Нашествие - Юлия Юрьевна Яковлева
— Фидель, Фидель, — захлопотала старая дама.
Собачка оскалила мелкие редкие зубки: звук такой смешной, что и рычанием не назвать. Жужжание маленького моторчика.
— Тубо, Фидель. Да что с тобой? Тубо!
Что столь крошечное существо вызывалось грозить кому бы то ни было, смешило и умиляло.
— Давайте я его возьму, — с улыбкой предложила Мари. — Отважный мал…
Фидель закинул вверх косматую моську — и завыл. Лошади всхрапнули.
А потом грохнул выстрел. Плеснул рукавом вспугнутых птиц: фррррррр. Лошади вытянули шеи и рванули так резко, что Мари выронила сумочку, мотнула концом шали, ухватилась за сиденье, клюнула полями шляпы колени толстяка, тот и княгиня завалились назад, собачка ткнулась хозяйке в живот.
— Тпру! Шельмы! — Кучер, откидываясь всем телом, наматывал на кулак поводья. Тщетно! Лошади летели как шальные.
Княгиня обеими руками прижимала к себе ридикюль и собачку. Марков упирался ногами, прищемив чей-то подол. Мари одной рукой вцепилась в борт, другой тянула сбившуюся назад шляпу — та хлопала, как парус на ветру. Концы косынки выскользнули, хлестнули Мари по лицу на прощание — косынка улетела.
— Боже мой… Да остановите же… Держитесь!
На полу коляски каталась и стукалась её сумочка.
Вот опять это чувство. Смотрит прямо в глаза. Эта дама с жёлтой розой. Только глаза и удались, счёл Облаков. Чтобы избавиться от наваждения, рассмотрел портрет придирчивым глазом покупателя. Дурно и грубо написанная рука, что сжимала розу, выдавала работу доморощенного крепостного живописца; а сам цветок художник из крестьян изобразил куда приметливее и точнее. Платье и пудреная причёска дедовых времён соответствовали немодной обстановке гостиной. Она не изменилась за шесть лет. С тех пор, как Облаков был здесь в последний раз.
Бр-р-р-р, передёрнул он плечами, так что дрогнули жирные золотые червяки погон. Тот — последний раз — вспоминать не хотелось.
Облаков отошёл от портрета. Скрипнул креслом, сдвинул, развернул. На пальцах осталось неприятное чувство, отряхнул руки. Ну и пылища. А слуги-то на что? Экономка? Ключница хотя бы?
На крыльце его встретил старый Клим, он же проводил сюда.
Других Облаков не видел.
«Может, и нет никаких слуг?» — с новой мыслью огляделся Облаков.
Подёрнутая серой пылью полка над камином была пуста. Ни часов, ни портретов в рамках, ни фарфоровой дребедени, милой дамам. Камин разевал давно не чищенную пасть. Диван и добрая половина кресел были в чехлах. Обои потускнели. Шторы выцвели. С потолка свисал сероватый кокон: хрустальную люстру давно не зажигали. Под сапогом мелко похрустывало — пол не мели, не мыли. Давно не вощённый паркет рассохся и был тускл. Ковёр был скатан у стены. Всё носило следы запустения и пренебрежения. Облаков прислушался. Дом был тих. Той тишиной, которой никогда не бывает в доме, где работает кухня, где моют посуду, где стирают, где гладят, где носят дрова, где чистят серебро, где разводят огонь, где греют воду, где перестилают постели, словом, где для дворни найдётся тысяча дел каждый день. Похоже, слуг в этом доме и правда не было. Но как так? «Бурмин — среди наших крупнейших землевладельцев, — только что, утром, сказал губернатор. — Если уговорите его, остальные задумаются». Не разорился же Бурмин, с утра-то?
Взгляд дамы с розой ответил с вызовом. «Не твоё дело», — говорил он.
Облаков решил пересесть от него подальше. На сей раз осмотрев обивку, прежде чем коснуться задом и спиной. Не хотелось запачкать мундир. Похоже, переодеться до вечера ему уже не успеть. В кресле недавно сидели, пыльным оно хотя бы не было. Облаков сел. Перебросил одну ногу через другую. Но пронзительный взгляд сверлил ему затылок. «Ерунда. Просто портрет. Есть специальный приём, говорят, чтобы писать глаза. Иллюзия». Но всё же не сдержался, обернулся.
Взгляд дамы опять пробрал его до мурашек.
Просто портрет, просто такой приём. Или просто признать, что не по себе ему в этом доме? Чужом доме. Доме друга. А друга ли?
Кем ему сейчас считает себя Бурмин?
Последний раз они виделись шесть лет назад. Последний раз Бурмин ответил на его письмо — тоже шесть лет назад. Их отношения не были ни разорваны официально, с положенными словами. Ни прояснены. Ни восстановлены. Ни то ни сё. Точно обморок, что длится вот уже шесть лет. За шесть лет Бурмин мог измениться. Многое могло измениться. Всё!
Облаков вскочил.
Ждать больше не хотелось. Хотелось убраться отсюда поскорее.
— Клим! — крикнул. Послушал тишину.
Потом зашаркали шаги. Дверь скрипнула.
— Ваше сиятельство.
Но тут Облаков вспомнил то дело, что привело его сюда, и что ждать — придётся, столько, сколько придётся, и что другого выхода нет, друг ему Бурмин или не друг, начать с него Облаков был вынужден. Сел:
— Что ж твой барин? Скоро будет?
— Не изволили сказать. До рассвета в лес уехали.
Махнул на старика:
— Ладно. Ступай.
— Не изволите чего подать? Воды? Чаю? Трубку?
— Ступай.
Дверь скрипнула. Опять тишина. Глубокая, чуть звенящая, точно дом давно покинут. Она заливала в уши, заполняла голову. От неё тяжелели колени и локти. Всё тело, измученное скорой тряской ездой по смоленским трактам. Веки слиплись. Облаков не видел вошедшего. Не видел, как лицо того напряглось. Как рука, схватившаяся было за пуговицу на
