Иван Меньшиков - Бессмертие
Тоня вздыхает. Ей по-хорошему грустно.
— Скоро приедем, — говорит Хойко, — чай будем пить. Ты замерзла?
— Нет, — говорит Тоня. — Помолчим давай. Мне очень хорошо.
— Помолчим, — говорит Хойко, но Тоне уже хочется говорить.
Она чувствует, как онемели ее ноги и холод пробрался к телу.
«Зря малицу не взяла», — думает она.
— Подожди немного, я хочу узнать, крепкий ли наст, — говорит она смущенно и, не дожидаясь ответа, прыгает с нарт.
Олени резким рывком выносят нарты на вершину сопки, а девушка, падая на скованный морозом снег, поднимается и бежит вслед за ними. Плохо расхоженные валенки жмут ей ноги.
— Хойко! — кричит она, задыхаясь от радости. — Хойко!
Хойко смеется в ответ. Он размахивает хореем уже на вершине соседней сопки. При сумеречном свете звезд она видит, как он отвязывает чемодан и малицу.
Подбежав к упряжке, Тоня покорно надевает малицу и толкает в снег Хойко.
— Вот беда, — говорит Хойко, — ученая, а толкается!
Они смеются оба заразительно, как дети.
«Да он такой же, как я», — думает Тоня, садясь на нарты.
При утреннем рассвете они въезжают в парму Васьки Харьяга.
Свежий след, правее крайнего высокого чума, успокаивает Хойко:
— Посмотри, девушка: Васька Харьяг час тому назад поехал за тобой.
— Ну что ж, за работу, — говорит Тоня, и голос ее звучит сурово и деловито.
В парме Васьки Харьяга стояло пять чумов.
— К Терентию Вылко пойдем, — сказал Хойко.
Они вошли в средний чум, прикрытый ветхими нюками.
Слабый свет, сочившийся через мокодан, еле освещал внутренность чума: чадящий костер, выщербленный по краям котел, подвешенный на крюке.
— Ань-дорова-те! — сказала Тоня.
— Здравствуй-здравствуй, — приветливо ответила пожилая женщина с русским лицом и уже поседевшими косами.
Мужчина, дремавший на шкурах у постели, поднял голову и посмотрел на Тоню. Зеленовато-желтое, испитое лицо. Пораженная нервным тиком левая щека, темная впадина на лбу у самых волос.
«Батрак», — подумала Тоня сочувственно.
Делая вид, что она пришла только в гости, девушка наклонилась к костру и подула на огонь. Женщина удивленно посмотрела на русскую и подала ей хворост:
— Спасибо, что заехали. Пить чай будем.
Хойко крякнул от удовольствия, и женщина улыбнулась.
— Закурим, Терентий, — сказал Хойко и бесцеремонно взял у хозяина кисет.
— Закурим, — тихо ответил Терентий, и на глазах его показались слезы.
— Не надо, Терентий, — мягко сказал Хойко, — он тебя чем-нибудь обидел?
Терентий испуганно посмотрел на Тоню и торопливо ответил:
— Нет-нет, нет.
— Ну, вот и хорошо, — сказал Хойко, — давай-ка лучше чаю попьем, оно и ладно будет. У русской хабени чай-то есть ли?
— Есть у меня чай, — засмеялась Тоня, — принеси чемодан.
Хойко вышел из чума и принес чемодан.
Тоня достала чаю и конфет.
Распивая чай, Тоня рассматривала паницу хозяйки — из белых шкурок, она была расшита разноцветными сукнами и делала женщину очень красивой.
— Хорошая у тебя хозяйка, Терентий.
Лицо хозяина засветилось теплой улыбкой.
— Хорошая? — еле слышно переспросил он. — Она очень хорошая.
«Теперь приступим к делу», — подумала Тоня и вслух:
— Верно, олешков у тебя много? Такая паница дорого стоит. Или ты в батраках?
— Я ведь со своими олешками, — хмуро ответил хозяин и подозрительно посмотрел на девушку.
— Это хорошо, — сказала Тоня. — Сколько их у тебя? Голов триста будет?
— А может быть, и столь…
— А не тридцать?
— Пожалуй, и тридцать, — согласился Терентий Вылко.
Тоня взяла с колен Хойко коробку спичек и, рассыпав их на маленьком столике, попросила:
— Покажи, сколько их у тебя.
Терентий Вылко понимающе улыбнулся. Он быстро отложил шесть спичек на колени девушке и дальше не знал, что делать.
— У меня плохо выходит, — сказал он.
— Три спички еще положи, и будет правда, — посоветовала женщина.
— Сколько ты живешь у шамана Васьки Харьяга? — сурово спросила Тоня.
Терентий Вылко вздрогнул. Он опустил голову, и Хойко пришел ему на помощь.
— Не надо так, хабеня.
— А худо и помню, — тихо ответил Терентий Вылко.
— Десять и еще девять лет, — сказала женщина, и лицо ее перекосилось от злобы.
— Ты не плачь, Терентий, — задушевным голосом проговорила Тоня, — судиться тебе надо.
— Боюсь судиться. Выгонит. Куда я денусь?
Губы женщины вздрогнули. Руки ее задрожали, как у истерички, и, задыхаясь от гнева, внезапно охватившего ее, она сжала кулаки и, подняв их над головой, с ненавистью погрозила чуму хозяина, что стоял против выхода:
— Он его бьет каждый день. Он пробил ему хореем лоб, и у Терентия разум стал худым, как вода. Десять и еще девять лет он работал на Ваську Харьяга, а что получил, русская хабеня? От ревности он позвал злых духов, и у нас теперь никогда не будет детей. Мне тяжело так жить. Я хочу ребенка. Я хочу его, понимаешь ты, хабеня? А тебе трудно понять…
— Я понимаю это, — сказала смущенно Тоня. — У тебя уже уходят годы, но мы вылечим Терентия, и у вас будут дети.
— Я сильно люблю его, — сказала женщина, и глаза ее наполнились слезами.
Тоня пододвинулась к женщине и поцеловала ее в бледные губы, как подругу, у которой большое, но поправимое горе.
— Ничего. Все будет хорошо, — сказала она, и в душу ее легла первая тень человеческого горя. — Ничего. Понимаешь?
Она молча попила чаю и вместе с Хойко пошла в соседний чум.
В чуме Васьки Харьяга его две жены шили одежду для батраков. Увидев вошедших Тоню и Хойко, они бросили работу и уползли за занавеску, что была подвязана за шесты над широкой постелью.
— Здравствуйте, — сказала Тоня.
— Им не полагается без мужчин разговаривать с посторонними, — сказал Хойко. — Садись к костру и подождем брата Васьки Харьяга. Он чинит нарты.
До слуха Тони действительно донесся стук топора, потом он стих, и через минуту вошел высокий мужчина в малице с откинутой сюмой.
— Ань-дорова-те! — приветствовал он, протягивая руку Хойко. Руку Тони он не взял.
«Не полагается, видно», — с неприязнью подумала Тоня и вытащила синенькую тетрадку.
— Зачем приехали? — осторожно спросил мужчина.
Хойко кивнул головой на девушку.
— Из Москвы приехала, сват.
— Из Москвы?
— Да, — сказала Тоня, — буду жить в тундре и учить вас грамоте.
Мужчина промолчал. Он исподлобья осмотрел девушку, и на лбу его легла тяжелая складка.
— Мне все равно, — сказал он.
— Мы ничего и не хотим, — сказал Хойко, — она тебя только спросит немного, чтобы запомнить все это на бумаге, и мы можем попить чаю.
Мужчина посмотрел на женщин, и одна из них, взяв котелок, вышла за снегом.
— Большое хозяйство у вас? — спросила Тоня подчеркнуто равнодушно.
— Хозяйство?
— Сколько олешков, спрашивает хабеня.
— Олешков?
Мужчина потрогал левой рукой тощую бороденку и задумался. Через минуту он спросил:
— А зачем это знать хабене?
— Это нужно, — сказал Хойко.
— Ладно, я подумаю, — произнес мужчина, посмотрел в костер, покрытый легким пеплом листьев тундровой березки, встал и вышел из чума.
Вновь издалека донесся стук топора.
— Как ты думаешь — он скоро вернется? — спросила растерянно Тоня.
— Не знаю, — сказал Хойко, — он ведь кулак.
Вошла женщина с котелком, полным снега. Она подбросила хворосту в костер и ушла за занавеску.
— Хозяйка, — сказал Хойко, — Васька Харьяг просил тебя рассказать хабене, какое у вас стадо. Ему нельзя говорить об этом русской женщине, чтобы не заболели ваши олешки.
— Няхар йонар будет, однако, — сказала спокойно женщина.
— Три тысячи как не быть? — подтвердил юноша. — Запиши-ко.
Тоня записала.
— А как тебя звать, девушка? — спросила она.
— Ма-ань? Игарам.
Тоня записала в тетрадку «Мария».
— Не так записала, — поправил Хойко, — она спросила, про ее ли имя спрашивают.
— Конечно, про ее, — смутилась девушка.
— Она говорит, что не знает своего имени. Ее звать Олена.
— Надоели мне эти китайские церемонии, — сказала Топя.
— Я не знаю, что такое китайские церемонии, — смущенно, точно извиняясь, сказал Хойко.
Тоня уныло посмотрела на Хойко и прислушалась. Стук топора прекратился. В чум вошел брат Васьки Харьяга. Он достал табакерку, понюхал и не торопясь посоветовал Хойко:
— В тундре худо жить — передай это хабене. В тундровом Совете знают, сколько у меня с братом олешек, пусть там спросит.
— Я это узнаю и у тебя, — сурово сжав губы, сказала Тоня, — завтра Васька Харьяг сам приедет и скажет мне. Иначе он не будет спокойно спать полгода.
