Задолго до победы - Михаил Александрович Каюрин
Александр Удалов и Григорий Надеждин остались живыми в этом бою. Когда стихли последние выстрелы, они, разгорячённые атакой, как и все остальные красноармейцы, некоторое время продолжали ходить по освобождённым позициям японцев, с брезгливо-насторожённым любопытством разглядывали трупы самураев и оставшиеся в траншее вещи.
Потом сгрудились небольшими группами, и уже полулёжа на земле, принялись вспоминать эпизоды смертельной схватки. Они курили, смеялись, хвастались друг перед другом своими действиями в рукопашном столкновении, рисуя храбрость и бесстрашие. Для всех из них это был первый настоящий бой, и когда весь этот ад остался позади, сознание захлестнули эмоции. Всё, что они рассказывали друг другу, порой не соответствовало действительности, и было простой выдумкой. Лишь хорошо обстрелянный солдат способен вспомнить детали рукопашной схватки, но никак не новичок. Большинство красноармейцев среди грохота взрывов, свиста пуль и осколков, бежали к позициям самураев в лихорадочном состоянии, не отдавая полного отчёта своим действиям. В траншее, при столкновении нос к носу с живым самураем, разум потерялся окончательно, сменившись на звериный инстинкт самосохранения.
Никто из них не хотел признаваться в слабости и частичных провалах памяти. Разве можно сознаться в том, с каким трудом каждый из них отдирал своё тело от земли, когда вокруг ухало, свистело, вздымалась земля, а голос командира доносился как бы издалека, казался неестественным и даже призрачным. Весь этот ужас остался уже в прошлом, смертельная опасность миновала, они собрались опять все вместе и обсуждают бой, как недавно просмотренное страшное кино.
Но не все были веселы. Некоторые красноармейцы сидели поодаль и не разделяли всеобщего ликования. Это были те, кто в бою потерял друзей или земляков, с которыми ещё утром они общались и жили общими воспоминаниями.
— А мне, мужики, больше всего запомнилась рожа самурая, когда он вспарывал себе живот. До сих пор стоит перед глазами его ехидная ухмылка. Бр-р! — перестав смеяться после очередной шутки, сказал один из красноармейцев, конопатый, с носом-пуговкой и короткими рыжими бровями по имени Паша. Во взводе его прозвали Рыжиком.
— Видел бы ты свою рожу в этот момент, — усмехнулся широкоскулый татарин по фамилии Гилязов. — Перекошенное лицо, бешеные глаза. Самурай, видно, от страха сделал себе харакири.
— Ну да! Самураи смерти не боятся, — вступил в разговор сибиряк Кречетов. — А вот сдача в плен позором у них считается. Комроты Климов говорил, я сам слышал.
— А я, блин, чуть с жизнью не попрощался, — наконец-то пробился со своей историей щуплый солдат Жириков. — Спрыгнул в окоп, а самурай — тут, как тут, стволом в грудь мне упёрся. Стоит, скалится. Ну, думаю, всё, капец мне. Смотрю, япошка нажал на курок, а выстрела-то не произошло. Повезло мне несказанно. Видать, в затвор песок попал, вот его и заклинило. Отбросил винтовку самураец и выхватил нож.
— И ты что? — спросил Гилязов. — Застрелил его? Или отпустил драпать?
— Дак я, это… штыком хотел пропороть самурайца, но он, зараза, шустрее меня оказался, — оправдываясь, проговорил Жириков. — Отбил в сторону мой штык, выхватил нож и пошёл на меня.
— Ты, конечно, сразу в штаны наложил, и руки вверх поднял? — спросил насмешливо Надеждин. — Жить, небось, в этот момент страсть как захотелось, правда?
— Жить хочет любая божья тварь, а человек — особливо, — ответил на последний вопрос Жириков, делая вид, что не услышал ядовитой подковырки. — Только вот страху, признаюсь вам, я в эти секунды не почувствовал. Стою, как заворожённый, и смотрю на японца, и жалко мне его стало, почему-то.
— Вот, брешет! — воскликнул Паша. — Самурай на него с ножом идёт, а у него вместо страха жалость пробудилась! Подумать только!
— И долго ты так стоял? — спросил Надеждин.
— Не знаю, — подумав, признался Жириков и, наткнувшись на глаза Удалова, стыдливо отвёл взгляд в сторону. — Помню лишь, как сверкнуло перед глазами лезвие ножа, будто зайчиком от зеркала резануло. Я сразу очнулся и выстрелил. Японец упал, отполз, а потом воткнул себе в брюхо нож. Вот так всё было.
— Значит, не убил ты его, а только ранил, — степенно заключил Кречетов. — Не захотел самурай раненым в плен попасть, вот и прикончил себя.
— Наверно…
Удалов лежал на правом боку, подперев рукой голову, и безучастно слушал болтовню. Он не одёрнул Жирикова, не уличил во лжи, хотя эпизод с самураем, покончившим с собой, происходил у него на глазах.
В тот момент Александр ворвался в траншею чуть раньше Жирикова, и вдвоём с Узковым — подвижным крепышом среднего роста — они успели очистить траншею от трёх японских солдат. Четвёртый самурай улизнул в боковое ответвление, где и напоролся на спрыгнувшего туда солдата Жирикова. От неожиданности Жириков отпрянул назад и споткнулся о труп, усевшись прямо на него. Необходимые секунды для защиты были упущены, и, если бы Александр не подоспел вовремя, ударив прикладом японцу по руке, тот сразил бы Жирикова выстрелом в упор. Самурай выронил винтовку и действительно выхватил нож, но обернулся уже к нему, Удалову, чтобы с разворота вонзить острый клинок в левый бок. И тут выстрелил Жириков, прострелив самураю плечо. Японец упал, а когда увидел перед собой двух красноармейцев, вспорол живот от безысходности.
«Пусть врёт, если не может обойтись без вранья, — со снисхождением подумал Александр. — Он ведь, по сути, спас мне жизнь. Правда, сначала я ему, а уж потом он мне. И как было на самом деле — какая теперь разница? Ну, потравят байки друг другу, прихвастнут немного, отведут душу и успокоятся. А пройдёт время — и детали первого боя сотрутся в памяти. За этим боем последует другой, третий, четвёртый. Останется ли живым сам рассказчик-выдумщик?»
Удалов почему-то был уверен, что война с японцами не закончится для их полка только одним боем. Стоило ли делать бросок из Забайкалья через степь ради одной схватки? Руководство дивизии наверняка знает истинные планы японцев. Разведка точно уж донесла, что самураи не смирятся со своим поражением и проверят силы Красной Армии ещё не раз.
Александр слушал сослуживцев и не удивлялся тому, что никто из них почему-то не осмеливался рассказать о том, как бежали они по вздрагивающему полю, петляя среди воронок, как напуганные зайцы, падали на землю и ползли на животе, оглохшие и подавленные ужасом от грохота взрывов и свиста осколков. Как под хриплые команды лейтенанта Хорошенина, превозмогая свой страх, поднимались снова и снова, кричали «ура!» и бежали дальше. Не рассказывали, потому что здесь ничего нельзя было прихвастнуть, а признаться в трусости не позволяла гордость и самолюбие.
— Быстро вы ожили! — раздался голос неожиданно появившегося командира
