Наташу большого впечатления. Не обращая на него внимания, она о чем-то тихо беседовала с отцом. Успокоившись, Сергей подошел к мастеру, присмотрелся к его работе, заглянул в телевизор, потрогал уже остывшие лампы, в сомнении покачал головой:
— Нет, маэстро, мы, как вы заметили, служивые, считаем — нет.
— Что не так? — удивился мастер. — Тут вышел из строя блок ПТК. Придется менять. Но его, к сожалению, даже в нашей фирме с огнем не найдешь. Придется искать у корешей. Не за спасибо, понятное дело. Попросят не меньше «четвертака»… Что вы спрашиваете, батя?
— «Четвертака» чего? — не понял подошедший к ним Николай Николаевич.
— «Стольника», естественно, — усмехнулся мастер. — Это ж ясно и ежу.
— Нет, маэстро, не так! — с ударением повторил Сергей. — Не служба быта, как вы изволили выразиться, выходит ныне вперед. Не она, а нечто другое — более важное.
Мастер искренне расхохотался:
— Вот вы о чем! Что же тогда? Я весь внимание, герр лейтенант.
Касатов пристально посмотрел на него — глаза в глаза:
— Герр — не по-нашему, сэр. А по-нашему…
— Товарищ, — хмыкнул мастер. — Извините, товарищ лейтенант. Служба есть служба. И мы — подмастерья своих служб. Я — службы быта, вы — воинской службы. Какая разница! Нет, — добавил он другим тоном, — разница все же есть. И притом существенная. И она, между прочим, растет день ото дня. В чем суть? Я, кажется, уже об этом говорил. Время застоя, как кошмарный сон, уходит в прошлое. Его сменяет иное время — время предприимчивых людей. Именно в их руках судьба перестройки. Именно они ее передовой отряд, первопроходцы. Разве не так?
— Не совсем так, — как можно спокойнее возразил Сергей. — А точнее сказать: совсем не так.
— Почему же? — уже без иронии, искренне недоумевал мастер.
— В ваших рассуждениях, — продолжал Сергей, — отсутствует маленькая, но существенная деталь. Такая, как, скажем, вот эта. — Он снял с панели телевизора пальчиковую лампу: — Видите, совсем пустяковая деталь. Стекляшка с несколькими проводами. Но что без этой детали телевизор?
— Просто ящик с хламом, — подал голос Николай Николаевич.
— И ежу понятно, — отозвался мастер. — Но какое это имеет отношение к вашей критике деловых людей?
Сергей оторвал внимательный взгляд от лампы:
— Я и не собирался их критиковать. Наоборот. Горячо приветствую в людях энергию, инициативу, деловитость. «Деталь» же, о которой говорил, заключена в ответе на вопрос «Куда?» Куда направлены эти прекрасные качества человека? Одно дело, если на благо общества и тебя самого. И другое, если на личное обогащение за счет благополучия других. В последнем случае так называемые деловые люди идут не в авангарде перестройки, а несут опасность превратить ее, как сказал Николай Николаевич, «просто в ящик с хламом».
— Софистика, — бросил реплику мастер.
— Диалектика, — вставил Николай Николаевич.
— О чем спор? — подключилась Наташа.
— О преимуществах воинской службы перед службой быта, — иронично заметил мастер.
— Какое там преимущество, — вздохнула Наташа. — Одно расстройство… Что ты сказал, Сергей?
Сергей не ответил на реплики, задумчиво рассматривая ту же лампу. Но свои размышления все же решил завершить:
— Поэтому не служба быта делает сегодня погоду, а просто честная служба. Во всех областях, а прежде всего в экономике. В сельском хозяйстве. Управлении. И конечно же, в нашем деле — военном.
— Верно, — поддержал Сергея Николай Николаевич. — Разве можно бросать тень на огромную важность воинской службы? Но это, как ни странно, сегодня порою случается. Поймите меня правильно. Я не защищаю вскрытую печатью проблему «годков», «дедовщины». Она для нас, фронтовиков, как пощечина. Что произошло? Разве такое наследство мы передали детям своим, внукам своим? Нет, конечно! Но армия, как известно, — осколок общества. И все болячки десятилетий застоя отразились, к сожалению, и на казарме. Сейчас буквально на глазах все меняется к лучшему. И армия, я убежден, очистится от чуждых ей явлений. Но еще больше меня беспокоит другое. Прежде всего настроение пацифизма. Неуважительное отношение к ветеранам войны. Особенно со стороны этих хиппи и «металлистов»… — перехватив недовольный взгляд мастера, он смущенно кашлянул: — О присутствующих, естественно, не говорю.
— Не тушуйся, батя! Чего тут церемониться? Но и я не промолчу. Вы свое дело сделали. И нет, видит бог, у нас к вам претензий.
— Претензий?! — покраснел от возмущения Николай Николаевич. — Да за что? За то, что саксофону предпочитаем баян или гармошку? Или за то, что поднимались в атаку со словами: «За Родину! За Сталина!»? Или за то, что память у нас не отшибло? — Он постепенно успокаивался, но не мог остановиться: — Да, мы помним все! И репрессии тридцать седьмого. Теперь это известно, что их Сталин вдохновлял. И горечь отступлений сорок первого помним. И яростную битву на Волге. И победный май сорок пятого. Но больше всего вспоминаем их — боевых друзей — и павших в боях, и живых…
Наташа обняла отца, успокаивая:
— Ты не так понял мастера. Он просто высказал полемическую мысль. И не хотел тебя обидеть.
— Возможно, — заметил подошедший Виктор. — Какие могут быть претензии к фронтовикам? Но вот сегодняшнее поколение воинов. Именно оно, как мне кажется, почему-то раздражает нашего гостя, нашего Владимира Ар… Ари…
— Аристарховича, — подсказала Наташа.
Мастер был хмур:
— Неужели вы газет не читаете?
— Читают, читают, — щебетала Наташа, стараясь примирить спорящие стороны и с возрастающим любопытством рассматривая мастера.
А он, приободренный женской поддержкой, продолжал:
— В газетах черным по белому пишется: ядерной войны быть не должно. Она самоубийственна для человечества. В ней не будет ни победителей, ни побежденных. — Он повернулся к Сергею: — Ведь так?
— Так, — согласился Касатов. — И какой же из этого следует вывод?
— Элементарный, —
