Валентин Овечкин - Упрямый хутор
— Берегите детей… Ну, желаю вам первыми среди здешних колхозов встать крепко на ноги!
— Спасибо, товарищ генерал!
— Были первыми, и будем первыми!..
— У нас народ упрямый, товарищ лейтенант, — говорил Харитон Акимыч Дорохину. — А упрямый, скажу, потому, что дюже был хороший колхоз. У нас колхоз был не простой.
— Золотой?
— Вот именно — золотой. Передовой был колхоз на всю округу. В газетах про нас писали. Пять человек послали от нас председателями в другие колхозы — нашей закваски, нашего воспитания! Где бригадиры ни свет ни заря на ногах, ходят по полям, дело направляют? У нас. Где звеньевые рекордами гремят? Опять же у нас! Где самые боевые доярки, телятницы? Запевалы? Э-э, работали!.. Председатель у нас был из двадцатипятитысячников. Отец родной! В душу тебе влезет, самого отсталого человека доведет до сознания!.. Какие люди были! Это меня нынче по нужде выбрали. Семьдесят восемь солдат пошло из нашего колхоза в армию, бригадиры, трактористы, вся краса колхоза!..
— И я, Акимыч, пошел на фронт не из плохого колхоза, — сказал Дорохин. — Кубань. Слыхал про такой край?.. У нас там все покрупнее вашего. Степи глазом не окинешь. Станицу за час из края в край не пройдешь. Такой колхоз, как у вас, это по-нашему — бригада!.. Семь автомашин было в колхозе. Колхозниц возили в поле и обратно на машинах. В сороковом году построили электростанцию на реке Лабе… Что там сейчас, после немцев?..
Однажды ночью Харитон Акимыч пришел в блиндаж к Дорохину — его уже все солдаты знали и пропускали как своего — с бородатым, лохматым, старым на вид человеком, инвалидом на деревяшке.
— Вот наш тракторист, — представил старик инвалида, — Кузьма Головенко. Оставался дома по случаю непригодности к военной службе. Увечье получил не на фронте. В каком году, Кузьма, в тридцать восьмом? Из Кургана с базара ехал, под поезд угодил, выпивши… Тракторист был так себе, получше его ребята работали, — как и я, скажем, в те годы в председатели не годился. Но теперь придется нам обоим подтянуться!
— Кто же из вас старше? — спросил Дорохин.
— Мне, товарищ лейтенант, тридцать два года, — ответил Головенко.
— Что ж ты так себя запустил? Не стрижешься, не бреешься. Не в дьяконы ли постригался тут при немцах? — спросил старшина.
Головенко потеребил клочковатую, нечесаную бороду, глуповато ухмыльнулся, промолчал.
— Парень ждет со дня на день, — ответил за него Харитон Акимыч, — что его — за машинку, и в конверт. Вернется наша мэтэес — судить его будет за дезертирство. Назначили его трактора угонять, с девчатами и теми механиками, что по броне остались, а он бросил машину, вернулся с дороги домой. Вот какое с ним положение… А я ему говорю: «Надо сделать, Кузьма, так: пока вернется мэтэес, чтобы ты уже тут отличился перед Советской властью! Всю землю чтоб нам попахал! Может, и помилуют тебя». Там еще, товарищ лейтенант, мои члены правления ожидают, — Марфа Рубцова и Дуня Сорокина. Как бы их пропустить сюда?
— Да что у меня тут — контора колхоза?
— Дело есть к вам.
— Какое дело?.. Ну пусть зайдут.
В блиндаж вошли две женщины: одна — лет пятидесяти, с сухим, строгим, в глубоких морщинах лицом, чернобровая, другая — лет двадцати пяти, круглолицая кареглазая блондинка, статная, с сильными, налитыми плечами. Обе, видно, принарядились в лучшее, что осталось у них: старшая — в белых носочках и тапочках, молодая — в поношенных, больших, не по ноге, грубых сапогах, но в шелковой блузке, с бусами, чуть подкрасила губы. На блузке у нее, под платком, накинутом на плечи, Дорохин заметил орден Трудового Красного Знамени.
— Это Евдокия Петровна, — представил Харитон Акимыч молодую. — Бывшая доярка, трехтысячница. Между прочим — невеста. Перебирала до войны женихами — тот работящий, да некрасивый, тот красивый, да неласковый. Когда мы ее теперь выдадим замуж? А это старый член правления, и до войны была в правлении — Марфа Ивановна.
— Здравствуйте, — пожал им руки Дорохин. — Садитесь.
Встал, уступив им место на своем ложе, вырезанном из земли, присыпанном травою и застланном плащ-палаткой и шинелью. Женщины чинно сели.
— Ну, девчата, просите лейтенанта! — сказал Харитон Акимыч, тряся головой. — Да получше просите, пожалостливее!
— О чем? Чем я вам могу помочь?..
— Ты не говорил, что ли, Акимыч? — спросила старшая.
— Нет. Рассказывайте вы, по порядку.
Помолчали.
— Трактор бы нам надо, товарищ лейтенант, — начала Дуня.
— А еще что? Молотилку? Комбайн? Грузовик? — рассмеялся Дорохин. Вон у артиллеристов тягачи стоят без дела. Попросите, — может, вспашут вам гектаров сотню. Только вряд ли вспашут. Кто же разрешит им расходовать боевое горючее?
— Нет, нам не так, чтобы на время. Нам надо трактор насовсем.
— Насовсем? Ишь ты! Ну, обратитесь к командиру дивизии, к командарму — может быть, выделит вам из трофейных тягачей. А у меня в роте какие же трактора?
— Мы тебе, Дуня, — сказал старшина Юрченко, — можем жениха хорошего выделить. Прикажет товарищ лейтенант, построю роту — выбирай любого. Только опять же не насовсем — пока здесь стоим.
— Погодите, товарищи, не смейтесь, — сказала Марфа Ивановна. — Дело серьезное. Трактор есть. Надо его вытащить.
— Трактор есть, — подтвердил Головенко.
— Откуда вытащить?
— Из речки, — сказал Харитон Акимыч. — В речке трактор, в Миусе. Утопили.
— Вот он знает место, — указала Дуня на Головенко, — где утопили.
— Знаю… Значит, товарищ лейтенант, дело было так. Когда угоняли трактора, один был не на ходу. Какая-то ерундовая неисправность, чего-то не хватало, я уж не помню чего, — в коробке скоростей какой-то шестеренки, что ли. Не то чтобы совсем утильсырье. Трактор этот я знаю. Из нашей бригады. Хороший трактор, но не ходовой. А тут горячка: «Давай, давай!» Ну, куда ж давай? Зацепили его тросом с того берега на другой и утопили в Миусе. Магнето, динамику, конечно, сняли. Еще кое-что сняли по мелочи. Ну, это мы найдем.
— Где «найдем»?
— У меня есть.
— Натаскал?
— Натаскал… Вернулся домой, пошел на усадьбу мэтэес, по мастерским прошел — там чего только нет! Бросили впопыхах. Смазал солидолом, уложил в ящики, закопал в землю… Спекулировать собирался, думаете? Нет. Кабы для себя — держал бы в секрете…
— Не знаю, как насчет железа, — сказал Харитон Акимыч, — а вот дерево, товарищ лейтенант, — сто лет пролежит в воде, и гниль его не берет! Отчего оно так получается? Только чтобы уж совсем было в воде. А если на земле, на воздухе и в мокроте, — быстро сгниет.
— Так вы чего от меня хотите? — спросил Дорохин. — Чтобы я вам трактор вытащил? Чем?
— Вы же сами сказали про ваших пушкарей, что у них тягачи стоят без дела.
— У них — не у меня.
— Ох какой вы! — вспыхнула Дуня. — «Не мое дело! Обратитесь к такому-то…» Нам без трактора никак не обернуться! Не посеем — жить нечем, голодать будут люди! Он же здесь, в этом хуторе, был, здесь его и утопили. Это место как раз перед вашими окопами, потому и пришли к вам. Если б захотели помочь… Вы свои люди тут в дивизии. Вам скорее тот командир даст тягача!
— Товарищ лейтенант! — сказал Харитон Акимыч. — Вы не обижайтесь на Евдокию Петровну. Она у нас немножко нервенная. Ее за орден при немцах три раза в гестапо таскали…
— Вот я расскажу, товарищ лейтенант, как у нас работа идет, — встала Марфа Ивановна. — Акимыч говорил, вы из хлеборобов, поймете. Двенадцать коров у нас работают. По две пары в плужок запрягаем — три плуга. И две лошади — сеялку тягают. А еще ж надо и заборонить. Три гектара в день вспахать, засеять — больше мы не в силах, как ни крутись! За две недели сорок гектаров просеяли. Ну, еще сорок посеем. Что это для колхоза?..
— Вряд ли и трактор вас выручит. Неизвестно еще, в каком он состоянии. Может, придется его ремонтировать.
— Отремонтируем, — сказал Головенко.
— Когда? Вам же он нужен сейчас, к севу.
— Ничего! — сказал Харитон Акимыч. — Пусть даже до конца апреля провожжается он с ремонтом. Май — самое лучшее время по нашей местности просо сеять. Пшеницы-то на семена у нас уже почти и нет. А просо есть, соберем у колхозников. Его немного требуется. Широкорядным — пять килограммов на гектар хватит. Набузуем побольше проса — тоже хлеб. С пшенной кашей не пропадешь!
— А горючее?..
— Вот уж насчет горючего дойдем до самого командира дивизии! Неужели не пожертвует нам на хозяйство хоть сколько-нибудь горючего?..
— Я две бочки автола на усадьбе мэтэес закопал, — сказал Головенко.
Дорохин притушил папиросу.
— Где же вы его утопили? Ну, пойдемте, покажете.
Все вышли по ступенькам из глубокого блиндажа на воздух, выбрались из окопа, прилегли на бруствере. Была темная звездная ночь.
— Вон там, — протянул руку Головенко.
