Юрий Стрехнин - Здравствуй, товарищ!
Походив возле рынка и вернувшись к машинам, Гурьев нашел, наконец, нескольких шоферов. Но среди них не оказалось ни одного, с кем было бы по пути. Расспросив у встретившегося солдата дорогу, он направился к выезду из города — там должен быть контрольно-пропускной пункт, регулировщики помогут уехать.
По пути, на перекрестке, Гурьев увидел столб, ветвистый от многочисленных деревянных стрел, исписанных условными названиями проходивших частей. Все стрелы показывали в одну сторону. Надеясь найти знак своего полка, Гурьев с вниманием стал рассматривать указки. Кое-где ещё виднелись случайно уцелевшие немецкие указатели. Но на многих из них поверх аккуратных готических надписей размашистой солдатской рукой были написаны русские слова. На одной из таких указок углем было обозначено: «Валя Шура поехали Галац». Другой рукой, мелом, между именами был поставлен плюс и возле нарисовано сердце, пронзенное стрелой.
«Шутничок! — рассмеялся Гурьев. — Ведь «Валя» и «Шура» — не влюбленная пара, а подразделения, идущие вместе».
Сердце радостно дрогнуло, когда между «WR — link» и «Ветер — Бухарест» обнаружил знакомую надпись: «Буран — прямо».
Это не была указка его полка. «Бураном» условно называлась какая-то другая часть. Но уже не впервые неизвестный «Буран» идёт по тому же направлению, что и его полк. Интересно, что это за «Буран»? Полк противотанковой артиллерии, который помог отбить атаку «тигров» в прошлом году под Орлом? Лихие танкисты, которые поддерживали под Корсунь-Шевченковским? Славные «катюши», которые делали артподготовку на участке полка в марте, когда началось знаменитое весеннее наступление? Или те работяги-саперы, которые наводили для них переправы через Днепр, Южный Буг, Днестр и многие другие большие и малые реки и, наверно, будут ставить мосты через Тиссу, Дунай, а может быть — и через Рейн или По? Неизвестно, какая воинская часть зовется «Бураном». Известно одно: это верные боевые друзья, вот уже много месяцев идущие той же военной дорогой, которой идет и его полк. И если они прошли здесь — наверное, где-то тут, рядом, должна быть и родная полковая указка… Да вот она!
На деревянной стреле, поверх зачеркнутой немецкой надписи, прочел: «Осипов», — и словно своих встретил.
Старый солдат Осипов был связным при штабе полка. Уже три года состоял он в этой должности и славился тем, что в любой, самой трудной обстановке всегда умел разыскать кого надо и доставить приказ или донесение. Вот почему для обозначения на указке и была избрана фамилия Осипова, известная в полку каждому, но ничего не говорящая постороннему.
От перекрестка Гурьев вскоре добрался до окраины. На целый квартал здесь тянулись унылые кирпичные казармы. Чуть ли не перед каждой возвышались чугунные, бронзовые, мраморные монументы. Гурьев хотя и поторапливался, но не в силах был равнодушно пройти мимо: всякие достопримечательности были его страстью, и он любил поподробнее рассказывать о них ученикам. Он стал внимательно рассматривать один монумент за другим.
Зарябило в глазах от величественных, воинственных, сентиментальных поз, от генералов в боевых шлемах, коней с развевающимися гривами, гениев и ангелов, от корон, орлов, щитов, крестов, знамен, лавров, многословных надписей. Прищуря близорукие глаза, разглядывал всё это великолепие, размышлял: «Если по монументам судить — очень пышная история у королевства получается… Конечно, были славные дела. Против турок румыны за свою свободу воевали. Но монументы — не в память этого. Поставлены затем, чтобы деревенские парни, пригнанные в эти казармы и переодетые в мундиры из грубого сукна и нелепые двурогие шапки, не помышляли о том, как поскорее отслужить срок и вернуться на свое кукурузное поле, а прониклись бы убеждением, что они, потомки римлян и даков, должны завоевать соседние земли и создать «Romania mare» — «Великую Румынию».
Подошел поближе рассмотреть один из монументов, изображавший мощных форм женщину в короне, в латах и с мечом. Чуть пониже надписи, которую Гурьев всю, к сожалению, не смог разобрать, стояла марка фирмы: «Ганс Хартнер. Берлин». «Вот откуда эти идеи в чугуне!»
У монумента «Romania mare» — так он и назывался — был отбит осколком нос, отчего чугунное лицо воинственной дамы приобрело растерянное выражение. На пьедестале белели крупные, наспех написанные мелом буквы: «Осипов — прямо!» «Наши! — порадовался Гурьев. — Совсем недавно здесь прошли».
На противоположной стороне улицы, возле большого красивого дома, толпились люди. Гурьев свернул туда. Сразу понял — комендант находится здесь; возле дома суетились какие-то личности с красными и белыми нарукавными повязками с надписями на русском языке. Надписи были странные: «коммерсант», «священнослужитель», «коммунист», «почтовый демократ» и даже совсем невразумительная — «компартии полицай».
В комендатуре Гурьев уточнил, где искать то и дело передвигающийся вперед штаб армии (там ему следовало сдать госпитальное направление и получить предписание в полк), и поспешил к контрольно-пропускному пункту.
Первая же остановленная регулировщиком машина шла туда, куда Гурьеву было нужно. Грузовик был полон чернявыми, нерусского обличья, солдатами с автоматами советского образца, но в какой-то ещё невиданной Гурьевым форме: пилотки с большой медной кокардой, узкие матерчатые погончики, трехцветный знак на рукаве.
Солдаты предупредительно потеснились, освобождая место офицеру; взревел мотор, машина рванула с места. Ветер засвистел в уши.
С любопытством разглядывая своих попутчиков, Гурьев спросил у сержанта с аккуратно подстриженными черными усиками:
— Что за часть?
— Романия, дивизия «Тудор Владимиреску»!
Гурьев уже слышал: есть такая дивизия, сформированная в Советском Союзе из добровольцев — солдат, сдавшихся в плен, и названная именем румынского народного героя.
— Давно в наступлении? — поинтересовался он.
— С двадцать третьего августа, когда Романия на немца оружие повернула. — Оказывается, сержант неплохо говорил по-русски: успел научиться в Советском Союзе.
Один из солдат в кузове машины то и дело привскакивал, хлопал товарищей по плечам, указывал рукой куда-то в сторону.
— Он из этих мест, — объяснил Гурьеву сержант.
— Сколько же времени вы родины не видали?
— С начала войны. Наш путь домой начался от Сталинграда. Там мы сдались в плен: за что было погибать? А потом к нам приехал Траян… О, это настоящий сын Романии! — Глаза сержанта блеснули восторгом. — Он много боролся за правду. Сражался в Испании. Его бросали в казематы, терзали. Два раза был приговорен к смерти. Он — коммунист, наш Траян. И он сказал нам: «Берите в руки оружие, которое дает вам Советский Союз, и помогите ему изгнать врагов из нашей милой Романии». Траян всех зажег! Вот… — Сержант достал аккуратно сложенную газету и развернул её: — Здесь — товарищ Траян. А это — мы.
На первой странице газеты, издававшейся для военнопленных румын, был напечатан большой фотоснимок: седовласый человек с резко очерченным волевым лицом что-то говорит солдатам в форме дивизии «Тудор Владимиреску».
Сержант показал на фотоснимок:
— Траян провожает нас на фронт. Слева — я! — Он бережно свернул газету.
С удовольствием смотрел Гурьев на своих спутников: бодрые, боевые. Как поверить, что они из тех, что сдавались под Сталинградом?
Солдаты в машине весело переговаривались. Гурьев с трудом улавливал отдельные слова: румынского языка он изучить как следует не успел, хотя и пытался сделать это в госпитале. Но и так нетрудно догадаться, чему сейчас радуются солдаты. Наверное, беловато-золотистым кукурузным полям, пыльно-зеленым виноградникам, этой залитой солнцем степи, тянущейся до горизонта… Ветер родины овевает их лица. Они вернулись к ней не как вояки из бесславного похода, а как освободители…
Справа, над степью, проглянули в голубоватой дымке горы. Черноусый сержант, улыбаясь, показал на них Гурьеву:
— Трансильвания! Мой дом!
Машина выехала на широкую асфальтовую дорогу. Ветер сильнее забил в лицо. Замелькали мимо беленые дома и ограды встречных деревень, оранжевые бензиновые колонки, взорванные, с вздыбленными фермами, мосты через мутные пенистые речки — машина летела в обход, погромыхивая колесами по временным дощатым настилам. Промелькнул о бок дороги брошенный немцами аэродром — бетонные взлетные дорожки, полуразобранный самолет, железные бочки, валяющиеся на траве; показалась и через секунду осталась позади каруца[1] с соломой, влекомая медлительными волами.
Вот машина останавливается, шофер выскакивает из кабины, спешит в сторону от дороги, к винограднику. За ним, прыгая из кузова, бегут остальные. Наспех срывают плотные, тяжелые кисти, покрытые налетом придорожной пыли, и, наполнив ими пилотки, торопятся обратно, роняя на ходу переспелые виноградины.
