Юрий Тарский - Испытание огнем
Силы и нервы подводников были на пределе человеческой выносливости. Старостин решился на крайнюю меру: только это могло еще спасти корабль и экипаж.
Он подозвал к себе офицеров и парторга — старшину торпедистов Иванцова.
— Выход один — прорываться над сетью. Пока фашисты протрут глаза, мы должны быть далеко. Протрут вовремя — нам будет плохо. Ясно?
Офицеры были согласны с ним. Старостин закончил:
— Комендорам находиться в центральном посту. На них да на машину вся надежда. Как только палуба покажется над водой, дадим ход дизелем. Он должен работать как часы. Понятно, механик?
— Есть!
— Вам, штурман, — Старостин повернулся к Щукину, — быть в боевой рубке. Меня замените, если что. Драться будем до конца. В плен не пойдем!
— Лучше всего проскочить у самого берега, в тени от скал, — предложил Щукин.
Старостин похвалил:
— Толково, штурман. Учту…
Дальнейшие события мелькали, как мгновенно сменяющие друг друга и не очень связанные между собой кадры.
Лодка подвсплыла. Старостин поднял перископ, обвел им по кругу, приказал:
— Продуть балласт!
Взвыл воздух, освобождая цистерны от воды. “Акула” выскочила на поверхность и закачалась с борта на борт, как ванька-встанька. За какой-то миг командир успел увидеть застывших у механизмов матросов, группку комендоров у трапа, штурмана с биноклем в руке. Командир поднялся бегом по трапу, ухватился за рукоятку рабочего люка, с силой повернул ее. В лицо ему ударила упругая струя воздуха, перед глазами взметнулся рой черных точек. Он выбежал на мостик, и сразу дробно затарахтел дизель. За кормой взбугрилась, запенилась вода. Мимо Старостина, тяжело дыша, промчались к орудию комендоры.
Зеленая, покрытая пеной вода еще омывала носовую часть лодки, а комендоры, дослав в казенник снаряд, уже замерли у пушки. Ее короткий ствол протянулся в сторону катеров, сгрудившихся на середине фьорда. В сумеречном фиолетовом мареве они казались зыбкими пятнами. На одном из катеров часто-часто замигал сигнальный фонарь, с другого ответили продолжительным проблеском. В световую перекличку вступил еще один, потом береговой прожектор протянул голубой луч-щупальце в сторону мчавшейся полным ходом “Акулы”. Над лодкой скрестились огненные шнуры трасс. Воздух наполнился визгом пуль и снарядных осколков. По палубе и ограждению рубки хлестнула пулеметная очередь. Возле самого борта лодки, заслонив катера, один за другим поднялись крутящиеся водяные столбы.
Старший помощник, забравшись на козырек ограждения рубки, хрипло выкрикнул комендорам:
— По катерам — огонь!…
Ствол пушки дернулся, прогрохотал выстрел. Со звоном покатились по палубе стреляные гильзы. Перед носом ближнего к лодке катера из моря поднялся острый фонтанчик, второй взметнулся за катерами. Старпом торжествующе закричал:
— Огонь на поражение, три снаряда — пли!…
Над одним из катеров заметалось пламя, озаряя черную воду кровавыми отблесками. Но в тот же миг вихрь дыма и пламени встал так близко от лодки, что она по самый мостик зарылась в глубокую водяную яму. Грохот взрыва пронесся по отсекам.
Старостин досчитал в уме до трехсот — он был уверен, что сеть уже позади, — и, не сводя глаз с катеров, крикнул комендорам:
— Всем вниз! Срочное погружение!…
Рубка, словно ножом, распорола воду. Море протестующе всхлипнуло, забурлило и сомкнулось над лодкой. Где-то в стороне гигантской каменной осыпью рухнули глубинные бомбы. Звуки разрывов постепенно отдалились, стали глохнуть. Далеко в стороне послышалось затихающее шлепанье корабельных винтов.
“Пожалуй, все. Ушли!” — подумал с облегчением Старостин.
— Прошли вход в фьорд! — доложил штурман. Командир покосился на боцмана и матросов, глаза его улыбались.
— Что ж, отсюда до нашей хаты рукой подать — за углом третья с краю, — очень серьезно сказал он и не выдержал — рассмеялся.
Подводная лодка чуть клюнула носом, выпрямилась, затем накренилась вправо и начала переваливаться на левый борт. В отсеках загалдели, послышался смех. Но командир не отдал приказания прекратить шум. Вместе со всеми оп радовался этой первой волне открытого моря, присланной им навстречу свежим ветром с востока.
Испытание огнем
Атака удалась. Гитлеровский транспорт, набитый танками, самолетами и двумя батальонами эсэсовцев, горел. Быстро заваливаясь на корму, он погружался в волны. По пылающим надстройкам и мостику огромного транспорта метались крошечные фигурки, а вокруг в отливающей сталью воде чернели десятки точек — головы тонущих фашистов.
Корабли охранения ринулись к подводной лодке. Последнее, что увидел в перископ командир “Касатки” Снегов, был острый форштевень надвигающегося стеной сторожевика.
“Касатка” стремительно ушла под воду. Над головами, перемалывая море винтами, со свистом и скрежетом пронесся сторожевик. Послышалось быстро нарастающее бульканье.
— Ну, держись, братья славяне, даст сейчас прикурить! — запрокинув к подволоку побледневшее лицо, сказал самому себе штурман. Его слова прозвучали неожиданно громко в наступившей вдруг тишине.
Раздирая барабанные перепонки, рядом загрохотали разрывы глубинных бомб. Лодка содрогнулась, метнулась к поверхности, потом клюнула носом и стала проваливаться в глубину. Стрелка глубиномера, пожирая одно за другим деления, понеслась к красной черте. Крики докладов из отсеков, приказы командира, взрывы, клокотание воды в цистернах слились воедино. Перед красной чертой предельной глубины погружения стрелка замедлила свой сумасшедший бег, чуть перейдя за черту, остановилась, трепетно вздрагивая, и медленно побежала обратно.
Преследователи не отставали от лодки. Иногда они подходили так близко, что подводники отчетливо слышали не только шум их винтов, но и дробный гул работающих машин. Взрывы стали редки: не то фашисты потеряли лодку из виду, не то берегли глубинные бомбы для удара наверняка.
— Пятьдесят семь… Пятьдесят восемь… — прислушиваясь к далеким разрывам, монотонно отсчитывал штурман и перекладывал из руки в руку спички.
— Так и двух коробков не хватит, — покосившись на него, усмехнулся командир, — разоришь баталера.
Снегов стоял посредине отсека у шахты командирского перископа и зорко наблюдал за тем, как работают матросы и старшины. Неподалеку от него на низеньком табурете устроился замполит лодки Парамонов. Изредка он поднимался, делал несколько шагов по отсеку, разминая затекшие ноги, и ненадолго останавливался возле рулевых или штурмана, склонившегося над картой.
Лицо у замполита спокойное, непроницаемое. В командирские дела без надобности он не вмешивался — это его правило. Иногда взглянет на Снегова серыми, чуть прищуренными глазами или спросит что-нибудь, эдак без нажима, будто дело проще простого: “Как думаешь, Петр Андреич, не взять ли еще градусов на пяток правее, а?”
И Снегов не в обиде — урона его командирской чести и авторитету нет; к тому же помнит — сам он во второй лишь поход командиром идет, а у Парамонова таких походов поболее полутора десятков наберется.
Преследователи времени и сил не жалели, и все же к полуночи гидроакустик доложил:
— Шумов кораблей не слышу!
— По всему видать, оторвались, — удовлетворенно пробурчал про себя Снегов.
— Поздравляю с победой, командир. Действовали в общем не плохо, — пожимая Снегову руку, сказал Парамонов.
— В общем ничего, — заулыбался довольный Снегов. — Наша радость — Гитлеру кручина. Торпедные аппараты пусты, три фашистские транспортюги на дне травкой обрастают, взятый на поход харч съеден. Думаю, пора и домой. Небось соскучился по бережку?
— Грешен, как и все, — засмеялся замполит.
— Ну, коли так… — улыбнулся Снегов. — Механик, готовьте дизеля. Штурман — курс в базу. Через пятнадцать минут продуваем балласт…
Известие, что через четверть часа подводная лодка ляжет на курс к родным берегам, мгновенно облетело отсеки. Подводники откровенно ликовали. Лица у всех усталые, заросшие, щеки опали, но… глаза блестят. А как же? Трудный, но удачный поход позади, а в базе друзья, любимые, письма из дома и прочие береговые радости.
В кормовом торпедном отсеке, несмотря на поздний час, никто не спал. Свободные от вахты матросы лежали на койках и негромко переговаривались.
— Ох, и знатно сейчас на бережку! — мечтательно проговорил Алеша Жаворонков, матрос-первогодок. — Березки… Небо чистое-чистое… И никаких тебе тревог.
— Или качки, которая наизнанку выворачивает, — в тон ему поддакнул трюмный Гаврилов.
Матросы заулыбались. Жаворонков было насупился, но уже через минуту смеялся вместе со всеми.
— А я, хлопцы, первым делом в баньку, — закатил глаза под лоб Мартынюк. — Распрекрасное это дело — русская наша баня! Вот у нас, бывало, перед службой…
