Идиллия Дедусенко - Жаворонки ночью не поют

— Отпустите немедленно! — опять рванулась Зойка.

— Да иди, иди! — лейтенант разжал руки. — Сидят тут за нашей спиной! Ещё и не скажи ничего.

Зойка так живо сейчас всё это представила, что даже содрогнулась от унизительного чувства, охватившего её тогда и вновь остро пережитого. Но сильнее всего её уязвили слова лейтенанта о том, что она сидит за его спиной. И все они тут, в тылу, живут, работают, учатся, даже танцуют только потому, что где-то на фронте вот такие лейтенанты ходят в разведку, сидят в окопах, стреляют и сами могут в любую минуту «схватить пулю», как он выразился.

Зойка уже почти оправдала лейтенанта. Он преподал ей важный урок, обнажив самый главный закон: жизнь равна жизни. Почему именно этот лейтенант должен снова идти на фронт и, может быть, погибнуть, а она остаться? Разве её жизнь лучше, ценнее?

— Ты чего молчишь? — спросил Паша.

Зойка немного помедлила и ответила тоже вопросом:

— Паша, ты хочешь на фронт?

— Ещё как.

— Так почему не идёшь?

— Не берут. Мы с Генкой уже ходили в военкомат.

— И что?

— Выгнали, что же ещё.

— Значит, меня тоже выгонят, — констатировала Зойка.

— Ещё как.

— Так почему они нас обвиняют?

Паша не понимал, кто кого и в чём обвиняет, но догадался, что перемена в настроении у неё связана с этим.

— Да никто нас не обвиняет. Кто-то чепуху смолол, а ты слушаешь. Скоро и нам разрешат.

Паша на миг представил себе, как Зойка сидит в мокром окопе и дрожит от холода или пытается вынести с поля боя раненого и не может сдвинуть его с места, потому что тоненькая и слабенькая. Она и сейчас мерзнет в своём стареньком пальтишке, вон как вжала голову в поднятый воротник, пытаясь укрыться от ветра. Может, предложить пробежаться, чтобы она согрелась?

— Давай наперегонки, — сказал Паша.

— Давай!

Около Зойкиного дома они остановились. Зойка поспешно юркнула в калитку и, обернувшись, сказала:

— Ты всё-таки за Ритой сходи. Нечего дуться на неё из-за солдата. Он, может, завтра на фронт уйдёт, и его там убьют.

Паша опешил. Зойка говорила спокойно, рассудительно, но именно этот тон больше всего задевал его: она волнуется за Риту, за солдата, а до него, до Пашки, ей и дела нет. Паша несколько секунд постоял у закрытой калитки, услышал, как Зойка застучала в дверь, и пошёл в школу. Ещё полчаса назад ему казалось, что он решительно освободился от привычной опеки над Ритой, но сейчас начало одолевать беспокойство за неё. Солдаты как пришли строем, так и уйдут, а Рите придется идти одной по тёмным улицам.

Когда Паша вернулся в школу, Рита уже прощалась с солдатами, которых командир построил, чтобы увести с вечера вместе с оркестром. Увидев Пашу, Рита примирительно протянула: «Не-е-нор-ма-а-альный» и улыбнулась снисходительно. Паша смущённо переступил с ноги на ногу и сказал:

— Идём, что ли?

Рита каждый день вспоминала какие-нибудь детали новогоднего вечера и шумно обсуждала их с другими девчонками. Зойка не любила подобных разговоров и бралась за какую-нибудь книгу. А когда Кирьян начал пугать своими точками, чаще всего вынимала из портфеля физику.

Через день после того, как Паша спас Зойку от возможного неуда, она снова дрожала, уткнувшись в учебник. Рита, любившая «поторчать в коридоре», вышла с одноклассницами, шепнув Зойке, что хочет «случайно» столкнуться там с Факиром. Зойка отмахнулась от этого сообщения, она старалась ни о чём не думать, кроме физики.

Сегодня утром она сама, и действительно случайно, встретила Факира на лестнице. Хотела сказать об этом Рите, но что-то её удержало. Он торопливо сбегал по ступеням, всё в том же свитере и так же сдвинув черные, будто специально наведённые брови. Зойка внутренне сжалась, хотела посторониться, уступить ему дорогу, отметив с досадой и смущением, что он опять вызвал в ней такое чувство. К тому же, ей было неловко оттого, что позавчера она и Рита тайком следили за ним из окна. Зойка понимала, что он не мог знать об этом, но всё-таки была очень смущена, хотела проскользнуть незаметно. Но Факир, приостановившись, шагнул вправо и при этом чуть-чуть задержал взгляд на Зойкином лице. Ей показалось, что она уловила в его глазах какой-то интерес.

Зойка, стараясь прогнать воспоминание об утренней встрече, снова принялась за физику. В класс вошел Паша. Он тихо приблизился к Зойке, сочувственно спросил:

— Зубришь?

Она судорожно кивнула головой, шепча формулы.

— А я опять такую задачу приготовил — Кирьян ахнет.

— Не надо, — сказала Зойка, — всё равно когда-то нужно отвечать.

— А давай я тебя поспрашиваю, — предложил Паша. — Может, ты зря боишься.

Но едва она ответила на два вопроса, прозвенел звонок.

— Ладно, Паша, иди на место, — сказала Зойка.

Рита влетела в класс возбужденная, быстро пробежала к своей парте и, сев рядом с Зойкой, зашептала:

— Ой, что было! Да оторвись ты на минуту от физики! Ходим мы с Танькой мимо десятого туда-сюда, туда-сюда, а Факира всё нет и нет. Тогда я говорю Таньке: «Давай здесь постоим, около двери». Она спрашивает: «Зачем?» Ну! Стану я ей объяснять! Говорю: «Подожди, у меня что-то с ногой». И вдруг сзади голос, прямо у меня над ухом: «Девочки, вы кого-нибудь ждете?» Поворачиваюсь — он! И та-а-ак смо-о-отрит на меня! А я так холодно говорю: «Никого не ждём. Пойдём, Таня».

Зойку всегда поражала способность Риты каждую мелочь принимать как знак особого внимания к себе, и она ей высказала это однажды. Рита обиделась, но ненадолго и по-прежнему сооружала себе пьедестал из мелочей. Но разве сегодня не то же самое произошло и с ней, с Зойкой? С чего она взяла, что Факир посмотрел на неё с интересом? Чем же это отличается от неумеренных преувеличений Риты? Ни думать, ни тем более говорить об этом Зойке не хотелось, и она обеспокоенно спросила:

— Что это Федор Николаевич не идёт?

— Правда, — удивилась Рита, — не идёт.

Учитель физики имел обыкновение входить в класс в следующую же секунду после звонка, а иногда и вместе со звонком. Но прошло уже минуты три, а он не появлялся.

— Ребя! — раздался чей-то весёлый голос. — Физики не будет! Кирьян заболел!

И тут открылась дверь. Федор Николаевич медленно переступил через порог и остановился, как будто не знал, куда идти дальше. На его застывшем лице не двигались ни брови, ни губы, ни глаза, сейчас в нём была какая-то отрешённость, словно он ничего не ощущает, а действует подобно заводной игрушке за счёт механизма, который вот-вот остановится.

— Ой, он правда заболел! — прошептала Рита.

Класс, поражённый, молчал. Федор Николаевич в том же состоянии дошёл до стола, сел и молча смотрел в «никуда». Никто ничего не понимал, но и ничего не говорил. Наконец встала староста Таня Лихолетова:

— Федор Николаевич, может, что-нибудь записать на доске?

Он шевельнулся, с усилием разжал губы:

— Писать не будем.

Он опять умолк, прикрыв глаза рукой. Потом, будто стряхнув что-то с души, но не поднимая глаз, спросил:

— Кто…пойдёт к доске?

Как, он не ищет «жертву»? Он предлагает смельчаку самому «идти на заклание»? Все повернулись к Паше. Зойка почувствовала, что сейчас она готова решиться выйти к доске: физик, кажется, не намерен придираться, как обычно.

— Я пойду, — сказала Зойка и направилась к доске.

Уже стоя там, лицом к лицу с классом, Зойка вдруг поняла, что, пожалуй, не должна была этого делать. Необъяснимым чутьём она угадывала за отрешённостью учителя скрытую боль. Ему, наверное, лучше было бы послушать Пашину задачу, а не напрягать душевные силы для того, чтобы оценить её ответ. Но теперь не повернёшь назад.

Говорила Зойка долго и довольно гладко, может быть, потому, что Федор Николаевич, против обыкновения, не перебивал, только брови и рот его несколько раз дернулись в гримасе, когда Зойка, немного сбившись, сама же и поправилась. Она принялась решать задачу, вслух излагая ход решения. Когда написала ответ, Федор Николаевич, не оборачиваясь к доске и не поднимая глаз на учеников, тихо, как будто он очень устал, спросил:

— Марков, правильно?

— Всё верно, Федор Николаевич, — подтвердил Паша.

— Садись, Колчанова, отлично.

Зойка медленно побрела к парте — она не испытывала радости, напротив, теперь уже совсем жалела, что вышла к доске. Ей казалось, что Федор Николаевич не слышал ни одного слова. Наверное, весь класс заметил это, заметил — и молчал. Молчал и учитель с непривычно застывшим лицом, и это непонятное молчание давило стопудовой тяжестью. Паша понял: вот именно сейчас нужна задача, да подлиннее, чтобы хватило до конца урока. Он сказал:

— Федор Николаевич, у меня есть задача.

— Иди, — чуть помедлив, сказал учитель.

Паша писал на доске решение, подробно объясняя каждое действие, а Федор Николаевич ни разу не обернулся, сидел, подперев голову руками и прикрыв глаза. И Зойке опять показалось, что он совершенно ничего не слышит и не понимает. Окончательно пробудившаяся совесть настойчиво скреблась ей в душу: «Тогда за что же „отлично“, за что?» На сердце у неё было нехорошо, как будто её при всех уличили в обмане.